Пылающий Эдем - Белва Плейн

– Мне ведь не с чем сравнивать, не так ли? Марсель смягчилась:

– Конечно, конечно. Я все время забываю, как ты молода. Поверь мне, в таком случае, что он готов жениться, сейчас самое время. Ему двадцать пять, он перебесился. А ты отличаешься от всех, кого он знает. И тебе всего шестнадцать! В этом есть особая прелесть.

– Да, я отличаюсь.

Как же он называл ее? Смуглое дитя…

– Твоя семья будет довольна. Из него выйдет хороший муж.

– Он не делал мне предложения, – ее сердце учащенно забилось отчасти от страха – что он может его и не сделать (и что тогда с ней будет?), отчасти – что сделает.

В конце лета, когда наступило время ему возвращаться домой, Ричард Лютер сделал ей предложение. Они вышли из книжного магазина, где он купил два старых фолианта, остановились, и он достал из кармана плоскую коробочку.

– Откройте ее, – сказал он.

На сером бархате нежно сияла тройная нить жемчуга.

– Это для вас, Тереза. Жемчуг – символ юности и невинности. Бриллианты чуть позже.

– Но я не могу принять такой подарок!

– Я знаю, что вы не примете от чужого человека. Я прошу вас стать моей женой.

– Вы меня почти не знаете! – воскликнула она.

– Я вас достаточно знаю, Тереза. Какое нежное имя, как вы! Вам будет хорошо со мной. Вы ведь знаете.

– Да, – прошептала она.

– Я живу с мамой в Нью-Йорке с тех пор как умер мой отец. Мама будет Очарована вами, – с уверенностью сказал он. – У нас, разумеется, будет своя квартира. Мы сможем купить и загородный дом. Я подумываю о Нью-Джерси, там есть горы, вы будете вспоминать родные края.

И все-таки она колебалась.

– Вы хотели бы вернуться на Сен-Фелис? Она безотчетно схватилась рукой за горло:

– О нет, нет, я не хочу туда возвращаться!

– Я вас понимаю, вы только начали открывать для себя мир. Что еще вам мешает? Я действительно люблю вас, Тереза.

Они стояли у реки. Несколько минут Ти смотрела вниз. Давным-давно, в другой жизни, она стояла и смотрела, как река впадает в море, наблюдала за таким же неторопливым течением воды, пеной и пузырьками. Вода, как и время, уносит все.

Я могу, я хочу, это возможно, подумала она, поворачиваясь к нему. Он хороший человек, полный жизни, добрый. Он счастливый. Ты сама чувствуешь себя счастливой рядом с ним! Такое ощущение, что все беды минуют тебя. И ты никогда больше не будешь одинокой.

Он обнял ее, улыбаясь, дотронулся до щек, до волос. Улыбка осветила его лицо, зажигая в Ти радостную надежду. Возможно, это и есть любовь, и она продлится вечно. О, она вернет ему его доброту, его тепло, отдаст ему в десять раз больше, будет всем, чем он захочет, оправдает его надежды сверх ожидания.

И в то же время она думала: нам не о чем даже говорить и вряд ли когда будет о чем…

Они собирались отпраздновать свою свадьбу в маленьком садике Анатоля. Будущее все же пугало ее.

– Получится ли у меня? – плача, спрашивала она у Марсель. – Скажи мне, как все будет?

– Почему не получится? Послушай, ты будешь хорошей женой, ты не можешь быть другой, а он по тебе с ума сходит. Нарожай детей, для тебя это будет лучше всего. Ты создана для этого, кроме того, вы оба будете заняты и счастливы. И не оглядывайся назад, не чувствуй за собой вины! Никогда. Ты поняла?

Так, золотым осенним днем, ровно через год после приезда во Францию Тереза Фрэнсис вышла замуж за Ричарда Лютера. На следующее утро они отплыли в Нью-Йорк.

Мать Ричарда и в самом деле была очарована невестой.

– Какая юная! Такая юная и скромная! – удивилась она, а остальные восторгались: – Она родилась на острове в Вест-Индии, подумать только!

А кое-кто шептал:

– Те, кто живут там, несметно богаты…

Новая жизнь начала принимать очертания. Ричард работал в брокерской конторе и пропадал там целыми днями, а Ти обставляла дом. Новый мир настолько отличался от Сен-Фелиса, что она почти забыла о нем. А кроме того, она уже была в положении…

Через одиннадцать месяцев после свадьбы Ти родила прекрасного крупного мальчика, светловолосого, как его отец. Сидя в уставленной цветами больничной палате с малышом на руках, прижимаясь щекой к его головке, Ти думала: вот оно, счастье, за все мои страдания. Ее ребенок, ее собственный. Она никого не будет любить так, как его, и никто не будет любить ее так, как он. Какой она будет матерью! Она будет оберегать его от малейшей неприятности: от жесткого рукава отцовской одежды, от сквозняка. Между ними будут необыкновенные отношения.

Так и случилось, хотя тогда она, конечно, не могла этого знать.

В день крестин малыша одели в кружевное платьице, которое служило для этой цели уже пяти поколениям семьи Лютеров. Вернувшись домой, они сфотографировались все втроем на обитой бархатом софе у камина. Потом младенца отнесли наверх в его детскую.

Назвали его Фрэнсис Верджил Лютер.

КНИГА ВТОРАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Глава 3

Он знал, что родился далеко за морем, но у него не сохранилось никаких воспоминаний о восемнадцатидневном пути – возвращении на Сен-Фелис. Его мама говорила:

– Мне там не понравилось, Патрик. Слишком много людей и холодно. Поэтому мы вернулись сюда.

Его маму звали Агнес, произносить ее имя нужно было, как он потом узнал, с ударением на втором слоге, на французский манер. Она была сильной. Могла быть остра на язык. Если она давала ему поручение, выполнять надо было немедленно. И в то же время из ее темных рук с розовыми ладонями он получал, как ему казалось, когда он стал старше, каждодневное непрерывное благословение: пищу, вылеченные ранки на разбитых в детстве коленках, укрытие от страхов. Иногда страх одолевал его. Чего он боялся? Безымянных вещей, духов, прячущихся среди деревьев, потеряться или потерять ее.

Он почти никогда не разлучался с ней. Как только он научился ходить, он ходил за ней повсюду, с раннего утра, когда они просыпались в своем домике, и до вечера, когда они возвращались, и она кормила его ужином и укладывала спать.

Большой дом был просторным, с высокими дверями, террасами, огромными залами, по которым гулял ветерок. Он был полон сиянием, похожим на сияние серебра. Даже темные столы и стулья отливали серебром, когда мама натирала их. Ему казалось, что она только этим и занимается: натирает полы, чайники и зеркала.

С самого начала он понял, что это не мамин дом. Она была совсем другой здесь. Ш-ш-ш, – шептала она ему, когда он начинал говорить слишком громко. У них дома она никогда его не одергивала. Там она и сама разговаривала громко, пела, кружила его. Когда по вечерам приходили другие женщины, они смеялись все вместе высокими, резкими голосами, говорили быстро, хлопали друг друга по спине и хохотали до упаду. А он удивлялся этому смеху, и, хотя ничего не понимал, тоже, на свой лад, развлекался.