Зеленый Генрих - Готфрид Келлер

Будучи ненамного смелее моей подопечной, я медленно подвигался с нею вперед. Но красивая хозяйка, которая теперь была в изящном шелковом платье, быстро обнаружила нас и немедленно увела Агнесу внутрь дома.

— Одеяние небожителей, — сказала она, — не особенно подходит к нашему климату, особенно для нас, женщин! Пойдем в комнаты, к огню! Там уже находится царь Вавилона или Ниневии, господин Люс: здесь бы он, наверно, замерз.

Люс, с голыми руками и в батистовой тоге, действительно не выдержал холода в саду и теперь угрюмо сидел у большой печи. Даже кофе, который нам, остальным, так понравился, не рассеял забот, омрачавших его чело. Повседневная одежда, в которой он неожиданно увидел не только Венеру, но и Эриксона, была одной из причин его озабоченности; другой причиной оказалась рьяная деятельность его приятеля, который то катил по двору бочку лучшего пива, то разрезал каравай хлеба, то делал что-нибудь еще, словно он был здесь на поденной плате. При таких обстоятельствах появление Агнесы не было неприятно мрачному ассирийцу. Он сейчас же любезно предложил ей руку как подходящей партнерше на время своего одиночества или пока Розалия была занята перед домом, принимая приходящих из леса участников праздника, а также различных своих родственников и друзей (последних она тоже успела пригласить). Сама необычная бурность страсти, охватившей Люса, принуждала его, как героя на поле брани, к удвоенной осторожности. Опасная простуда, а тем более смертельное заболевание были бы ему теперь некстати, и он должен был исправлять глупость, допущенную им при выборе костюма, скромно держась на заднем плане. И тут серебряная Диана, одеяние которой он же и покупал, отлично пригодилась ему для прикрытия своего промаха.

И вот она была рядом с ним, у источника своей любви, и, казалось, вступила в свои права. Но она не выказывала никакого торжества, никакой самоуверенности и только дышала свободнее, до времени замкнув в себе свой внутренний жар. За короткое время она изведала слишком много горя, чтобы уже забыть его. Серьезная и сосредоточенная, прогуливалась она по комнате под руку с красивым царем, который теперь в шутку выдавал себя за старого Немврода[156] и утверждал, что ему всегда везло на охоте и что теперь он поймал самое богиню охоты. И лишь когда они проходили мимо большого зеркала, она лучше разглядела его измененный блестящий наряд, увидела рядом себя и заметила, что взоры присутствующих следят за удивительной, сверкающей парой. Тогда легкий, веселый румянец чуть окрасил ее белое лицо, но она держалась храбро и сохраняла невозмутимый вид, хотя была, вероятно, единственной в доме, кого причудливый наряд Люса действительно восхищал, — на других он не производил того покоряющего впечатления, на которое в своем помрачении рассчитывал Люс.

Между тем из отдаленных покоев дома донеслась манящая танцевальная музыка, вполне соответствовавшая и желаниям молодежи, и карнавальным обычаям. В бывшем зале гостиницы сохранилась маленькая эстрада для оркестра, теперь увешанная пестрыми коврами и украшенная растениями в горшках. Здесь сидели четыре молодых художника, — они захватили с собой инструменты; эти объединенные сердечной дружбой любители чистого и высокого наслаждения иногда вместе играли по вечерам. Их называли благочестивым квартетом, потому что они, частью из любви к искусству, а частью ради небольшого побочного заработка, играли по воскресеньям на хорах одной из бесчисленных городских церквей. Старшим среди них был красивый, загорелый житель берегов Рейна, небольшого роста, с веселыми глазами и доброй улыбкой, прятавшейся в курчавой бороде. В кругах художников его прозвали «боготворцем», так как он не только чеканил серебряные церковные сосуды красивой формы, но и чистенько резал из слоновой кости распятия и фигуры мадонн. Для усовершенствования в этом искусстве он и приехал с Рейна. Всеми любимый, он отнюдь не отличался фанатизмом и рассказывал про духовенство множество веселых историй. Таким образом, католическая вера была для него как бы старой привычкой, от которой нельзя отстать, но он об этом никогда не думал; к тому же у него всегда стоял наготове привезенный с родины бочонок вина, который он спешно отсылал для наполнения, как только тот опорожнялся.

