Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

утра до поздней ночи стучала пишущая машинка, и жизнь кипела и неслась в бурном потоке. Я копошилась в этом огромном бумажном море входящих и исходящих и, кажется, была способна утонуть в нем. По нескольку раз в день бегала из штабной землянки в землянку начальника по талому весеннему снегу. Лес стоял тяжелый и тихий, наполненный весенней влагой, землянки незаметно терялись в нем.

Я жила с А. С. в маленькой хорошенькой землянке. Она была светла и уютна. В ней было замечательно приятно по вечерам, когда в печурке бойко трещал огонек и по жилью распространялось чудесное тепло. Жаль только, мало приходилось бывать в ней.

В нашей землянке мы, как два медведя в берлоге, провели свой медовый месяц.

Была эта землянка в пробуждающемся от зимнего сна лесу роскошнее любого дворца, с белоствольными березками у самого окошечка, с пеньем птиц по утрам, журчаньем весеннего ручья, бегущего мимо нас в недалекую лощинку.

Весна, тяжеловесная, полноводная, влажная, шумела своей вешней водой. Пришла и к нам в нашу землянку эта вешняя вода. Затопила пол, собираясь подняться выше. Пришлось и нам делать помосты, вычерпывать воду старым дырявым ведром, найденным около землянки, и беспокоиться за вещи. Можно было прийти вечером «домой» и найти этот «дом» затопленным.

Месяц прошел, как сон. После напряженного дня поздно вечером попадаю я в свою «берлогу» в объятия своего «медведя». Я уже люблю его. Так всегда бывает. Сначала женщина только думает, что любит, а настоящая любовь приходит позже, когда женщина начинает принадлежать мужчине.

И вот я счастлива в этом убогом жилье-землянке, счастлива каким-то искусственным счастьем, похожим на неясный и призрачный мираж, ускользающий и колеблющийся. Он может так же неожиданно исчезнуть, как и появился.

Среди океана страданий и крови, слез и разрушения мне стыдно этого моего счастья, такого контрастного в суровые дни.

Я чувствую его непрочность и его непостоянство и хочу скорее напиться сладкой влаги из этого хрупкого сосуда, который так случайно и так неожиданно судьба поставила передо мной. Что впереди – разве можно угадать?!

Настороженно ощущаю всю призрачность настоящего, боюсь будущего и стараюсь не думать о нем. Возможно, война унесет кого-нибудь из нас или, дожив до мирных дней, мы порвем наш теперешний союз и сбежим по своим притягивающим нас местам. А. С. потянется к своей семье, к своим двум мальчикам, с которыми неизменно пребывает их мать. Разве может быть иначе! А я устремлюсь в Ленинград, ко всему тому, что мне еще оставит судьба.

Однажды еще в Оселках перед нашим отъездом в 67-ю армию А. С. показал мне письмо, написанное им жене. В нем он писал, что встретил женщину, которую очень полюбил, и поэтому не может к ней вернуться. Письмо было уже положено в надписанный конверт с маркой. Показывая его, он, очевидно, хотел дать мне понять о честности своих намерений в отношении меня. Я прочла его, и мне стало так страшно разрушать чью-то жизнь, нарушать счастливое ожидание далекой и незнакомой мне женщины, и я запретила посылать письмо. Имело ли теперь смысл портить кому-либо настроение, планировать чью-либо жизнь, когда она сейчас не принадлежала нам. Будущее само подскажет, что надо делать и как надо будет поступить.

А пока все пусть останется по-прежнему. Нам пока хорошо и так. Какое счастье в тяжелые минуты ощущать возле себя друга, что можно сказать пару слов, когда тоска одолевает сознание. А тоске этой и не видно конца, она идет оттого, что не видно конца проклятой войне, что голод и разруха идут по пятам за нами, и страданию человеческому нет предела.

21 мая [1943 года]

Переехали на новое место. Весна на исходе, собачий холод – цветет черемуха. Это Колтуши. Недалеко прекрасный парк. Обнаружили в нем с Викториной массу еще нераспустившихся ландышей. Собираемся прийти за ними, если доживем до того времени, когда они начнут распускаться.

Как-то ходили с А. С. в оперативный отдел, где было первомайское собрание, после чего показали фильм «Ленинград в борьбе». Передо мной воскресли заснеженные улицы Ленинграда, появились жалкие обитатели его, закутанные в платки и всевозможные тряпки, невозможно было определить пол бредущих фигур с черными, немытыми лицами. Замелькали трупы, которые тащили еле живые люди – кто на санках, кто просто волоком. Страшно выглядели заброшенные, поломанные трамваи, оставленные прямо на улице, и на меня от всего увиденного повеяло таким ужасом, что я разревелась и впала буквально в истерику. Обеспокоенный А. С. вытащил меня, не ожидая окончания сеанса, и с трудом успокоил.

Работы в отделе стало больше, идет подготовка к боевым выступлениям. Переселились в какую-то небольшую деревеньку недалеко от Колтушей с интересным названием Токкари. Жители ее давно сметены войной, а в ней хозяйничают ленинградские женщины, организовав подсобное хозяйство.

Все это какие-то грязные, некрасивые женщины, старые не годами, а пережитым, одеты они пестро и неряшливо, как попало и в чем попало. Труд их тяжел и непривычен, хотя и благодарен. К нам они относятся враждебно, они видят, что мы сыты и не бьем непосредственно врага.

Я очень устаю от работы, с утра до поздней ночи просиживая над бумагами, которые создают невоюющие умы. Это наполовину бюрократические измышления, отягощающие нашу военную жизнь, делающие ее неповоротливой и громоздкой. Очень бы мне хотелось сократить всю эту бумажную войну, но я такой маленький человечек.

Я уже заметила: отсутствие военных действий порождает это бумажное цветение. От всего этого напряжения мы иногда отдыхаем, когда начальник уезжает куда-нибудь. К сожалению, это бывает очень редко. Но тогда мы точно с цепи срываемся, несмотря на пол и возраст. Фролов поливает Викторину водой, а вода здесь очень далеко, и за ней тяжело ходить, но в азарте об этом забывается. Однажды, когда вся вода была вылита, он не пренебрег и помойным тазом, в котором плавали окурки и всякий мусор. Уж очень она его чем-то допекла. Когда кончилась вода, пошла в ход крапива. Я подмочила ему папиросы и спрятала спички. Словом, каждый изобретал другому какую-нибудь неприятность и неожиданность ради смеха и шутки, за которой следовала месть.

Во всей этой возне принимал участие и старик-связной, старый Яковлевич, добродушный с хитрыми глазками белоруса на длинных, как на ходулях, ногах. Он всегда успевает предупредить нас о приезде начальника, помочь ликвидировать следы нашей возни и баловства.

Иногда вырвешь кусочек времени и убежишь на высокий откос, усеянный полевыми цветами. Чудесные, милые цветы, они цветут и ничего не знают. Иногда среди них находим поспевающую землянику, и тогда осознаешь, что лето давно наступило