Конец главы - Джон Голсуори

- Он зайдет сюда завтра вечером, - продолжал Эдриен. - Насколько я понял, Эм пригласила его к обеду. Клер, кажется, тоже будет. Скажу честно, Динни: я не вижу никакого выхода. Либо Клер придется переменить решение и вернуться, либо Корвен должен передумать и дать ей жить, как она хочет.

Динни покачала головой:

- На это рассчитывать нельзя: они не из таких. А теперь, дядя, я пойду умоюсь.

После ее ухода он задумался над той неоспоримой истиной, что у каждого своя забота. У Эдриена она сейчас тоже была: его приемные дети, Шейла и Роналд Ферз, болели корью, вследствие чего он был низведен до уровня парии в собственном доме, так как его жена, испытывавшая священный ужас перед заразными болезнями, обрекла себя на затворничество. Судьба Клер волновала его не слишком сильно. Он всегда считал ее одной из тех молодых женщин, которые склонны закусывать удила и платятся за это тем, что рано или поздно ломают себе шею. Динни в его глазах стоила трех Клер. Но семейные неприятности Клер тревожили Динни, а тем самым приобретали значение и для Эдриена. У Динни, кажется, особый дар взваливать на себя чужое горе: так было с Хьюбертом, затем с ним самим, потом с Уилфридом Дезертом, а теперь с Клер.

И Эдриен обратился к попугаю сестры:

- Несправедливо, Полли, верно?

Попугай, который привык к Эдриену, вышел из незапертой клетки, уселся к нему на плечо и ущипнул его за ухо.

- Тебе это тоже не нравится, да?

Зеленая птица издала слабый скрипучий звук и передвинулась поближе к его жилету. Эдриен почесал ей хохолок.

- А ее кто погладит по голове? Бедная девочка!

Его размышления были прерваны возгласом сестры:

- Я не позволю еще раз мучить Динни!

- Эм, - спросил Эдриен, - а мы беспокоились друг о друге?

- В больших семьях это'о не бывает. Ко'да Лайонел женился, я была с ним ближе всех. А теперь он судья. О'орчительно! Дорнфорд... Ты е'о видел?

- Не приходилось.

- У не'о не лицо, а прямо портрет. Я слышала, в Оксфорде он был чемпионом по прыжкам в длину. Это хорошо?

- Как говорится, желательно.

- Превосходно сложен, - заметила леди Монт. - Я присмотрелась к нему в Кондафорде.

- Эм, милая!..

- Ради Динни, разумеется. Что делать с садовником, который вздумал укатывать каменную террасу?

- Сказать, чтобы перестал.

- К о'да ни выглянешь из окна в Липпин'холле, он вечно тащит куда-то каток. Вот и гонг, а вот и Динни. Идем.

В столовой у буфета стоял сэр Лоренс и вытаскивал из бутылки раскрошившуюся пробку:

- Лафит шестьдесят пятого года. Один бог знает, каким он окажется.

Открывайте полегоньку, Блор. Подогреть его или нет? Ваше мнение, Эдриен?

- Раз вино такое старое, лучше не надо.

- Согласен.

Обед начался молчанием. Эдриен думал о Динни, Динни думала о Клер, а сэр Лоренс - о лафите.

- Французское искусство, - изрекла леди Монт.

- Ах, да! - спохватился сэр Лоренс. - Ты напомнила мне, Эм: на ближайшей выставке будут показаны кое-какие картины старого. Форсайта. Поскольку он погиб, спасая их, мы все ему обязаны.

Динни взглянула на баронета:

- Отец Флер? Он был хороший человек, дядя?

- Хороший? - отозвался сэр Лоренс. - Не то слово. Прямой, да; осторожный, да - чересчур осторожный по нынешним временам. Во время пожара ему, бедняге, свалилась на голову картина. А во французском искусстве он разбирался. Он бы порадовался этой выставке.

- На ней нет ничего, равного "Рождению Венеры", - объявил Эдриен.

Динни с благодарностью взглянула на него и вставила:

- Божественное полотно!

Сэр Лоренс приподнял бровь:

- Я часто задавал себе вопрос, почему народы утрачивают чувство поэзии. Возьмите старых итальянцев и посмотрите, чем они стали теперь.

- Но ведь поэзия немыслима без пылкости, дядя. Разве она не синоним молодости или, по меньшей мере, восторженности?

- Итальянцы никогда не были молодыми, а пылкости у них и сейчас хватает. Посмотрела бы ты, как они кипятились из-за наших паспортов, когда мы были прошлой весной в Италии!

- Очень тро'ательно! - поддержала мужа леди Монт.

- Весь вопрос в способе выражения, - вмешался Эдриен. - В четырнадцатом веке итальянцы выражали себя с помощью кинжала и стихов, в пятнадцатом и шестнадцатом им служили для этого яд, скульптура и живопись, в семнадцатом - музыка, в восемнадцатом - интрига, в девятнадцатом - восстание, а в двадцатом их поэтичность находит себе выход в радио и правилах.

- Было так тя'остно вечно видеть правила, которых не можешь прочитать, - вставила леди Монт.

- Тебе еще повезло, дорогая, а я вот читал.

- У итальянцев нельзя отнять одного, - продолжал Эдриен. - Из века в век они дают великих людей в той или иной области. В чем здесь дело, Лоренс, - в климате, расе или ландшафте?

Сэр Лоренс пожал плечами:

- Что вы скажете о лафите? Понюхай, Динни. Шестьдесят лет назад тебя с сестрой еще не было на свете, а мы с Эдриеном ходили на помочах. Вино такое превосходное, что этого не замечаешь.

Эдриен пригубил и кивнул:

- Первоклассное!

- А ты как находишь, Динни?

- Уверена, что великолепное. Жаль только тратить его на меня.

- Старый Форсайт сумел бы его оценить. У него был изумительный херес. Эм, чувствуешь, каков букет?

Ноздри леди Монт, которая, опираясь локтем на стол, держала бокал в руке, слегка раздулись.

- Вздор! - отрезала она. - Любой цветок - и тот лучше пахнет.

За этой сентенцией последовало всеобщее молчание.

Динни первая подняла глаза:

- Как чувствуют себя Босуэл и Джонсон, тетя?

- Я только что рассказывала о них Эдриену. Босуэл укатывает каменную террасу, а у Джонсона умерла жена. Бедняжка. Он стал дру'им человеком. Целыми днями что-то насвистывает. Надо бы записать его мелодий.

- Пережитки старой Англии?

- Нет, современные мотивы. Он ведь просто придумывает их.

- Кстати, о пережитках, - вставил сэр Лоренс. - Динни, читала ты такую книжку: "Спросите маму"?

- Нет. Кто ее написал?

- Сертиз. Прочти: это корректив.

- К чему, дядя?

- К современности.

Леди Монт отставила бокал; он был пуст.

- Как умно сделали в тысяча девятисотом, что закрыли выставку картин. Помнишь, Лоренс, в Париже? Там были какие-то хвостатые штуки, желтые и голубые пузыри, люди вверх но'ами. Динни, пойдем, пожалуй, наверх.

Вскоре вслед за ними туда же поднялся Блор и осведомился, не спустится ли мисс Динни в кабинет. Леди Монт предупредила:

- Опять по поводу Джерри Корвена. Пожалуйста, Динни, не поощряй свое'о дядю. Он надеется все уладить, но у не'о ниче'о получиться не может...

- Ты, Динни? - спросил сэр Лоренс. - Люблю поговорить с Эдриеном: уравновешенный человек и живет своей головой. Я обещал Клер встретиться с Корвеном, но это бесполезно, пока я не знаю, что ему сказать. Впрочем, боюсь, что в любом случае толку будет мало. Как ты считаешь?

Динни, присевшая на край кресла, оперлась локтями о колени. Эта поза, как было известно сэру Лоренсу, не предвещала ничего доброго.

- Судя по моему сегодняшнему разговору с ним, дядя Лоренс, он принял твердое решение: либо Клер вернется к нему, либо он возложит вину за развод на нее.

- Как посмотрят на это твои родители?

- Крайне отрицательно.

- Тебе известно, что в дело замешан некий молодой человек?

- Да.

- У него за душой ничего нет.

Динни улыбнулась:

- Нас, Черрелов, этим не удивишь.

- Знаю. Но когда вдобавок не имеешь никакого положения - это уже серьезно. Корвен может потребовать возмещения ущерба; он, по-моему, мстительная натура.

- А вы уверены, что он решится на это? В наши дни такие вещи - дурной тон.

- Когда в человеке пробуждается зверь, ему не до хорошего тона. Ты, видимо, не сумеешь убедить Клер, что ей надо порвать с Крумом!

- Боюсь, что Клер никому не позволит указывать ей, с кем можно встречаться. Она утверждает, что вся вина за разрыв ложится на Джерри.

- Я за то, чтобы установить за ним наблюдение, - сказал сэр Лоренс, неторопливо выпуская кольца дыма, - собрать улики, если таковые найдутся, и открыть ответный огонь, но Клер такой план не по душе.

- Она убеждена, что он пойдет далеко, и не хочет портить ему карьеру. К тому же это мерзко.

Сэр Лоренс пожал плечами:

- А что же тогда остается? Закон есть закон. Постой, Корвен - член Бэртон-клуба. Что, если мне поймать его там и уговорить на время оставить Клер в покое, поскольку разлука, может быть, смягчит ее сердце?

Динни сдвинула брови:

- Попробовать, вероятно, стоит, но я не верю, что он уступит.

- А какую позицию займешь ты сама?

- Буду помогать Клер во всем, что бы она ни делала.

Сэр Лоренс кивнул. Он ждал такого ответа и получил его.

X

То качество, которое с незапамятных времен делает государственных деятелей Англии тем, что они есть, которое побудило стольких адвокатов добиваться места в парламенте и стольких духовных лиц стремиться к епископскому сану, которое уберегло стольких финансистов от краха, стольких политиков от мыслей о завтрашнем дне и стольких судей от угрызений совести, было в немалой степени свойственно и Юстейсу Дорнфорду. Короче говоря, он обладал превосходным пищеварением и мог, не боясь последствий, есть и пить в любое время суток. Кроме того, он был неутомимым работником во всем, включая даже спорт, где ему помогал дополнительный запас нервной энергии, отличающий того, кто побеждает на состязаниях по прыжкам в длину, от того, кого на них побеждают. Поэтому за последние два года он стал королевским адвокатом, хотя практика у него отнюдь не всегда шла гладко, и был избран в парламент. Тем не менее к нему ни в коей мере не могло быть отнесено слово "карьерист". Его умное, пожалуй, даже чувствительное, красивое и слегка смуглое лицо со светло-карими глазами становилось особенно приятным, когда он улыбался. У него были темные, коротко подстриженные усики и темные вьющиеся волосы, которых еще не успел испортить парик. После Оксфорда он начал готовиться к адвокатуре и поступил в контору известного знатока обычного права. Обер-офицер Шропширского территориального кавалерийского полка, он после объявления войны добился перевода в регулярный полк, а вслед за тем угодил в окопы, где ему повезло больше, чем почти всем тем, кто туда попадал. Его адвокатская карьера после войны оказалась стремительной. Частные поверенные охотно обращались к нему. Он не давал сбить себя с толку ни одному судье и прекрасно справлялся с перекрестными допросами, потому что вел их с таким видом, словно сожалеет о том, что ему приходится снисходить до спора. Он был католик - скорее по воспитанию, чем по убеждениям. Наконец, он отличался сдержанностью во всем, ' что касалось пола, и его присутствие на обедах во время выездных сессий если и не пресекало вольные разговоры, то во всяком случае оказывало умеряющее воздействие на распущенные языки.