«Боготворец» играл на виолончели, и притом в костюме виноградаря из шествия Вакха. Первой скрипкой был долговязый горный король, теперь отцепивший бороду и оказавшимся молодым скульптором. Говорили, что он уже два года лепил «несение креста», но никак не мог отойти от известного классического образца. Зато он очень хорошо управлялся со скрипкой. Двое других участников квартета были живописцами по стеклу. Они украшали церковные окна богатыми ковровыми узорами и орнаментом и были неразлучны. Сюда они попали из шествия нюрнбергских цехов, где шли среди мейстерзингеров. Я знал всю эту музыкальную компанию по дешевой харчевне, где часто обедал. Много веселого народа ежедневно сменялось там за всегда занятыми столами, но эти двое художников были единственными, кто носил деньги в кругленьких, крепко зашнурованных кожаных кошельках. Ибо они располагали скромным, но верным заработком, были бережливы и каждое воскресенье получали лишний гульден за игру в церкви.

Сегодня квартет по случаю празднества не жалел своих сил и стройными звуками призывал гостей к танцу. Вскоре несколько пар уже кружилось в просторном зале, в том числе и Агнеса с Люсом; в его объятиях девушка вновь испытывала пробуждавшееся счастье — впервые с начала праздника. Казалось, ей помогла молитва в часовне. Правда, постарались и благочестивые музыканты, а прежде всего «боготворец», который блестящими глазами следил за стройной фигуркой и каждый раз, когда она оказывалась вблизи, с особой силой и нежностью прижимал смычок к струнам виолончели, таким изысканным образом выражая свое восхищение. Я отдыхал, сидя у столика за кружкой свежего пива, с удовольствием наблюдал за музыкантом и отлично понимал, что на ваятеля и ювелира, работающего в серебре и слоновой кости, не может не действовать гонкая красота такой девушки.

А для Агнесы час-другой все шло, как она хотела. Благочестивые скрипачи были добровольцами и потому играли не слишком часто, так что никто не был утомлен и оставалось достаточно времени для спокойной беседы. Солнце клонилось к закату, и в доме начало смеркаться. Эриксон появлялся то здесь, то там, подобно церемониймейстеру дома, приказывая зажечь, повесить, расставить свечи, смотря но надобности. Потом он исчез, чтобы наладить в зале более поздней постройки простой ужин, которым жизнерадостная вдова хотела угостить приглашенных ею гостей. «На скорую руку», — как бы оправдываясь, сообщал неутомимый гигант, словно ужин этот был его личным делом.

Люс между тем то приходил, то уходил, чтобы осмотреться; потом он исчез и больше не вернулся. Мы ждали его чуть ли не целый час. Агнеса была молчалива и почти не отвечала, когда я к ней обращался. Да и с другими ей не хотелось ни разговаривать, ни танцевать. Наконец, видя, что она устала от ожидания и опять страдает, я предложил ей отправиться в другие залы и посмотреть, что там происходит. На это она согласилась, и я медленно повел ее по комнатам, в которых повсюду развлекались группы гостей, пока мы не достигли кабинета, где за двумя или тремя столиками шла спокойная карточная игра. Здесь, напротив хозяйки дома, сидел Люс, а между ними — двое пожилых мужчин. Они играли в вист. Эти мужчины принадлежали к числу родственников Розалии, желавшей, чтобы они возможно приятнее провели время, и, конечно, Люс поспешил разделить с ней эту жертву. Он был так счастлив и так углублен в свои мысли, что даже не заметил, как мы стали следить за игрой, и, кроме нас, собрались еще зрители.

