Игра Бродяг - Литтмегалина

— Нет.

Лживая нота в его голосе была отчетливой, как скрежет металла, и подозрения Наёмницы сменились твердой уверенностью. Пораженная, она уставилась на Вогта во все глаза.

— Как это у тебя получилось? Как такое вообще возможно?

— Это невозможно — а значит, у меня не получилось, — отрезал Вогт, отвернувшись. Он раздраженно сжал губы, но затем переключился на нечто другое. — Тсс. Слышишь?

Они остановились. Наёмница даже зажмурилась, пытаясь полностью сосредоточиться на слухе, но услышала лишь гул тумана, который, стоит на нем сконцентрироваться, начинает казаться оглушающим, как грохот жестяной бочки, катящейся с горы. Как объяснить эти потрескивания и рокот? Каким образом туман издает эти звуки? Звуки складывались в ритм, словно туман твердит по кругу: будь со мной, будь со мной, будь со мной. Наёмнице стало жутко. И еще жутче, когда она различила едва проступающий сквозь шумы сдавленный, тоскливый плач. Плач переплетался со звуками тумана, как будто стал их неотделимой частью.

Глаза Вогта беспокойно, тревожно сверкнули.

— Вон там, — указал он пальцем.

И они побежали. Однако плачущий удирал от них ровно с той же скоростью, с какой они гнались за ним. Порой за собственным частым дыханием Наёмница совсем переставала различать тихие всхлипы и тогда просто старалась не отставать от Вогта — тот при желании становился на удивление проворным, во что с трудом верилось, пока он был в обычном, расслабленно-медлительном состоянии. Вогтоус, казалось, ни на секунду не терял цель, но перемещался по весьма причудливой траектории. «До чего же глупо, — подумала Наёмница. — Нарезать круги в тумане, преследуя не пойми кого не пойми зачем!»

И все же они настигали беглеца — тоскливый плач теперь звучал гораздо отчетливее. К нему добавились фоновые шумы: скрип, скрежет и ритмичные постукивания, сливающиеся в уродливую мелодию. Что издает этот шум? Они не знали, но с каждым шагом приближались к источнику. Чувствуя огонь в легких и лед в позвоночнике, Наёмница замедлилась и перешла на шаг. Вогтоус тоже поубавил прыть и к тому моменту, как Наёмница догнала его, уже еле плелся. Они переглянулись. В глазах одинаковое выражение подозрительности. Плач растаял в тумане, но бродягам почему-то совсем расхотелось догонять того, кто его издает.

— Вогт, — протянула Наёмница, — здесь что-то совсем скверное происходит, верно?

Вогт через силу кивнул.

— Идем? — неуверенно предложил он.

Их нерешительность словно воплотилась вовне, сделав туман плотным и трудно преодолимым — каждый шаг давался через силу. Наёмница предпочла бы сесть на голую холодную землю и закрыть глаза. Затаиться. Сжаться. Она знала, что и Вогт ощущает себя так же: маленьким, испуганным и растерянным, заблудившимся в сером тумане, из которого может и не быть выхода.

— Нам в любом случае придется что-то делать, — хмуро напомнил Вогт. — Не можем же мы просто сдаться.

С этим не поспоришь, и Наёмница только вздохнула в ответ. Впереди проступили очертания чего-то очень большого… и движущегося. Как будто кто-то размахивает огромными руками… Сердце забарахталось у Наёмницы в самом горле, заставив ее поперхнуться и закашляться.

— Думаю, это не опасно, — заявил Вогт.

— «Надеюсь, это не опасно» — вот что ты собирался сказать, — поправила Наёмница.

— Ты права, — уныло согласился Вогт. — Надеюсь. Стой здесь. Я взгляну первым.

Прежде, чем Наёмница успела остановить его, он припустил вперед. И уже минуту спустя радостно выкрикнул:

— Это же мельница! Просто мельница!

Наёмница не была уверена в том, что мельница в таком странном месте это лучше, чем что-либо другое. Впрочем, мельница хотя бы не живая. И не мертвая.

— Кто бы выстроил здесь мельницу? — выкрикнула она и нахмурилась. — Что она мелет? Туман?

— Души злых людей.

— Вогт, мне не смешно, — разозлилась Наёмница. — Не приближайся к этой штуке! Мало ли что оттуда выскочит…

Куда там… здравый смысл — это не для него. Бранясь под нос, Наёмница устремилась за Вогтом.

— Старая на вид. Аж почернела вся, — Вогт приложил ладонь к разбухшей, гниющей от влажности древесине и тут же, словно обжегшись, отдернул руку.

Задрав голову, он посмотрел на лопасти, смутно различимые сквозь туман. Лопасти медленно вращались. От одного только зрелища, как они скользят над его головой, Наёмницу замутило. Две лопасти из шести были сломаны, их зубчатые края походили на переломанные кости. Стоя на своем месте, Наёмница могла слышать, как в утробе мельницы трутся друг о друга жернова. Страдальческий, изможденный звук. Наёмницу вдруг охватило ощущение, что, если Вогт немедленно не отступит на безопасное расстояние, с ним что-то случится. Нечто болезненное. Травмирующее.

— Вогт, отойди! — поспешила предупредить она. Получилось аж с взвизгом. — Эта мельница, она… плохая.

— Да, плохая, — согласился Вогт, на этот раз послушавшись и отступив. — Такая ветхая, и как до сих пор не развалилась? Эти доски, кажется, руками можно расколупать. Впрочем, самое странное не это… — он замолчал.

— А что? — не выдержала Наёмница. — Вогт, договаривай ты, наконец!

— Лопасти вращаются… но ведь ветра-то нет.

И лишь после его замечания Наёмница осознала, что резануло ее в первый момент своей тревожащей, неправильной неестественностью: воздух был совершенно неподвижен, но лопасти вращались, разрезая туман, который немедленно срастался обратно, растекаясь, как каша-размазня. В равномерном движении лопастей было что-то неумолимое, безжалостное. Их скрип отзывался в душе Наёмницы холодным страхом.

Она открыла рот, намереваясь категорично заявить: «Уходим отсюда!» Но вместо этого у нее вырвалось слабое: «Ой, кто это?» Затем она попятилась от человека (существа, метнулось у нее в голове), появившегося из-за мельницы.

Он был неприглядный, согбенный; одежда — драные, давно потерявшие цвет лохмотья, — висела на его тощем теле как на чучеле («Я сильнее», — решила Наёмница и сразу немного успокоилась). Подслеповато моргая и щурясь, человек скользнул в их сторону мутным взглядом и опустил голову, прячась под русыми, с белыми нитками седины, космами. Зарос он основательно, как будто в жизни не стригся, но на его гладком, маленьком, мокром от слез лице не торчало ни единого волоска. Каким бы беспомощным и слабым оборвыш ни выглядел, а все же было в нем нечто жутковатое, и Наёмница по-прежнему ощущала в теле напряжение, готовность ответить на внезапную атаку.

Наёмница покосилась на Вогта. Тот улыбался существу улыбкой прям-таки сочащейся дружелюбием. Оборвыш улыбку проигнорировал, но голову чуть приподнял, открывая лицо. Его взгляд, мелькающий сквозь патлы, медленно пополз вверх, а затем резко опустился и вперился куда-то в пространство между Вогтом и Наёмницей. Только теперь Наёмница разглядела, что глаза у него серые. Почему-то ей это сильно не понравилось.

Казалось, оборвыш и вовсе не способен к разговору. Поэтому, когда он все-таки заговорил, бродяги вздрогнули от неожиданности.

— Жернова трутся о