Все хроники Дюны (авторский сборник) - Герберт Фрэнк

В корабле было сравнительно тихо, и эта тишина оглушала. Перед Императором возникли придворные с широко раскрытыми от страха глазами; его старшая дочь раскраснелась от возбуждения; старая Правдовидица стояла черной тенью, низко опустив капюшон. Наконец он нашел лица, которые искал. Лица агентов Гильдии.

Гильдиеры были, разумеется, в своих серых, без украшений, мундирах – серый цвет очень подходил к их спокойствию, такому странному среди кипящих вокруг эмоций.

Высокий прикрывал рукой лицо. Как раз в тот момент, когда Император повернулся к нему, кто-то случайно толкнул гильдиера под локоть, и Император увидел его глаз. Агент потерял одну контактную линзу, и теперь был виден ре прикрытый сероватой маскировкой темно-синий глаз, и синева была такой густой, что глаз казался почти черным.

Низенький гильдиер протолкался ближе к Императору и озабоченно проговорил:

– Мы не знаем, как все повернется… Высокий, вновь прикрыв глаз, холодно заметил:

– Но и Муад'Диб не может этого знать.

Эти слова вывели Императора из оцепенения. Он с видимым усилием сдержался, чтобы не сказать что-нибудь презрительное – ибо не надо было обладать способностью гильд-навигатора видеть основные вероятности близкого будущего, чтобы догадаться о том, что скоро произойдет на равнине… Неужели эти двое стали настолько зависимы от своей «семьи», что разучились пользоваться глазами и разумом?..

– Преподобная, – сказал Император, – мы должны что-то придумать. Нужен план…

Старуха откинула капюшон и устремила на Императора немигающий взгляд. Они прекрасно понимали друг друга и без слов; им оставалось одно, последнее оружие, и они оба знали это – предательство.

– Вызовите графа Фенринга, – сказала Преподобная Мать.

Падишах-Император кивнул и жестом приказал одному из придворных выполнять это распоряжение.

Глава 11

Был он воин и мистик, чудовище и святой, лис и сама воплощенная невинность, меньше, чем бог, но больше, чем человек. Нельзя мерить Муад'Диба обычной меркой. В миг своей славы он увидел уготованную ему смерть, однако принял опасность и лицом встретил измену. Вы скажете, он сделал это из чувства справедливости. Хорошо. Но – чьей справедливости?Не забывайте: мы говорим сейчас о Муад'Дибе, о том самом Муад'Дибе, который приказывал обтягивать боевые барабаны кожей врага. О Муад'Дибе, который простым мановением руки отмахнулся от всего, что было связано с его герцогским прошлым, от всех обычаев, законов и условностей, говоря лишь: «Я – Квисатц Хадерах, и этой причины довольно».

(Принцесса Ирулан, «Арракис Пробуждающийся»)

В вечер победы они с триумфом ввели Пауля Муад'Диба во дворец губернатора Арракина – тот самый дворец, который заняли Атрейдесы, придя на Дюну. Раббан недавно отремонтировал здание, и сражение его почти не затронуло, хотя горожане успели уже кое-что разграбить. Мебель в главном зале была перевернута и частью разбита.

Пауль быстрыми шагами вошел в зал через парадные двери, Гурни Халлек и Стилгар шли на шаг позади него. Их эскорт рассыпался по Большому залу и принялся приводить его в порядок, приготовляя место для Муад'Диба. Один взвод проверял дворец на предмет ловушек.

– Я помню, как мы с твоим отцом впервые вошли в этот зал, – проговорил Турни. Он обвел взглядом потолочные балки и высокие узкие окна. – И тогда мне тут не понравилось, а уж теперь и подавно. Во всяком случае, в одной из наших пещер было бы намного безопаснее.

– Вот слова настоящего фримена, – заметил Стилгар, и холодная улыбка Муад'Диба не ускользнула от его внимания. – Может, все же передумаешь?

– Это место – символ, – строго сказал Пауль. – Тут жил Раббан. Заняв дворец, я всем показываю, что победил окончательно… Отправь людей осмотреть всё здание, но пусть они ни к чему не прикасаются. Пусть только убедятся, что Харконнены не оставили тут своих людей или свои игрушки.

– Как прикажешь, – ответил Стилгар, но в его голосе прозвучало отчетливое недовольство; однако он, разумеется, подчинился.

Появившиеся связисты тут же принялись разворачивать свое оборудование у гигантского камина. Фримены, пополнившие поредевшие в битве ряды федайкинов, встали на часах вдоль стен зала. Слышалось бормотание, часовые подозрительно оглядывали диковинное для них помещение. Вдобавок это место слишком долго было логовом врага, чтобы можно было вот так просто прийти сюда и чувствовать его своим.

