Дочь Империи - Раймонд Фейст

Ощутив нечто такое, чего он никогда прежде не замечал в женщинах, юноша без привычного изящества вскочил на ноги, так что чашки на столе зазвенели.

— Я не дамся вам в руки, госпожа, и не позволю повесить себя как преступника!..

С этими словами Барули выхватил кинжал из складок туники.

Меч Кейока уже был наготове для защиты властительницы, но, когда Барули повернул кинжал острием к собственной груди, военачальник понял: сын Кеотары не помышлял о нападении.

Мара резко выпрямилась; ее приказ прозвучал как удар бича:

— Убери кинжал, Барули. — Видя, что юноша колеблется, она снизошла до объяснений:

— Никто не собирается тебя вешать. Ты глупец, но не убийца. Тебя отправят домой, чтобы ты объяснил отцу, как это вышло, что его собственный дом оказался под угрозой из-за союза с Джингу.

Посрамленный красавец молча отступил; ему нечего было возразить. Смысл слов Мары не сразу дошел до его сознания, но вывод был неоспорим: его использовали, безжалостно надругавшись над самыми сокровенными чувствами. Убийственно серьезный и, как видно, мгновенно излечившийся от нежной страсти, Барули низко поклонился.

— Воздаю тебе должное, госпожа. Ты заставила меня предать отца.

Если дать волю порывистой натуре Барули, то, скорее всего, он предпочтет восстановить свою попранную честь и бросится на собственный меч, как только покинет пределы Акомы. Мара понимала это и старалась поскорее придумать, как избежать такого исхода: его самоубийство лишь побудило бы Кеотару к еще более решительной поддержке мстительных планов Джингу Минванаби. Нет, смерть этого мальчика не входила в планы Мары.

— Барули…

— Да, госпожа? — Его удерживала на месте не столько надежда, сколько парализующее сознание катастрофы.

Мара жестом велела Барули сесть, он неловко повиновался. Запах еды вызывал у него легкую тошноту, а стыд тяжелым грузом давил на плечи.

Мара не могла подсластить горький вкус поражения; но смерть Бантокапи научила ее не злорадствовать, одержав победу.

— Барули, я не жалею о том, что сделано, — мягко сказала она. — Я лишь защищала то, что обязана защищать. Но у меня нет никакого желания причинять тебе лишние неприятности. Да, твой отец служит моему злейшему врагу, но это не более чем прихоть судьбы — твоей и моей. Давай не будем ссориться. Я верну тебе большую часть твоих великолепных даров в обмен на два обещания.

Казалось, безвыходность помогла Барули обрести былую гордость:

— Не жди, что я предам честь Кеотары.

— А я и не стала бы тебе это предлагать, — заверила его Мара. — Но если когда-нибудь ты унаследуешь — после отца и брата — титул властителя Кеотары… я прошу тебя не поддерживать традицию Тан-джин-ку. Ты согласишься покончить с вассальной зависимостью твоего дома от Минванаби?

Барули пренебрежительно махнул рукой:

— Такой момент вряд ли наступит, госпожа Мара. Шансы, прямо скажем, ничтожны.

Наследником был старший брат Барули, а отец отличался отменным здоровьем.

Словно в ответ на возражения юноши Мара указала ему на себя: разве сама она не стала властительницей, когда меньше всего этого ожидала? Кому из смертных наперед известно, что принесет ему судьба?

Стыдясь вспыхнувшей надежды, Барули спросил:

— А второе условие?

— Если ты придешь к власти, то будешь должен оказать мне одну услугу. — Мара плела свою сеть с осторожностью дипломата. — Случись так, что я умру или расстанусь с мантией правящей властительницы, ты ничем не будешь обязан моему преемнику. Но если я буду жива, а ты унаследуешь Кеотару, то один-единственный раз ты должен будешь исполнить мое желание. Это может быть просьба поддержать меня в делах торговых, или в военных, или в Игре Совета. Сделав это, ты будешь свободен от дальнейших обязательств.

Барули пустыми глазами уставился на скатерть, но напряженность его позы свидетельствовала, что мысленно он взвешивает свои возможности. Мара ждала, неподвижная, как изваяние, в блеске солнечных лучей, проникающих через перегородки. Второе условие она добавила по наитию, чтобы отвлечь мысли юноши от самоубийства, но пока он сидел, обдумывая предложение, ее собственные мысли забежали уже далеко вперед: она поняла, что ей открываются новые многообещающие пути, ведущие к успеху в Игре Совета.

Поставленный перед выбором, когда, с одной стороны, его ожидали смерть и разорение семьи, а с другой — маячила возможность оттянуть расплату за свои безумства, дав обещание, которое, быть может, никогда не придется исполнять, Барули быстро принял решение:

— Госпожа, я говорил опрометчиво. Твои требования таят в себе немало опасностей, и все же я выбираю жизнь. Если боги отдадут мне мантию властителя Кеотары, я выполню твои условия. — Он медленно встал; повадка юноши изменилась, и в его тоне мелькнула насмешка. — Но поскольку не приходится ожидать, что ни с того ни с сего я вдруг унаследую Кеотару, то получается, что ты сваляла дурака.

Жестокость того, что предстояло сейчас совершить, была Маре отвратительна, но ничего другого ей не оставалось. Она молча подала знак слуге, ожидавшему за ширмой, и тот с поклоном вложил в руку хозяйки свиток с сорванной печатью.

— Барули, это послание предназначалось тебе, но поскольку твой отец не погнушался заслать в Акому убийц под видом слуг из твоей свиты, Джайкен счел себя вправе прочесть, что здесь написано.

Свиток был перевязан лентами красного цвета — цвета Туракаму. Чувствуя, как ледяной холод сжимает сердце, Барули протянул непослушную руку. Он читал манускрипт, написанный безукоризненным почерком главного писца Кеотары и казавшийся слишком невесомым для тех тяжких вестей, которые в нем содержались. Пораженный в самое сердце новым горем, юноша задрожавшими руками скомкал пергамент. Однако он сумел как-то сохранить самообладание:

— Женщина, ты не менее опасное создание, чем скорпион кети… маленький и смертоносный…

Предлагая свои условия договора, Мара уже знала, что старший сын Мекаси убит в варварском мире — еще одна жертва завоевательной кампании Имперского Стратега. Она расставляла силки для Барули, не подозревавшего, что титул наследника уже перешел к нему. Теперь честь не позволяла отказаться от данной клятвы.

Дрожа от гнева, Барули в упор смотрел на женщину, которую когда-то имел глупость полюбить.

— Слушай, змея! Мой отец — крепкий мужчина, и у него впереди много лет жизни. Я дал клятву, но тебе не дожить до того дня, когда ты сможешь потребовать ее исполнения!

Кейок подобрался, готовый схватиться за меч, но Мара лишь промолвила с усталым сожалением:

— Не сомневайся, я доживу и напомню о твоем долге. Подумай об этом, когда станешь забирать обратно свои подарки. Оставь лишь певчую птицу. Она будет напоминать мне о юноше, любившем меня слишком сильно, чтобы сохранить благоразумие.