Партия окончилась. Люс и Розалия выиграли у своих пожилых партнеров несколько луидоров. Это показалось неисправимому Люсу благоприятным знаком и так взволновало его, что он не мог скрыть свою радость. Но Розалия собрала карты и попросила игроков, к которым подошли те, кто сидел за другими столиками, выслушать небольшую речь.

— До сих пор, — начала она с кокетливым милым красноречием, — я была виновна перед Искусством, так как, наделенная житейскими благами, почти ничего не сделала для него! Мне еще более стыдно оттого, что я так хорошо чувствую себя среди художников, и мне кажется, что я хоть в некоторой мере уплачу свой долг благодарности за лестное для меня присутствие здесь стольких веселых питомцев муз, если хоть теперь начну что-нибудь полезное. Между тем для всех покровителей и благотворителей очень важно вербовать сторонников своего дела и действовать вширь, чтобы доброе начинание пустило корни. Так вот послушайте, дорогие друзья! Часа два назад, когда я вышла из дома и обогнула его, чтобы кликнуть слугу, я заметила в укромном уголке сада самого юного и изящного из наших гостей, пажа Золото из свиты горного короля, так великодушно рассыпа́вшего свои сокровища. Мальчику еще нет семнадцати лет. Он стоял со своим товарищем, пажем Серебро, держа в руке вскрытое письмо, бледный, охваченный ужасом, и отирал со своих красивых глаз тяжелые, горячие слезы. Все мы сегодня в открытом для добрых чувств и участливом расположении духа, и потому я не могла удержаться, чтобы не подойти и не осведомиться о причине такого горя. И тут я узнаю, что во вчерашних вечерних газетах было известие о большом пожаре, уже несколько дней бушующем в далеком городе, на родине этого юноши, тогда как мы среди нашей праздничной суеты не имели и понятия об этом. А сегодня паж Серебро, который на рассвете ушел домой и хорошо выспался, а в полдень пришел за своим другом (оба они воспитанники нашей академии и работают рядом), принес ему это письмо. Там сказано, что улица, где тот родился и где живет его уже немолодая мать, превратилась в пепел и мать лишилась крова. Я попросила господина Эриксона спешно навести дальнейшие справки. Юноша необыкновенно одарен. Его в необычно раннем возрасте послали сюда на самые скромные сбережения, чтобы он как можно раньше стал на ноги. — смелое предприятие, которое до сих пор, по-видимому, оправдывалось большим усердием ученика. Теперь все опять оказалось под угрозой. Прежде всего средства к существованию, быть может, навсегда похищены огнем, но, помимо этого, бедняга не может даже поспешить туда, чтобы разыскать свою матушку среди хаоса и руин, так как те несколько талеров, которые для этого нужны, он истратил на карнавал. Его уговорили участвовать потому, что непременно хотели видеть на празднике его стройную юношескую фигуру, и еще потому, что он как раз ожидал присылки из дому денег, которые теперь уже не придут. И вот он бросает себе самые горькие упреки по поводу своего мнимого легкомыслия и так осыпает себя обвинениями, словно сам зажег этот ужасный пожар! Я сейчас же велела злополучному пажу, мотовство которого имело такой печальный конец, отправляться домой и укладывать вещи. Но, мне кажется, следовало бы подумать о том, чтобы он мог вернуться и продолжать учение, после того как устроит и утешит свою матушку. Короче говоря, я хотела бы учредить для бедняги скромную стипендию, которой хватило бы года на два, и здесь же положить начало этому! Я раскладываю карты и держу банк. Признаюсь, мне пришлось познакомиться с азартной игрой на курортах, куда мне случалось сопровождать покойных родителей. Так вот: кто проиграет, должен примириться с этим. А кто выиграет, положит половину выигрыша вот сюда: здесь будет стипендиальный фонд! Участвовать в игре могут только нехудожники. Исключение я делаю для господина Люса, который, я слышала, живет не на средства от своего искусства.