Пятьдесят оттенков свободы - Э. Джеймс

Я сглатываю, страх сжимает мне сердце.

– Вы целовались?

– Нет! – кричит он. – Подобная близость с ней была для меня невыносима.

А-а. Хорошо.

– Я чувствовал себя несчастным. Мне хотелось пойти домой, к тебе. Но… я знал, что вел себя ужасно. Я остался и прикончил бутылку, потом принялся за бурбон. Пока пил, я вспомнил, как ты как-то сказала мне: «А если б это был твой сын…» И я стал думать о Старшеньком и о том, как мы с Эленой начали. И почувствовал себя… неуютно. Я никогда раньше не думал об этом с такой точки зрения.

Воспоминание всплывает у меня в мозгу – разговор шепотом, который я слышала в больнице, когда лежала в полубессознательном состоянии. Голос Кристиана: «Но после встречи с ней я наконец увидел все в новом свете. Ну, ты знаешь… в отношении ребенка. Впервые я почувствовал… то, что мы делали… это было неправильно». Он говорил с Грейс.

– Это все?

– Пожалуй.

– А.

– А?

– Значит, все закончилось?

– Да. Все закончилось еще тогда, когда я впервые увидел тебя. В ту ночь я наконец осознал это, и она тоже.

– Прости, – бормочу я.

Он хмурится.

– За что?

– За то, что так злилась на тебя на следующий день.

Он фыркает.

– Детка, злость мне понятна. – Он замолкает и вздыхает. – Понимаешь, Ана, я хочу, чтоб ты принадлежала мне одному. Не хочу ни с кем тебя делить. Хочу быть центром твоей вселенной, по крайней мере какое-то время.

О-о. Кристиан.

– Ты и есть центр моей вселенной. И это не изменится.

Он улыбается мне снисходительной, печальной, смиренной улыбкой.

– Ана, – шепчет он, – но это же неправда.

Слезы обжигают мне глаза.

– Как такое может быть? – бормочет он.

Да нет же.

– Черт… не плачь, Ана. Пожалуйста, не плачь. – Он гладит меня по лицу.

– Прости. – Нижняя губа у меня дрожит, и он водит по ней большим пальцем, успокаивая меня.

– Нет, Ана, нет, не извиняйся. У тебя будет еще кого любить. И ты права. Так и должно быть.

– Комочек тоже будет любить тебя. Ты будешь центром вселенной Комочка-Джуниора, – шепчу я. – Дети любят своих родителей бескорыстно, Кристиан. Такими они приходят в мир. Запрограммированными любить. Все дети… даже ты. Вспомни детскую книжку, которая нравилась тебе, когда ты был маленьким. Ты до сих пор нуждаешься в своей маме. Ты любил ее.

Он хмурит лоб и убирает руку, сжав ее в кулак на подбородке.

– Нет, – шепчет он.

– Да. – Слезы уже свободно текут у меня по лицу. – Конечно, любил. Это не было выбором. Поэтому ты так страдаешь.

Он смотрит на меня с болью в глазах.

– Поэтому ты можешь любить меня, – бормочу я. – Прости ее. У нее хватало собственной боли. Она была плохой матерью, но ты все равно любил ее.

Он смотрит и ничего не говорит, взгляд, терзаемый воспоминаниями, которые я даже представить не берусь.

Пожалуйста, только не молчи.

В конце концов он говорит:

– Она была плохой матерью. – Голос чуть слышен.

Я киваю, и он закрывает глаза.

– Я боюсь, что буду плохим отцом.

Я глажу его дорогое лицо. Ох, мои Пятьдесят Оттенков, Пятьдесят Оттенков!

– Кристиан, ты хоть на минуту можешь представить, что я позволю тебе быть плохим отцом?

Он открывает глаза и смотрит на меня, кажется, целую вечность. Потом улыбается, когда облегчение медленно освещает его лицо.

