Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

ни была – женщина ли, демон или змея, – никто другой в мире не смог бы внушить мне такую любовь и подарить такое наслаждение. Однако у меня достало ума скрыть свое состояние от Иллариона: я понимал, что, если выдам свои чувства, он всего лишь сочтет меня безнадежно заблудшей душой…

Наутро, сославшись на необходимость как можно скорее вернуться домой, я покинул Перигон. Сейчас, в библиотеке отцовского дома под Муленом, я пишу это повествование о своих приключениях. Воспоминания о прекрасной Никее остаются такими же поразительно ясными, столь же неизъяснимо сладостными для меня, как если бы она все еще была рядом, и я будто наяву вижу пышные занавеси полночной спальни, освещенной причудливо изукрашенными золотыми лампами, и в ушах у меня звучат ее прощальные слова:

«Не бойся, ты найдешь меня, если будешь отважен и терпелив».

Вскоре я вернусь на развалины замка Фоссфлам, чтобы вновь спуститься в подземелье, скрытое треугольной плитой. Но хотя от Фоссфлама рукой подать до Перигона, несмотря на все мое уважение к почтенному настоятелю, несмотря на всю мою признательность за его радушие и все мое восхищение его несравненной библиотекой, я даже не подумаю навестить моего доброго друга Иллариона.

Огненные призраки

Лето близилось к концу, и дорога на Джорджтаун была покрыта густой пылью, осевшей бурым покровом на растущие по обочинам сосны и заросли чапараля. Шагавший по дороге человек проделал весь путь от Оберна пешком под лучами палящего послеполуденного солнца, и никто даже не удосужился предложить его подвезти, так что пыли на нем вряд ли было меньше, чем на деревьях вокруг. Он то и дело останавливался, утирая лицо потерявшим всякий цвет носовым платком или с тоской глядя вслед проносившимся мимо автомобилям. Одежда его, хотя и не рваная, была старой, поношенной и неописуемо бесформенной, как будто в ней спали. Своей худой сгорбленной фигурой, в которой чувствовалась некая обреченность, человек напоминал профессионального бродягу, к каковым местный народ относился весьма подозрительно.

«Кажись, придется всю дорогу пешком топать, – жалобно пробормотал он себе под нос. – Впрочем, уже недалеко… Господи, ну и жарища! – Он оценивающе окинул взглядом знакомый пейзаж из выгоревшей травы, молодого подлеска и желтых сосен. – Еще удивительно, что новых пожаров не стряслось, – в это время года они тут постоянно».

Человека звали Джонас Макгилликади, и он возвращался домой после несколько затянувшегося отсутствия. О его возвращении никто не знал, и для жены и троих детей оно должно было стать такой же неожиданностью, как и его уход. Устав от попыток добыть средства к существованию из маленького виноградника и грушевого сада на каменистой земле Эль-Дорадо и от постоянного ворчания хрупкой, нервной и горько разочарованной жены, Джонас внезапно покинул дом три года назад после необычайно крупной и жестокой ссоры с супругой. С тех пор он ничего не слышал о родных – по той простой причине, что даже не пробовал с ними связаться. Его разнообразные попытки заработать на жизнь оказались не более успешными, чем выращивание фруктов, и он бесцельно и безрезультатно блуждал из деревни в деревню, от работы к работе, несчастный и одинокий, все больше впадая в отчаяние. Учитывая его переменчивый темперамент, мысль о возвращении стала вполне естественной после того, как он понял, что устал от безнадежной борьбы и все его усилия тщетны. Время смягчило воспоминания о невыносимом характере жены и ее сварливом нраве, но он не забыл ни ее ласки, когда она пребывала в более сговорчивом настроении, ни ее превосходную стряпню.

Без гроша в кармане, потратив последние деньги на билет на поезд до Сакраменто, Джонас приближался к холмам в окрестностях Джорджтауна, за которыми среди лесов располагалась его ферма. Народу в округе жило немного, землю на покатых холмах и в низких долинах почти не возделывали, не считая отдельно стоящих ферм. Вдали в голубой дымке виднелись призрачные очертания заснеженных гор Сьерра-Невада.

«Господи, как же хочется грушевого пирога Матильды! – подумал путник, и рот его наполнился слюной. Ему, впрочем, не хватало фантазии вообразить, какой прием его ждет, – он разве что нервно предвидел нагоняй, который получит от Матильды за долгое отсутствие. – Но может, она все ж будет мне рада, – попытался он утешить сам себя, а потом попробовал представить себе своих детей – пятилетнего мальчика и двух девочек, которым, когда он видел их в последний раз, было три и два года. – Вдруг они вообще забыли, что у них был папаша?»

День был совершенно безветренный, душный и знойный. Внезапно с северо-востока, вдоль дороги, по которой шел Джонас, пронесся порыв ветра, а вместе с ним – безошибочно узнаваемый едкий запах горелой травы и деревьев.

– Черт, все-таки был пожар, – вздрогнув, пробормотал Джонас и с тревогой вгляделся вперед, но не увидел дыма над бурыми и серо-зелеными холмами. – Небось уже миновал.

Поднявшись на вершину пологого холма, он увидел, что по обеим сторонам дороги все выгорело и конца пожарищу не видать. Повсюду коричневая листва обгоревших дубов и черные скелеты кустов и сосен. Несколько упавших стволов и старых пней все еще слегка дымились, как обычно бывает еще многие дни после лесного пожара. Перед Джонасом простиралась картина полного и безнадежного опустошения.

Он прибавил шаг в нарастающей панике, поскольку от родных мест его теперь отделяло не более мили. Он вспомнил высокие сосны, что росли совсем рядом с домом, – сосны, которые он хотел срубить, но поддался на уговоры любившей природу Матильды.

«Они такие красивые, Джонас, – умоляюще говорила она. – Не могу даже представить, что их не станет».

«Надеюсь, пожар не добрался до тех сосен, – подумал Джонас. – Господи, надо было все-таки их срубить, как и собирался. Было бы куда безопаснее, да и денег бы за древесину заработал».

Дорога местами была усыпана опавшей листвой и обуглившимися ветками. Поперек нее обрушилось несколько деревьев, которые уже убрали, чтобы не мешали движению. Ветер стих так же внезапно, как и начался, и в почерневшей пустыне стало еще жарче. В пыли на щеках Джонаса пролегли струйки пота, но он не останавливался, чтобы утереть лицо. Человек он был безответственный, но сейчас этого бродягу придавило странным гнетом, и он шагал вперед, подгоняемый предчувствием неминуемой беды.

Наконец он дошел до проселочной дороги, что сворачивала к его ферме с шоссе на Джорджтаун. Сердце его ушло в пятки, ибо тут тоже побывал пожар, не оставив после себя ничего, кроме разрушений. Несмотря на усталость, Джонас почти перешел на бег и, одолев поворот, увидел, что пожар остановился у