Судьба открытия - Николай Лукин

Секретарь парткома, вероятно, рассмеялся бы, если от кого-нибудь услышал, будто в психологии своей он отчасти похож на Зберовского. Между тем они оба были одинаково честны и несколько наивны, оба все силы отдавали, не щадя себя, каждый своему высокому делу, оба не искали для себя душевного спокойствия. Мир вокруг себя оба видели не в конкретной сложности, а сквозь призму умозрительных схем. Для них обоих было обязательным как зеницу ока беречь наш общественный строй. И если газета — большевистская печать — дважды назвала идеи и труды Зберовского антисоветскими, то секретарь парткома делает отсюда вывод: быть может, не разбираясь в химических проблемах, он чего-то еще недопонял, но где-то сверху это знают лучше, раз это напечатано; и не бывает дыма без огня, а следствий без причин. Дальнейшее же для него — только прямой вопрос партийного долга.

Громко шагая и шумно дыша, к его столу подошли трое из лаборатории Зберовского.

— Ну, мне заранее известно, о чем вы будете говорить, — сказал им секретарь. — Ваша точка зрения не новость. На дыбы поднялись! Вам трудно оторваться от ошибок, в которых вы активные участники!

— Участники! Поднялись, да! — воскликнула Лидия Романовна.

— Против кого же поднялись?

— За партийное дело поднялись!

— Ох ты, гляди, как поворачиваешь…

В разговор тотчас же вступил сидевший за другим столом начальник отдела кадров:

— Липовый ты коммунист, Черкашина. Прихвостень у буржуазного спеца. Чутье-то классовое растеряла? Спохватишься, да поздно будет!

Шаповалов с неприязнью покосился на него и перевел взгляд на секретаря парткома.

— Вот что, товарищ секретарь, — сказал он. — Так все-таки дрова ломать нельзя!..

— Чего ты хочешь конкретно?

— Мы требуем солидной экспертизы. Мы настаиваем: для суждения о трудах Зберовского привлечь крупнейших ученых Советского Союза.

Здесь же в комнате, листая книгу возле окна, все время находился еще один член бюро — пожилой уже доцент-географ. До сих пор он молчал. А теперь, подняв голову от книги, он ткнул пальцем в сторону Шаповалова, вставил свою реплику:

— И я об этом думаю. Семь раз отмерь!

— Опять оппортунизм разводишь! — прикрикнул на него начальник отдела кадров. — Смотри! Мы поставим на бюро!

— Бюро… Но ведь и я в составе бюро!

На столе раздался резкий телефонный звонок.

— Да! — взяв трубку, откликнулся секретарь. Выражение его лица вдруг изменилось. Видно, он услышал что-то, поразившее его. Начал отдуваться: — Фу ты, дьявол… Как, как?… Ну надо же! — Слушал, нервно скреб ногтями подбородок. Перебивал кого-то, односложно переспрашивал.

Пока он говорил по телефону, пришедшие из лаборатории Зберовского уселись на стулья. Вид у них был такой, будто они сели прочно и не намерены уйти ни с чем.

Положив трубку, секретарь придвинул к себе разбросанные по столу бумаги. Склонился над ними. Однако явно не читал сейчас, а просто щурился, разглядывая буквы. Сотрудники лаборатории снова принялись — наперебой, в три голоса — с упорством требовать, чтобы партком пересмотрел свою позицию в отношении к Зберовскому, чтобы были срочно вызваны эксперты из Академии наук. А секретарь, во внезапной вспышке приподнявшись, замахал на них руками. Жест этот мог означать: отстаньте, отвяжитесь, замолчите. Лидия Романовна гневно на него взглянула. Секретарь же спросил, чуть помедлив:

— Знаете, о чем по телефону сообщили?…

То, что он сказал теперь, произвело на всех ошеломляющее впечатление. Речь шла о Зберовском. Зберовский отправился купить билет на самолет в Москву и в кассе Аэрофлота упал: у него отказало сердце. Оттуда его привезли домой. Затем вызвали врачей из городской больницы. И врачи говорят, что это тяжкий разрыв сердечных сосудов, что в лучшем случае Зберовский надолго вышел из строя, но только очень сомнительно, выживет ли. В данный момент он почти безнадежно плох.

На двери висит ящик для газет и писем. На ящике наклеена бумажная полоска с надписью: «Зберовский Г.И.» Дверь обита потертой местами клеенкой. Сбоку — пуговка звонка.

Не решаясь позвонить вторично, Шаповалов и Лидия Романовна долго простояли перед этой дверью. Наконец дверная створка как-то особенно тихо приоткрылась, и из-за нее выглянула Зоя Степановна Зберовская.

— А, это вы, здравствуйте, — сказала она и, не приглашая в квартиру и в то же время не выходя на площадку лестницы, остановилась у порога. — Положение без перемен, — добавила она немного погодя.

— Какая помощь возможна с нашей стороны? — спросил Шаповалов.

— Спасибо, никакая.

Он встретился с ее глазами. Они показались ему почти даже спокойными, но одухотворенными до высочайшего накала. В их блеске он почувствовал, что все ее силы, вся ее воля сейчас сосредоточены в едином — в готовности к нечеловеческой борьбе.

— Если что нужно, имейте в виду: мы будем наведываться раза три в день, — по-деловому сообщил он.

— Хорошо, — сказала Зоя Степановна.

Вдруг Черкашина, шагнув, схватила ее за руку.

— Я умоляю вас, — заговорила она шепотом, прерывающимся от волнения. — Вы устанете, измучитесь. Наконец вам спать захочется. Где доглядеть одной… Разрешите мне, сменяясь с вами, быть у постели Григория Ивановича!..

Зоя Степановна смотрела пронзительно и суховато. Ответила:

— Нет, благодарю, зачем. Кроме меня, дежурят медицинские сестры. А посторонних — главное, связанных с его работой, — к Григорию Ивановичу пускать категорически запрещено.

Когда щелкнул замок в закрывшейся двери и они с Шаповаловым уже спустились на один этаж по лестнице, Лидия Романовна отстала. Отвернувшись, она оперлась о стену локтями и ладонями, уткнулась в них лицом. И Шаповалов услышал: она плачет навзрыд. Он подошел к ней, попытался успокаивать. Но в ее слезах теперь, видимо, прорвалось такое огромное горе, о котором он и предполагать не мог. «Не трогайте, Петя, уйдите»,- задыхаясь от слез, говорила она и плакала, и плакала, беззвучно повторяя: «Посторонняя!..»

Между тем не прошло и недели, как место Григория Ивановича в университете занял доцент Марков. Пока — в качестве временно исполняющего обязанности. Многие, издали косясь, присматривались к нему: уже сидит, сверкает лысиной за профессорским столом. Рядом с ним Коваль пощипывает клинышек своей бородки.

Первый удар, с которого начался разгром трудов Зберовского, пришелся именно на Шаповалова. Марков вызвал его и сказал, что человек, не имеющий ученой степени, нежелателен на должности старшего научного сотрудника. Поэтому как Шаповалову угодно: либо он может уволиться, либо будет оставлен только старшим лаборантом. Шаповалов без колебаний выбрал последнее. Злой и мрачно возбужденный, вышел он из профессорского кабинета.