Княжна - Елена Блонди

Ахатта лежала у кривого толстого ствола, положив голову на колени Хаидэ. За их спинами на корточках сидели рабыни, испуганно моргая, поворачивали головы, следя за шагающим взад-вперед Техути. Египтянин сердито хмурил брови, дойдя до края тени, резко поворачивал, так что взметывался льняной подол, показывая напряженную ногу, и двигался обратно, припечатывая плетеными сандалиями мягкую траву. Наконец, встав перед женщинами, воздел руки и потряс над головой сжатыми кулаками.

— Если бы ты не была моей госпожой, моя госпожа!

— Вот не твоя госпожа, — мгновенно отозвалась княгиня, кладя руку на горячий лоб Ахатты, — скажи ей, а я выслушаю.

Техути упер кулаки в бока и воздвигся над лежащей Ахаттой. Та напряглась, стискивая руку подруги. И Хаидэ задумчиво добавила:

— А потом велю дать тебе плетей, за то, что оскорбил моего стража.

Египтянин снова потряс кулаками, раскрывая и закрывая рот. Резко выдохнул и замер, стараясь успокоиться. Остыв, саркастически усмехнулся и сказал лишь одно слово:

— Страж… — вложив в него горький упрек.

— Твой раб прав, Хаи, — Ахатта, морщась, сползла с колен и села, запахивая на груди разорванную рубаху, — я не должна была…

— Они пришли тебя убить, сестра. Ты защищалась.

— Ее защита заберет жизни у вас обеих. — Техути сел напротив, обхватывая колени руками, — ты можешь меня высечь, светлая, но позволь сначала сказать.

— Если ты будешь говорить, а не кричать.

Яркий красный зайчик сел на нос Техути и перескочил на худую щеку, когда тот повернул голову. Глядя в сторону, египтянин заговорил:

— Ты чужая тут, хоть и жена знатного. И никогда не будешь полностью своей, да и не стараешься. Наполовину диковина, наполовину княгиня. Ты не родила мужу наследника. А теперь у тебя в стражах — ведьма. Ее будут бояться, но страх рождает безрассудную ненависть. К вам подошлют убийцу.

— Я убью его! — на щеках Ахатты запылали неровные пятна, и княгиня прижала руку ко лбу подруги, не давая той встать.

— Иногда ты спишь, высокая Ахатта, — Техути коснулся рукой своего лба в жесте почтения.

— Мне не нужен сон!

— Ахи… молчи. Ты даже не можешь встать…

— Я! Я… — пылающие пятна превратились в багровые круги, и, тут княгиня отдернула руку, когда Ахатта вытянула вперед свои, показывая, как наливаются кровью ногти.

— А сейчас ты отравишь ее! — Техути вскочил и, грубо дернув за край военной рубахи, отшвырнул Ахатту подальше от княгини. Упав лицом в траву, Ахатта сжала голову руками и заплакала. Стебли вокруг ее щек клонились и высыхали, чернея. Колыхались кусты вдоль дорожки, ведущей к храму Артемиды — это рабыни исчезли, будто их сдул ветерок. Проводив их глазами, египтянин спросил:

— Мне говорить?

Вскочившая было княгиня снова села, протянув руку, положила ладонь на щиколотку лежащей ничком подруги. Кивнула:

— Говори. А ты, Ахи, молчи, я хочу выслушать все.

Княгиня поманила жреца рукой, указывая на место около себя, почти вплотную. Он сел на траву, заговорил тихо, поглядывая на темноту посреди пышного кустарника:

— Ты хочешь, чтоб сестра была при тебе. Значит, вам нужна настоящая охрана. Пусть ночами, когда вы спите, у дверей спальни стоят преданные тебе воины, госпожа. А не наемники Теренция и не его рабы, которых можно купить, если знать цену. Ты можешь это устроить?

— Я Зуб Дракона, жрец. Каждый воин моего племени предан только племени, а значит — мне. По-другому не бывает. Мне нужно отправить гонца на места кочевий, найти отца и такие воины будут.

Она подумала, что несколько воинов обещаны Теренцию, за этого вот, что сидит с цветными бликами по лицу и, хмурясь, заботится о ней. Но посланник не прибыл в намеченные сроки.

— Хорошо. Ты сделаешь это, и вы будете почти в безопасности. Почти. Потому что высокая Ахатта должна позаботиться о себе, чтоб защищать тебя. Ты слышишь, страж княгини? — он повысил голос, дождался, когда голова в черных змеях раскиданных волос пошевелилась, и продолжил, обращаясь к ней:

— Научись владеть собой. И своим смертельным даром. Это очень сложно. Но, сделав так, ты сможешь сдерживать отраву в себе и снова вызывать ее, когда это нужно тебе, а не вашим врагам. Ты должна выглядеть достаточно уязвимой, доступной, незащищенной — не опасной. А убивать можно и без лишнего шума.

Ахатта повернула голову и, убирая волосы от лица, глухо ответила:

— Я постараюсь.

Взгляд жреца наполнился жалостью.

— Ты не сумеешь сама. Кто-то должен держать тебя. Кто-то безмерно добрый и преданный. Держать своей любовью.

— Я люблю ее, — княгиня тихонько погладила щиколотку подруги. Но жрец затряс головой:

— Этого мало. Ты добра, но ты Зуб Дракона и воин. А еще — женщина и твоя любовь может обратиться на мужчину. Ты не сможешь отдать Ахатте себя целиком.

Он сидел, наклоняясь вперед, и солнце трогало блестящие смуглые колени. Худое лицо с нахмуренными бровями пятнали тени листвы. Когда повернулся, убеждая, Хаидэ, покраснев, опустила глаза, понимая его правоту. Вот он, мужчина, сидит совсем рядом, от его голых плеч пахнет потом и горячим маслом, впитанным мускулами во время погони, солнце блестит на его коленях. Вдруг говорит о любви, и она думает о том, как сильно и жестко его напряженное тело. Каким оно было бы там, в постели, если он, а не Теренций…

Одернув себя, заставила смотреть прямо в глаза собеседнику:

— Ты прав. Но где же найти любовь, преданность, так сразу, когда это нужно?

— Никто не полюбит меня, — Ахатта села и, оглядев свои руки, от которых медленно отливала злая багровая кровь, положила их на подол рубахи, — Исма умер. А мой сын далеко. Но я постараюсь научиться сама.

— Нам нужна Цез, — сказал жрец.

Большое облако, что медленно катилось по синеве, меняя очертания, закрыло солнце и громыхнуло, грозя дождем. Цветные пятна на листьях померкли, кусты полегли и встали от резкого порыва ветра. Княгиня вспомнила вечер танца с черной красавицей, обвитой серебряными цепями:

— Старуха-предсказательница, которую приводил Флавий? Что ты знаешь о ней, жрец?

— Цез изгнана из своей страны, потому что людям не нужна правда. Они хотят знать, будет ли хорошим урожай и сколько детей доживет до совершеннолетия. Но никто не хочет знать, что именно зависит от самого человека. Потому что тогда каждому придется меняться, а меняться не хочет никто. Цез видит того, кто просит о знаниях — до самой его глубины. И этого тоже не хочет никто. Люди страшатся, если еще кто-то узнаёт, что прячут они на самом дне своего сердца. Потому Цез изгоняют отовсюду, несмотря на ее верные предсказания. Слишком дорогой кажется заплаченная за будущее цена. Цез меряет неумолимость будущего изменениями самого человека.