Хранитель клада - Далия Трускиновская

- Это тебе не валерьянка. Ой! Ключи!

Она схватила со столика на колесах ключи и стала раскидывать их по салону.

- Для нечистой силы?

- Хоть бы не понадобились…

А вот ключики - это хорошо, подумал я. Их тут добрый десяток. Ключики я потом приберу. Они старые, они от давно погибших замков, так что мои будут ключики…

- Ой! День! Какой сегодня день?! - вдруг завопила дура.

- А что?

- Нужен женский!

- Восьмое марта, что ли? - спросил озадаченный дурак.

- Да нет же! Среда, пятница или суббота! Для зазыва нужен обязательно женский день, иначе не сработает!

- Так ведь мужика вызываем. Перестань, Машка, хватит. Пора за работу. Тебе что, совсем девчонку не жалко?

- Тебе зато слишком жалко.

Удивительно, что эта мысль вообще пришла ей в голову.

- Дурочка ты все-таки, - сказал дурак. - Вот за что я тебя люблю - за то, что ты такая вся ревнивая дурочка. Пойми, Лизке ведь немного надо - два слова всего сказать и его лицо увидеть. А это в любой день можно.

Дураки имеют занятную способность - изрекать свои глупости так уверенно, что человек разумный может в первую минуту поверить. А неразумный - тем более. Вот взять мою дуру - где-то ее чему-то учили, что-то в голове застряло. А пришел мужчина, склонил ее к разврату, и теперь каждое слово этого мужчины имеет больше веса, чем прежде полученные знания. Если она не полноценная дура, то я тогда не знаю, кого звать дурой.

Она ему поверила. Она знала, что может увернуться от обряда, вопя, что спутала дни, но мужчина сказал - и сомнений больше не осталось. В сущности, моя дура этим и была хороша - способностью слушаться мужчин. Вся беда в том, что она несколько лет жила самостоятельно и в придачу к собственной дури нахваталась всякой мистической.

- Ну, тогда… начинаем. Где кладбищенская земля? - спросила она.

- Вот, - ответил дурак и высвободил из сумки огромный черный мешок.

- Да ты с ума сошел! Ты что, все кладбище сгреб? Там же нужно…

- Ну, сколько?

- Ну, килограмм, ну, два… - растерянно сказала она. Я думал, добавит «мы на курсах этого не проходили».

- Стану я ради двух кило руки пачкать. Бери, потом еще пригодится. Да, и еще пятаков тебе наменял.

- Тоже целый мешок? - спросила дура и несколько успокоилась, когда дурак выгреб из кармана всего лишь горсть, правда, весомую горсть. - Клади сюда. Я сейчас начерчу круг, а ты давай прячься. Время позднее. Работать так работать.

Бурый, положив мелочь на стол, обнял ее и поцеловал - почти по-человечески, как хороший муж целует жену при посторонних.

- Ну, иди, иди… - сказала она. - Если чего - я тебя позову.

Но в голосе было иное - что бы ни стряслось, звать не стану, потому что ты мой мужчина и тебя надо беречь. В хорошие бы руки мою дуру - цены бы ей не было…

- Ты, главное, не бойся. И знай - ты делаешь доброе дело. И очень нужное дело, - весомо сказал он. С его огромной каменной рожей это получилось весьма внушительно.

- Я всегда делаю доброе дело, - гордо ответила она.

Тогда Бурый спрятался наконец в туалете, а дура за руку вывела из конурки Лизу.

- Ты, главное, молчи! - приказала она. - Молчи, пока он не покажется. А потом только говори ему эти свои два слова. Поняла?

Лиза кивнула.

- Теперь нужно зажечь сорок свечек и поставить их на полу. Молчи, говорю! Я сама не знаю, куда их ставить, и в конспектах ни хрена нет! Куда поставишь - туда и ладно! Лучше вдоль стенки, а то мы их собьем.

Почти на четвереньках Маша вывела мелом на полу круг диаметром около полутора метров и даже не слишком кривой. Потом, поразмыслив, нарисовала еще один, вокруг первого, диаметром метра в два. Я только вздохнул - в юные годы побывал я в гостях у старика, который вызывал тени, и навеки запомнил, что круг чертят не мелом, а ножом по земле. Но ведь дуре непременно нужно проводить вызов в салоне - тут у нее амулеты, талисманы и прочая дешевая ахинея, в мои юные годы такое приобретали горничные из небогатых домов у бродячих торговцев.

- Так надежнее будет, - не слишком уверенно сказала дура. - Иди сюда, становись. Вот тебе шпаргалка. Лучше бы, конечно, наизусть, но, может, и по бумажке сойдет.

Она взяла черную ткань, которую притащил дурак, и стала драпировать портрет на столе.

Лиза тем временем утыкала свечками пол справа и слева от стола, взяла зажигалку - и вспыхнул первый желтый огонек. Когда их стало с десяток, дура выключила электрический свет и продолжила наставления:

- Если полезут злые духи - главное, воду с хлебом на пол скинуть и бежать. Так, что еще? Возьми кладбищенской земли в обе руки… Молчи! Сама вижу. Значит, так. Кладбищенскую землю будешь держать в одной руке, шпаргалку - в другой. Молчи! Землю - в левой… нет, в правой. Тогда бумажку - в левой. Погоди, я одну свечку повыше поставлю, а то ты ни фига не разберешь.

Дура прилепила свечку к краю стола, установила Лизу посреди круга, дала ей землю, сама встала рядом со свечой в руке и пятаками в горсти.

- Ну, давай, что ли… - прошептала она и быстро перекрестилась.

Я приготовился.

- Вызываю и выкликаю из могилы земной, из доски гробовой! - звучно заговорила Лиза. - От пелен савана, от гвоздей с крышки гроба, от цветов, что в гробу, от венка, что на лбу, от монет откупных, от червей земляных…

В дверях туалета появилась голова Бурого. Очень хорошо, подумал я, ему тоже полезно будет посмотреть.

- От веревок с рук, от веревок с ног, от иконки на груди, от последнего пути, от посмертной свечи… - старательно читала Лиза. - С глаз пятаки упадут! Холодные ноги придут по моему выкрику, по моему вызову!

Дура бросила пятаки об стену. Как раз туда, где я притаился. Попадание пятаков я ощутил - все-таки исковерканный обряд придавал предметам некоторую силу. Я невольно встряхнулся. Пятаки, прилипшие было, посыпались.

- Ой, мама дорогая… - прошептала дура. Она уловила момент подвисания монеток. Но Лиза ничего не поняла.

- К кругу зову-призываю, с кладбища приглашаю! Иди ко мне, раб Александр! Гроб без окон, гроб без дверей, среди людей и не среди людей.

- Ой, Лизка, перестань, прекрати, я боюсь! - вскрикнула дура. Но Лиза уже вошла в то состояние, когда море по колено.

- Сюда, сюда, я жду тебя! - потребовала она. - Слово и дело! Аминь!

Теперь нельзя было терять время. Я окружил себя белым свечением и выступил из стены. На мне был настоящий саван, я позаимствовал его из гроба невесты, которая умерла девственницей. Кладбище находилось как раз у городской стены, когда на месте моего дома ставили новый, прихватили порядочный кусок кладбищенской земли. Вот теперь все это и пригодилось.

Я знал, что белое сияние съедает всякие мелкие подробности, в том числе черты лица. Так что разоблачения я не боялся. Но моей задачей было перепугать обеих дур, чтобы впредь им неповадно было затевать безобразия в моем подвале, и я, точно направляя голос, завыл: