Аракчеев - Владимир Томсинов

Не дожидаясь ответа графа на это свое письмо, встревоженный Александр обратился 3 октября к архимандриту Фотию с просьбой подействовать на душевные силы несчастного. «Подкрепя их, вы окажете важную услугу Государству и мне, — писал он, — ибо служение графа Аракчеева драгоценно для Отечества. Христианин обязан с покорностию переносить удары, рукою Господнею ему наносимые. Мы все в воле Его. Испрашивая благословения вашего, поручаю себя молитвам вашим. Письмо сие хранить в тайне».

На послание государя с приглашением приехать к нему в Таганрог граф ответил в тот же день, как получил его. «Письмо Ваше есть отцовское утешение в моей печали, и я, конечно, возлагаю мое упование на Бога, но силы мои меня оставляют. Биение сердца, ежедневная лихорадка, и три недели не имею ни одной ночи покою, и единая тоска, уныние и отчаяние, все оное привело меня в такую слабость, что я потерял совсем память, и не помню того, что делаю и говорю за несколько часов, следовательно, какие со мною будут последствия одному Богу известно.

Единое же мое утешение ныне — уединение и церковь, а потому я и решился еще остаться здесь до тех пор, сколько могут вытерпеть мои телесные силы.

Ах! Батюшко, естьли бы вы увидели меня в теперешнем положении, то вы бы не узнали вашего верного слугу. Вот положение человека в мире сем, единым моментом во власти Божией изменяется все человеческое положение» — так описал Алексей Андреевич свое душевное и физическое состояние и после этого заметил: «О поездке моей к вам ничего не могу еще ныне сказать, благодарю и чувствую в полной цене ваши милости, в коих истинно уверен, ибо Богу известно, что я служил вам честно, верно и преданно».

В заключение письма граф дал волю своей мнительности, заявив Александру: «Легко, может быть, батюшко, сделано сие произшествие и от постороннего влияния, дабы сделать меня неспособным служить вам и исполнять свято вашу, батюшка, волю, а притом по стечению обстоятельств можно еще, кажется, заключать, что смертоубийца имел помышление и обо мне, но Богу угодно было, видно за грехи мои, меня оставить на мучение, сие все мы узнаем в том лучшем мире, а не в здешнем злом и коварном. Обнимаю заочно колени ваши и целую руки ваши. Остаюсь несчастный, но верной вам до конца жизни преданной слуга».

Тем временем в Грузине шло следствие. Официально руководил им новгородский гражданский губернатор Д. С. Жеребцов, а вела расследование специальная комиссия, «учрежденная для исследования о умерщвлении Шумской». Но неофициально ход следствия направлял начальник штаба Отдельного корпуса военных поселений генерал-майор П. А. Клейнмихель. И направлял к одной цели — наказать как можно больше людей, причем насколько возможно быстрее и предельно жестоко.

Для достижения этой цели «следователи» безоглядно нарушали законодательство, действовавшее в то время в Российской империи. Стремясь продемонстрировать преданность своему благодетелю Аракчееву, губернатор Жеребцов даже приезжал в Грузино и самолично участвовал в допросах обвиняемых.

По существовавшему тогда законному порядку решения по уголовным делам, по которым проходило более девяти обвиняемых, назначенных к наказанию, должны были представляться через Сенат на высочайшее утверждение. Соблюдение такого порядка отдалило бы наказание убийцы и лиц, причастных к убийству Настасьи, на весьма продолжительное время. Дабы ускорить ход дела, губернатор Жеребцов разбил его на семь дел: по каждому из них проходило не более шести обвиняемых.

Убийца и причастные к убийству Настасьи люди были установлены быстро. Прибывший с Аракчеевым в Грузино командир полка его имени полковник Ф. К. фон Фрикен распорядился сразу же арестовать всех находившихся в то утро в имении дворовых — более 24 человек. На допросах перепуганные крестьяне рассказали все, как было, и даже более того. Материалы дела, рассматривавшегося в Новгородской палате Уголовного суда[203], показывают, как много лишнего наговорили на себя и других подследственные.

Оказалось, что Настасью убил работавший на кухне аракчеевского дома крепостной 20-летний Василий Антонов. На допросах он рассказал, что пошел на это преступление под влиянием своей сестры Прасковьи (21 год) и дворовых девок Татьяны (17 лет) и Федосьи (19 лет) Ивановых. Все они жаловались ему на управляющую домом графа Настасью Шумскую, говоря, что она «часто причиняет им напрасные побои», и якобы просили его каким-либо образом ее извести. Василий Антонов признался, что согласился на это из сожаления к женщинам, которых Настасья мучила. О замысле убийства домоправительницы знало несколько человек, служивших у графа в качестве дворовых: это жена Василия, 30-летняя Дарья Константинова, брат Николай Антонов (16 лет), 48-летняя Елена Фомина, а также состоявшие на военной службе мастеровой Илья Протопопов (25 лет), дворецкий Иван Некшинский (32 года), фельдшер Степан Исаков (33 года). Об этом, как ни странно, рассказали на следствии сами подозреваемые.

Окончательное решение убить Настасью Василий Антонов принял, по собственному его признанию, 7 сентября, после того как домоправительница приговорила его сестру Прасковью к битью сначала розгами, а затем батогами. Удобный случай представился 10 сентября в шестом часу утра. Настасья в это время еще спала — Василий пробрался к ней в комнату с кухонным ножом в руке. Настасья проснулась, отчаянно сопротивлялась, хватая нож руками, но убийца оказался сильнее…

5 октября 1825 года Новгородская палата Уголовного суда своим решением определила: «Означенных преступников, наказав кнутом, сослать в каторжную работу в Сибирь вечно, дав им: Василию Антонову — сто семьдесят пять, Прасковье Антоновой — сто двадцать пять, Дарье Константиновой — девяносто пять, Федосье и Татьяне Ивановым — по семидесяти и Елене Фоминой — пятьдесят ударов». Орудие же убийства — найденный на месте преступления нож — был назначен приговором суда к истреблению посредством палача. Новгородский гражданский губернатор Жеребцов утвердил этот приговор. В судебном решении Настасья Шумская будет представлена «истинно усердною к соблюдению польз и спокойствия в доме Его Сиятельства» домоправительницей, которая «старалась иметь за каждым из людей надлежащий присмотр и тем обуздывала их от своевольств, а в то же самое время требовала и точного исполнения должностей их, что, конечно, не могло им понравиться».

Позднее был вынесен приговор и в отношении остальных обвиняемых. Все они также приговаривались к наказанию ударами кнута в количестве от семидесяти до ста одного, выключались из военных званий и ссылались в каторжную работу.