Писательский Клуб - Константин Ваншенкин

Никто из присутствующих в этой сентенции не усомнился.

Очередь за туалетной бумагой

Мой однокашник и ровесник Саша Николаев зашел с женой Женей в универмаг. А там продавалась туалетная бумага.

Прилавок был внизу, а очередь вилась по лестнице в середине зала, ее хвост терялся в верхних этажах.

Сашка был на войне командиром артиллерийского взвода, в жестоком бою против немецких танков потерял в сорок четвертом в Польше правую руку. Так и прожил по сути всю жизнь — ни ребенка кверху подбросить, ни женщину толком обнять.

Но парень веселый, остроумный. Как говорят нынешние радиожурналисты — юморной.

Он подошел к прилавку и вынул красную книжечку. Шаг, на который следует решиться: известно, как относятся у нас к инвалидам войны.

Сверху тотчас кто-то крикнул:

— А этот почему без очереди?

Другой голос разъяснил иронически:

— Инвалид!

Третий:

— Подумаешь, руку ему оторвало!

Тут Саша поднял голову и сказал громко и доброжелательно:

— Руку мне оторвало, но ведь задницу-то не оторвало!..

Ближние грохнули. Стоящие чуть выше заинтересовались причиной, тоже засмеялись. За ними — еще…

Через минуту вся очередь на лестнице корчилась от хохота. Под ее конвульсии чета Николаевых и удалилась с сумкой, плотно набитой нежными рулонами.

Виль Липатов и значок

Когда-то в переделкинском писательском доме была курилка под лестницей. Одни сидели на красных креслах и дымили, другие, облокотясь о перила, стояли на разных ступеньках и, свесив головы вниз, тоже участвовали в беседе.

Помню, кто-то обратил внимание, что к кожаной куртке Виля Липатова привинчен многослойный рельефный значок, и спросил — что это такое?

Виль охотно объяснил. Совсем недавно в Министерстве внутренних дел учрежден особый почетный знак. Редчайшая награда. Ее имеют пока шесть или семь человек: разумеется, Щелоков и еще самые достойные. В их числе и Липатов как любимый певец милицейской темы.

Он рассказал, что на днях, находясь за рулем, нарушил правила и не захотел выходить из машины. Разъяренные гаишники выволокли его, увидели знак и растерялись: то ли бить, то ли извиняться. А от него еще и попахивало. В результате один из них сел к нему в машину, отвез его домой, козырнул и попросил быть поаккуратней.

Присутствующие почтительно слушали.

Я дождался конца и спросил:

— Можно ли себе представить, чтобы до революции беллетрист, даже второстепенный, публично хвастался полицейским значком?

Наступила тишина. Липатов, однако, тут же нашелся. Он поднял голову, уставил в меня палец и сказал, заикнувшись, как Михалков:

— За-видует!

Италия

Когда внучке Кате было около пяти лет, она услыхала, что страны бывают капиталистические и социалистические. Однажды она поинтересовалась:

— Дедушка, а Италия социалистическая или капиталистическая?

Я ответил:

— Капиталистическая.

Она спросила снисходительно:

— Все еще?

Малдонис на празднике

Это рассказ литовского поэта Альфонсаса Малдониса, спокойного, доброжелательного, уравновешенного. Очень наблюдательного.

Мы несколько раз бывали с ним вместе в поездках (в Югославии, в Польше) и прониклись друг к другу взаимной симпатией.

Так вот. В Грузии проводились празднества в честь Шота Руставели (вероятно, 800–летие). Гости — со всего света.

Было два одновременных грандиозных пира под открытым небом в двух параллельно расположенных долинах — один писательский, другой на правительственном уровне. Малдонис, депутат Верховного Совета СССР, по должности (как руководитель Союза писателей Литвы) находился на втором.

Накрытые белыми скатертями, составленные вместе столы тянулись не менее чем на километр и терялись в легком тумане. Они ломились от яств и напитков: форель, осетры, икра в мисках, жареные барашки и поросята, зелень, фрукты, приправы и соусы. И, разумеется, бутылки, бочонки. А по обе стороны от столов, тоже до горизонта — вертелы, шампуры, мангалы, огонь и уголья, аппетитнейшие запахи, бьющий в ноздри волшебный ароматный дымок.

Стоящий рядом с Малдонисом человек, держа в руке стакан густого красного вина, сказал задумчиво, почти без акцента:

— Если бы моя республика устроила такой прием, она бы разорилась…

Невозмутимый Альфонсас посмотрел на соседа, желая определить его национальность. Помимо чистого говора его отличали изящество и еле заметная смуглость. Так, скорее всего, мог выглядеть таджик или молдаванин.

Малдонис все же поинтересовался вежливо:

— Какая республика?..

Тот ответил:

— Итальянская…

Выездное гостеприимство

Наши друзья, поэты Кавказа, при московских застольях всегда рвались заплатить за ужин, и чаще всего им это удавалось.

Помню, в середине пятидесятых сидели компанией у нас в Клубе, досидели до закрытия ресторана и решили перебраться в «Арагви» — там было до трех утра. Поехали на двух такси — Павел Григорьевич Антокольский, Миша Луконин, Винокуров, я, Григол Абашидзе и Реваз Маргиани. Был кто-то еще, но точно не помню.

В «Арагви» не оказалось свободного отдельного кабинета, и нам предоставили какую-то служебную комнату, окно было заклеено газетами.

Пир легко начался сызнова — с цветистыми персональными тостами, с чтением стихов. Глубокой ночью велели подать счет.

И тут растворилась дверь, и с криком «Наконец-то!» влетел Иосиф Нонешвили. Оказалось, что он искал нас по всей Москве.

Ему налили фужер вина, он выпил и поклевал каких-то орешков.

В это время официант внес на тарелочке счет. И между тремя прекрасными грузинами произошла ожесточенная схватка за обладание заветным листком.

Победил Нонешвили. Он и оплатил роскошный ужин, в котором не участвовал.

Это меня кое-чему научило. Я тоже по возможности старался в дальнейшем проявлять в подобных случаях решительность.

Моль

Рассказала милая, положительная женщина. Это происходило, как говорится, в период застоя.

Она работала в режимном учреждении, имела дело с секретными документами. Порядок внешне был строгим. Опоздать нельзя было и подумать: ровно в девять звучал сигнал, и проходная перекрывалась. Запрещалось также покидать территорию в перерыв, не говоря уже о том, чтобы сбегать в магазин в рабочее время.