– Гурни, отправь эскорт за Чани и моей матерью, – распорядился Пауль. – Чани уже знает… о нашем сыне?

– Мы послали сообщение… милорд.

– Подателей из котловины уже вывели?

– Да. Буря уже почти прошла.

– Какой она нанесла ущерб? –

– По оси – на посадочном поле и в складах на равнине – ущерб причинен весьма значительный, – ответил Гурни. – Как бурей, так и сражением.

– Надо полагать, все же не настолько значительный, чтобы нельзя было поправить за деньги.

– Если не считать жизни погибших… милорд, – поклонился Гурни, и в его голосе прозвучал упрек, словно Гурни спрашивал: Когда это было, чтобы Атрейдес думал прежде об имуществе, чем о людях?

Но Пауль был целиком сосредоточен на своем внутреннем зрении и разрывах в стене времени, которая все еще лежала на его пути. И сквозь каждый разрыв катился в его будущее ревущий джихад…

Он вздохнул, пересек зал, приметив кресло у противоположной стены. Это было кресло из столовой – может быть, когда-то в нем сидел отец. Впрочем, сейчас это было всего лишь кресло, предмет, на который можно было сесть, чтобы справиться с усталостью и скрыть её от людей. Он уселся, оправил полы бурки, укрыв ноги, распустил дистикомб у горла.

– Император всё еще сидит в своем разбитом корабле, – сказал Гурни.

– Ну и пусть пока сидит – подержите его там немного, – отмахнулся Пауль. – А Харконненов нашли?

– Еще не всех убитых осмотрели, милорд.

– Что ответили с кораблей? – Пауль дернул головой, указывая вверх.

– Пока ничего, милорд.

Пауль вздохнул, устало откинулся на спинку кресла и наконец сказал:

– Приведите мне какого-нибудь сардаукара из пленник. Надо отправить Императору послание – пора обсудить условия.

– Да, милорд.

Гурни повернулся, жестом подал сигнал одному из федайкинов, который тут же занял пост возле Пауля.

– Гурни, – прошептал Пауль, – с тех самых пор, как мы с тобой опять вместе, я не слышал еще от тебя ни одной цитаты, подходящей к случаю… – Он увидел, что Гурни напряженно сглотнул и его лицо закаменело.

– Если угодно, милорд… – проговорил Гурни, прочистил горло и произнес: – «И победа в день тот стала скорбью для всего народа; ибо услышали люди, как скорбит царь о сыне своем».

Пауль прикрыл глаза, вытесняя скорбь из сознания: ей придется подождать своего часа, как некогда ждала скорбь об отце. Сейчас же он был поглощен открытиями этого дня. О вероятностях будущего, о том, что в них теперь соединятся и его будущее, и будущее Алии. О скрытом в глубинах его сознания– присутствии Алии…

И это было самое странное из всех проявлений его видения во времени. «Я встала на пути твоего будущего, – говорила Алия внутри, – чтобы лишь ты один мог слышать мои слова. Даже ты так не можешь, брат мой. Это хорошая игра, по-моему! И… да, знаешь, я убила нашего деда – выжившего из ума старого барона. Он почти и не почувствовал боли».

Затем – молчание. Внутренним зрением он ощутил ее уход из своего сознания.

– Муад'Диб!

Пауль открыл глаза, увидел черную бороду Стилгара, темные глаза, еще горевшие огнем битвы.

– Вы нашли тело старого барона, – сказал Пауль. Стилгар опешил.

– Откуда ты знаешь? – прошептал он. – Мы только что нашли его труп в той огромной металлической штуке, которую соорудил Император!

Пауль оставил вопрос без ответа – он увидел, как возвращается Гурни, а с ним – два фримена, поддерживающих пленного сардаукара.

– Вот один из них, милорд, – сказал Гурии, знаком останавливая конвойных и сардаукара шагах в пяти от Пауля.

Пауль заметил, что глаза пленника словно остекленели – в них застыло пережитое потрясение. Через все лицо, от переносья до угла рта, тянулся синий кровоподтек. Это был блондин с классическими, точно высеченными из мрамора чертами лица, из тех, которые обычно занимали офицерские должности в Корпусе сардаукаров. Впрочем, на его рваном мундире не было никаких знаков отличия, если не считать золотых мундирных пуговиц с императорской короной да полуоторванного галуна на лампасах.

– Это, по-моему, офицер, милорд, – сказал Халлек. Пауль кивнул:

– Я – герцог Пауль Атрейдес. Ты понимаешь это? Сардаукар молча и неподвижно смотрел на него.

– Отвечай, – велел Пауль, – не то твой Император может умереть.