Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

На следующий день 80 руководителей крупнейших городов и земских организаций собрались на банкет в хорошо знакомом москвичам ресторане «Прага». Осведомители охранного отделения записали немало любопытного. В качестве основных гостей были представители Финляндии, Польши и Закавказья. Главную речь держал Милюков, призвавший к победе над внешним врагом и внутреннему устроению, которое предполагало одоление собственного правительства. Финский представитель Бьернборг в ответном слове обещал полную поддержку в этом благом деле, чтобы превратить отстаиваемый официальным Петроградом лозунг «finis Finlandiae» в finis, то бишь конец самого правительства, влекущего великую страну к гибели. Лидер связанной с кадетами польской организации Ледницкий выражал благодарность либеральной общественности за борьбу во имя обновления общей родины. Но, как и положено на банкетах, наибольший успех имел кавказец — тифлисский градоначальник Хатисов, который заявил, что в его краях правые отсутствуют, а есть только умеренные или крайние левые, которые только и ждут сигнала для начала решительных действий: «Теперь правительству не удастся более, как в 1905 г., натравливать одну кавказскую нацию на другую, бросить с ножами татар на армян и т. д. Все кавказские народы теперь прекрасно понимают, кто их общий враг; пусть знает Россия, что в борьбе с обнаглевшей, бесстыдной бюрократией бойцы Кавказа будут в первых рядах». Член московской городской управы Николай Астров выражал уверенность, что война «разрушит последний оплот бюрократии, так как союзница правительства и правых — Германия — будет разбита»; в то же время русская общественность «в своих стремлениях получает такую опору, как либерально настроенные Англия и Франция».

После банкета, за сигарами гласный Петроградской думы Новиков охотно делился с раскрывшими рот провинциальными делегатами последней, сверхдостоверной информацией о том, как именно управляет страной прогерманская клика во главе с Распутиным. Кадет и масон Некрасов раскрывал детали замысла формирования организации, способной снести правительство. Речь шла фактически о воссоздании «Союза союзов», куда вошли бы уже работавшие бок о бок Земгор и военно-промышленные комитеты, а также ряд других структур, которые в срочном порядке создавались под крылом самоуправляемых организаций — всероссийские рабочий, крестьянский, кооперативный и торговый союзы. На заседании же съезда Некрасов добавит еще один важный компонент: «Могу заявить, что такая преступная деятельность правительства по достоинству оценена в армии. Там все видели, поняли и сделали необходимые выводы»[1206].

Николаю II информация из Думы и со съездов поступала незамедлительно, и не трудно представить, какие эмоции она в нем вызывала, особенно после тех, как считал сам царь, больших шагов, которые он сделал навстречу оппозиции — отставки Горемыкина, рукопожатий с самыми ярыми парламентскими критиками, отдания под суд Сухомлинова. Думаю, не случайно, что собственноручное письмо императора, извещавшее военного министра Поливанова — лучшего друга Гучкова — об отставке, появилось на второй день работы московских съездов, хотя замену министра Николай задумал чуть ранее. 10 марта он информировал Александру Федоровну: «Наконец-то нашел заместителя для Поливанова — это Шуваев, которому я могу вполне доверять. Я с ним еще не говорил… После смещения П. я буду спать спокойно, и все министры также почувствуют облегчение»[1207]. В вину Поливанову царь прямо поставил недостаточную взыскательность к работе самоуправляющихся организацияй — Земгора и ВПК. Генерал от инфантерии Дмитрий Шуваев, выпускник Александровского военного училища и Академии Генерального штаба, командовал дивизией, корпусом, пока не возглавил интендантское управление. Николай ближе узнал его в Ставке, где тот занял должность полевого коменданта. «Я вполне уверен, что добрый, старый Шуваев — как раз подходящий человек на должность военного министра. Он честен, вполне предан, нисколько не боится Думы и знает все ошибки и недостатки этих комитетов»[1208].