– Пожалуй, нет. – Он гладит мое лицо костяшками пальцев, в изумлении глядя на меня. – Бог мой, а ты сильная, миссис Грей. Я так люблю тебя. – Он целует меня в лоб. – Не знал, что смогу.

– О Кристиан, – шепчу я, пытаясь сдержать свои эмоции.

– Ну, сказка на ночь закончилась.

– Та еще сказочка…

Он тоскливо улыбается, но, думаю, испытывает облегчение.

– Как твоя голова?

– Голова? Вот-вот лопнет от всего, что ты мне рассказал!

– Не болит?

– Нет.

– Хорошо. Думаю, теперь тебе надо поспать.

Спать! Как он может спать после всего этого?

– Спи, – строго говорит он. – Тебе нужен отдых.

Я дуюсь.

– У меня один вопрос.

– Да? Какой же? – Он настороженно смотрит на меня.

– Почему это ты ни с того ни с сего стал таким… разговорчивым, если не сказать больше?

Он хмурится.

– Рассказываешь мне все это, когда обычно выудить у тебя хоть что-нибудь – дело, прямо скажем, не из легких.

– Да?

– Ты сам знаешь, что да.

– Почему я стал разговорчивым? Не могу сказать. Может, оттого, что увидел тебя, практически мертвую, на холодном цементе. Или причина в том, что я буду отцом. Не знаю. Ты сказала, что хочешь знать, и я не желаю, чтоб Элена встала между нами. Она не может. Она – прошлое, и я говорил тебе это много раз.

– Если б она не заигрывала с тобой… вы по-прежнему были бы друзьями?

– Это уже больше чем один вопрос.

– Прости. Можешь не отвечать. – Я краснею. – Ты и так рассказал мне больше, чем я когда-нибудь надеялась от тебя услышать.

Глаза его смягчаются.

– Нет, не думаю, но с моего дня рождения она была как незавершенное дело. Она переступила черту, и я покончил с ней. Пожалуйста, поверь мне. Я больше не собираюсь видеться с ней. Ты сказала, что она за пределом того, что ты можешь стерпеть. Это я могу понять, – говорит он с тихой искренностью.

Ладно. Я постараюсь больше не думать об этом. Мое подсознание облегченно откидывается в кресле. Наконец-то!

– Спокойной ночи, Кристиан. Спасибо за поучительную сказку. – Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, и наши губы коротко соприкасаются, но он отстраняется, когда я пытаюсь углубить поцелуй.

– Не надо, – шепчет он. – Мне нестерпимо хочется заняться с тобой любовью.

– Так займись.

– Нет, тебе нужен отдых, и уже поздно. Так что спи давай. – Он выключает прикроватную лампу, погружая нас в темноту.

– Я люблю тебя бескорыстно, Кристиан, – бормочу я, уютно устраиваясь у него под боком.

– Знаю, – шепчет он, и я чувствую его застенчивую улыбку.

Я просыпаюсь. Вдруг и сразу. Свет заливает комнату, и Кристиана нет в постели. Я бросаю взгляд на часы и вижу, что сейчас семь пятьдесят три. Делаю глубокий вдох и морщусь, когда мои ребра протестуют, хотя уже не так сильно, как вчера. Пожалуй, я могла бы пойти на работу. Работа, да. Я хочу на работу.

Сегодня понедельник, и весь вчерашний день я провела, валяясь в постели. Кристиан позволил мне только коротко увидеться с Рэем. Честно сказать, он все тот же властный тиран. Я с нежностью улыбаюсь. Мой любимый тиран. Он был внимательным, любящим, разговорчивым… и не притрагивался ко мне с тех пор, как я приехала домой. Я недовольно хмурюсь. Придется что-то с этим сделать. Голова у меня не болит, боль в области ребер уменьшилась, хотя, честно признаться, смеяться приходится с осторожностью – но я в отчаянии. По-моему, так долго без секса я не была с… ну, с первого раза.