Писательский Клуб - Константин Ваншенкин

Одну зиму здесь официально столовался московский футбольный «Спартак». Это была команда времен Нетто, Симоняна, Сальникова, Ильина, Исаева, Татушина, Парамонова… Они приходили после занятий в своем спортзале на Поварской.

Каждый год девятого мая собирались писатели — фронтовики. Внизу, у гардероба, кафель заливали водой по щиколотку и клали жерди, оступившийся промачивал ноги. У дверей стояли наши молодые сотрудницы в пилоточках и сапожках. Не выпив на КПП ста грамм и не закусив сухарем, пройти было невозможно. На середину зала выезжала походная кухня. Известнейший конферансье толстяк Гаркави раздавал картошку в мундире. Продаттестаты всегда составлял Светлов.

Главная прелесть этих встреч состояла в том, что все были свои.

Да, ЦДЛ был клубом, как никакой другой. Я как-то подумал о том, что писателей, сроду не бывавших, скажем, в Доме композиторов или кино, или ВТО, — множество. Но киношников, композиторов, артистов, никогда не переступавших порога Дома литераторов, представить себе трудно, даже невозможно. Было в нашем Клубе нечто поистине притягательное. Теперь, увы, это не так.

Какие люди сиживали здесь за столиками! Какие можно было услышать рассказы, истории!.. И «я там был; мед, пиво пил» тоже.

Впрочем, писательский Клуб проходит через многие главы этой книги.

Кто сочиняет анекдоты

В 60–е годы Булат Окуджава придумал анекдот: приезжаю отдохнуть на Ленинские горы, нет, на эти, как их… на Воробьевы. Хотя на Ленинские, на Ленинские. Сижу, подскакивает воробей, нет, этот, как его… Хотя воробей, воробей…

Тогда бы за такое не похвалили. Булат, понятно, рассказывал не всем.

А Сильва Капутикян в те времена сочинила свой: при коммунизме будет много стульев. Почему? Все очереди будут сидячие. Типичное «армянское радио».

Отдельное купе

В прежние благословенные времена московский поэт Николай Доризо гастролировал в Грузии. Утомленный выступлениями, встречами и сопутствующим гостеприимством, он, собираясь ехать поездом из Батуми в Тбилиси, заказал на себя одного двухместное купе «СВ».

Предвкушая ночной отдых, явился к самому отходу и обнаружил, что в его купе на обоих диванах сидят человек десять, кто-то с младенцем на руках.

— Я же оплатил эти места! — крикнул он наивно и растерянно, на что получил не менее эмоциональный, но суровый ответ:

— Что же, ты будешь лежать, а грудной ребенок стоять?!

«Волшебная пудра»

Михаил Дудин помимо прочего, то есть серьезной литературной работы, известен — правда, в сугубо писательском кругу — страстью к всевозможным рифмованным забавам: экспромтам, эпиграммам, не всегда невинным шуткам и шуточкам.

Однажды ему позвонили с ленинградской парфюмерной фабрики (он питерский) с просьбой.

— Михаил Александрович, — сказал ему милый и ответственный женский голос, — мы вас очень любим и уважаем. Сейчас мы выпускаем новую продукцию для наших дорогих женщин — пудру, которую мы решили назвать волшебной. «Волшебная пудра». И вот просим вас написать стихи, а мы поместим их на футляре — стихи, посвященные женщинам, всего четыре или, еще лучше, две строчки. Очень просим не отказывать. Когда вам можно позвонить, Михаил Александрович? Можно дней через десять?..

Миша ответил своим высоким, словно дурачащимся голосом:

— А уже готово…

Женщина изумилась:

— Как?

Он подтвердил:

— Записывайте! — и продиктовал:

Красавицей станет любая лахудра,Ей в этом поможет «Волшебная пудра».

На другом конце провода помолчали, потом сказали: «Извините» — и положили трубку.

«И я бегу…»

Дудин был человеком с замечательно развитым чувством юмора. Он сыпал нацеленными в тот или иной адрес эпиграммами, а услышавшие восторгались, повторяли, запоминали: «Как, как?..» Однако иногда это чувство необъяснимо изменяло ему.

Известно, что он дружил с очаровательным Семеном Степановичем Гейченко, регулярно гостил у него в Пушкинском заповеднике. И вот однажды читаю в газете стихи Дудина, а внизу, как бывает, пометка — место написания: «с. Михайловское». Село Михайловское — ни больше и ни меньше! И хотя бы о Пушкине были стихи, что чуть-чуть бы сей пассаж оправдывало. Так нет — просто о себе. Я, помню, сказал тогда в компании: теперь будем ждать, чтобы Гранин поставил под какой-нибудь своей вещицей — «Ясная Поляна».

Но Богом данное чувство «Ю», к счастью, редко покидало Мишу Дудина. Он обладал и тесно связанной с этим качеством острой наблюдательностью. Вот его рассказ о том же Михайловском. Там работала уборщица (или сторожиха), следящая за домом поэта и домиком няни. В несезонное время, когда туристов почти не бывало, а сотрудники находились большей частью на главной усадьбе, она по собственному почину иногда сама встречала редких посетителей. Миша слышал, как она объясняла приезжей паре:

— Здесь он писал, здесь отдыхал. А бывало, скажет: «Арина Родионовна, сбегай за водкой!» И я бегу…

Она так внедрилась в ту его жизнь, что порою сама уже чувствовала себя его няней.

Певица в тюрьме

Замечательная наша певица Лидия Русланова сидела в тюрьме. И муж ее, генерал Крюков, друг маршала Жукова, сидел тоже. Умер Сталин. Их быстро выпустили.

Она с разрешения тюремного начальства дала на прощанье концерт для остающихся заключенных. Принимали ее восторженно: и знаменитость, и своя.

Она пела как никогда, и сама же объявляла каждую очередную песню.

Когда она произнесла звонко: «Помню, я еще молодушкой была», — из зала последовала громкая реплика:

— Во, бля, память!..

Она сама, смеясь, об этом рассказывала.

Артист и женщины

Мне поведал это мой друг, знаменитейший киноактер.

Еще очень давно он заметил, что женщины в самые сокровенные моменты ведут себя с ним как бы не вполне соответствующим образом. Даже самые умные из них глупо улыбаются, словно не могут поверить своим глазам. Они подсознательно наблюдают себя со стороны, почти из зрительного зала — на экране, в кадре.

Он быстро понял это, и причина слегка разочаровала его.

Знаменитые фамилии

А. Битов с откровенной нарочитостью проводит комментаторско-дикторскую линию: Набутов-Синявский-Левитан и иронически рассуждает о взаимоотношениях в нашем сознании Набокова с Набутовым, комментатора Синявского с Синявским-писателем, художника и диктора Левитанов. Но это что! Наиболее потрясающий, давно занимавший меня феномен: писатель с двойной фамилией, которого, по сути, никто не знал, а обе составляющие части фамилии были оглушающе общеизвестны: Шолохов-Синявский.