В профессиональных военных кругах смена министра была воспринята спокойно. Так, Керсновский считал, что Поливанов — совершенно беспринципный человек, «весь смысл службы видевший в недостойных офицера интригах и ставший угождать Думе и оппозиционной общественности… Поливанова сменил ген. Шуваев — дельный интеллигент»[1209]. Но в политической элите вновь был взрыв возмущения. Великий князь Николай Михайлович, скорбя в связи с уходом Поливанова, видел его колоссальную заслугу в том, что он «не водил знакомства ни с Распутиным, ни с его сподвижниками, а открыто порицал всю эту зловредную банду авантюристов»[1210]. Ну и, конечно, Шуваев столкнулся с обструкцией со стороны общественных и думских деятелей, входивших в особые совещания. «Председательствование старика-рамолика Шуваева в совещании по обороне производило жалкое впечатление: он совершенно не мог следить за докладами и руководить прениями, не обладая ни знаниями, ни сколько-нибудь культивированной психологией. В роли военного министра он был совершенно невозможен»[1211], — сокрушался Милюков, который был младше Шуваева всего на пять лет.

Следует заметить, что Николаю приходилось выслушивать самые разные советы о том, как править страной. И если думские, земгоровские, и союзные дипломатические круги призывали к либерализации, то крайне правые и значительная часть военных кругов — к диктатуре. Начальник штаба Верховного главнокомандующего Алексеев постоянно жаловался на недостаточные полномочия по руководству тылом. В июне 1916 года он предложил царю учредить пост верховного министра государственной обороны, который получил бы диктаторские полномочия для организации работы тыла, как сам Главком командует фронтом. Эта идея еще раньше выдвигалась министром земледелия Кривошеиным, а также начальником Главного артиллерийского управления Маниковским (который видел диктатором конечно же своего начальника Поливанова).

Алексеев доказывал, что «ни дополнительное техническое оборудование, ни постройка новых заводов ни помогут, если не будет достаточно топлива, металла и рабочих». Необходимы строжайшие регламентация и централизация работы тыла. «Как на театре военных действий вся власть сосредоточивается у верховного главнокомандующего, так и во всех внутренних областях империи, составляющих в целом глубокий тыл, работающий на действующую армию, власть должна быть объединена в руках одного полномочного лица, которое возможно было бы именовать верховным министром государственной обороны». Важнейшие функции министра Алексеев видел в том, чтобы «привести в порядок транспорт внутри России», а также «применить в широких размерах на заводах, работающих на оборону, а также на добывание топлива и металлов, труд тех народностей России, которые не несут воинскую повинность, а также труд восточных народов: китайцев, японцев, персиян и проч.» (именно отсюда родится царский указ о трудовой повинности инородцев). Начальник штаба предлагал также демобилизовать из действующей армии квалифицированных рабочих оборонных предприятий[1212].

Царь тоже был не в восторге от работы тыла, видя большие проблемы и в работе правительства, где с приходом Штюрмера порядка если и прибавилось, то не сильно. Совет министров работал несогласованно, нечетко, не позволяя Николаю сосредоточиться на чисто военных вопросах. «Он — прекрасный, честный человек, только, мне кажется, никак не может решиться делать то, что необходимо. Самым важным и неотложным является сейчас вопрос о топливе и металлах, — жаловался Верховный своей жене на Штюрмера. — …Но необходимо действовать очень энергично и предпринять очень твердые шаги для того, чтобы решить эти вопросы раз навсегда. Как только Дума будет распущена, я вызову сюда всех министров для обсуждения этих вопросов и все здесь решу! Они продолжают приезжать сюда почти каждый день и отнимают у меня все время; я обыкновенно ложусь после 1 ч. 30 м., проводя время в вечной спешке с писанием, чтением и приемами!!! Прямо отчаяние!»[1213] Предложение Алексеева о «тыловом диктаторе» обсуждалось в узком кругу доверенных лиц и с руководством Думы, однако не было принято. «Реализации намерений начальника штаба помешало отрицательное отношение к ним и правительства, и императрицы, и общественности в лице М. В. Родзянко»[1214], — отмечают современные историки Ганелин и Флоринский. Это заставило Николая принять компромиссное решение, предусматривавшее расширение полномочий премьера в сфере военно-экономического регулирования.