Телефон Господень - Павел Иевлев

- Боже мой, Федор, что это за штука? – моему удивлению не было предела.

Похоже, лейтенант был озадачен еще больше меня. Он как будто не верил собственным глазам.

- Надо же... Он действительно существует... – наконец выдавил из себя старлей.

Я моментально навострил уши – обожаю всевозможные тайны и загадки.

- Что существует? Ну-ка, ну-ка, поподробнее!

- Это долгая история, - сказал Федор, - пойдем пивка попьем.

Несколько мощных пинков и нецензурных выражений спустя, ворота были возвращены в первоначальное состояние, и казенные милицейские «Жигули», клацая подвеской (первый кандидат на ремонт!) повезли нас навстречу вожделенному напитку.

Местное питейное заведение называлось незамысловато: «БАР». Что ж, пускай и без фантазии, но по существу. Чтобы увидеть такой интерьер в Москве, вам понадобилась бы машина времени, а тут – пожалуйста, типичный пивняк времен конца социализма, с ободранными столами, покрытыми выцветшей клеенкой, и с расшатанными табуретами. Ассортимент тоже не блистал разнообразием, меню состояло из одного напитка: «ПИВО». Просто пиво – без роду без племени. Впрочем, оно было мокрым и даже довольно прохладным, а большего в такую жару и не требовалось.

Как только мы, получив по кружке (требуйте долива после отстоя!), устроились за столом, я немедленно насел на старлея:

- Ну, и что значит сей агрегат?

- Вообще-то, это старая история, вроде местной легенды. Я всегда думал, что это обычные враки, которыми развлекаются деды на завалинках, поэтому так и удивился... Вроде бы как был у нас, еще в начале века, до революции, знаменитый паровозный механик, то ли Феофилов, то ли Феофанов... Здесь тогда была большая перевалочная станция, но в тридцатых годах ее ликвидировали. До сих пор видно - куча насыпей, где рельсы лежали, ну и здания кой-какие остались... В общем, под старость лет этот механик слегка головой подвинулся, и решил суперпаровоз создать, которому угля вообще не надо, только воду подливай – ну, вроде как вечный двигатель. Замучил он начальство своими прожектами, до губернатора дошел, царю писать собирался – ну и выгнали его к чертям из депо. Жалко его было, – хороший механик, – но очень уж всех достал. Тогда он разобиделся, заявил, что всем докажет, - продал все хозяйство, построил этот пакгауз и принялся за работу. Тут версии расходятся – одни говорят, что так ничего у него не вышло, и он от огорчения помер, а другие – что он душу дьяволу продал за чертежи, и все у него получилось, но, когда он его решил продемонстрировать в действии, его этим же самым паровозом и задавило...

- И, конечно, неприкаянный дух этого Феофилова-Феофанова до сих пор бродит, стеная, вокруг своего паровоза, - зловещим голосом продолжил я историю.

- Само собой, - рассмеялся Федор, - как же без этого...

- То-то я смотрю, его до сих пор на металлолом не растащили – побаиваются привидений?

- Да нет, думаю, просто забыли про него все. Никто и представить не мог, что он до сих пор там стоит. Этот пакгауз, поди, лет сто не открывали – кому он нужен? Так что обживайся там, клиентов собирай, а с духом Феофилова разберешься, я думаю.

Мы посмеялись, допили пиво и разошлись по своим делам.

Для маленького автосервиса пакгауз оказался более чем хорош – после героической борьбы с заматерелой крапивой (обе стороны понесли существенный урон) и смазки ворот получился вполне удобный заезд, прямо на яму. Рельсы были притоплены в цементный пол и почти не мешали – выкорчевывать их все равно было мне не по силам. Инструменты разместились на верстаках, и уже к вечеру я, зверски почесываясь (крапива дорого продала свою жизнь!), раскрыл ворота перед первым клиентом.

Жизнерадостный дед (Михалыч! – избыточно громким голосом глуховатого человек представился он) на замшелом «Москвиче» неторопливо притрюхал по прорубленной в крапиве дорожке. Диагностика тут не требовалась – перекошенная машина явно говорила о лопнувшей передней пружине, а глухое бумканье – об «убитых» шаровых опорах. На мое удивление, дед оказался готов к диагнозу, и тут же достал необходимые детали из недр ржавого багажника. Вместе с железками на свет появилась характерной формы бутыль литра на полтора:

- Не побрезгуй, сынку, – проорал Михалыч, - сам гнал! Як слиза, бачишь? На березових бруньках!

- Да не надо мне... – стал отказываться я, подозревая, что со мной хотят расплатиться за ремонт местной валютой, но дед был неумолим:

- Ты только попробуй, в столицах такого не найдешь! Ты не думай, я деньги тебе за ремонт заплачу, а это от чистого сердца! Не обижай старика! Сам ведь гнал! На бруньках!

Устоять против такого напора я не смог, и бутыль перекочевала под верстак.

- Ты только Федьке не говори, шо я гнал, - заорал Михалыч так, что наверняка было слышно не только Федьке, но и всем остальным имеющим уши, - он знает, конечно, но ты все равно не говори. На всяк случай – бо шоб не вышло чё.

Засим колоритный дед удалился, но еще некоторое время из-за крапивной стены доносилось громогласное: «На бруньках!» и «Як слиза!». С облегчением вздохнув, я переоделся в рабочий комбинезон и спустился в прохладную яму.

Через час я почти исчерпал свой нецензурный лексикон, но ржавые болты все-таки были побеждены (не без помощи найденной в одном из ящиков циклопической бронзовой кувалды – она вполне бы подошла скандинавскому богу Тору), однако собрать подвеску сразу было не суждено – ржавой железякой я зверски распорол себе руку. Черт, похоже навыки были слегка поутрачены... Кровь хлынула ручьем и мне пришлось заматывать рану тряпкой. Пока я метался по пакгаузу в ее поисках, рабочий настрой окончательно исчез. Так что приезд старлея был воспринят мной с некоторым вялым энтузиазмом – появился повод отвлечься. Проницательный шериф наметанным взглядом немедленно засек бутыль:

- Михалыч? На бруньках? – усмехнулся лейтенант.

Я кивнул, а потом с запозданием вспомнил про конспирацию:

- Я тебе этого не говорил!

- Ну да, ну да... Конечно. Тоже мне партизан... Кстати, отличный повод – с первым клиентом тебя!

У запасливого Федора моментально отыскались и стопочки, и незамысловатая закуска в виде сала, хлеба и лука. Накрыв импровизированный стол на облезлом капоте «Москвича», мы бодро разлили по первой.

- С почином тебя, Артем! – провозгласил старлей.

Затем последовали непременные «За настоящую мужскую дружбу», «За то, чтоб не последняя», «За прекрасных баб», «Шоб у нас все было!» и прочие непременные в русском застолье тосты. В какой-то момент я с удивлением обнаружил, что бутыль уже ополовинена, а я рассказываю лейтенанту все перипетии моих последних неприятностей. Федор же, приобняв меня за плечи, заплетающимся языком говорит: «Хороший ты мужик, Артем, но занимаешься всякой херней!». Затем он начал меня убеждать, что вся беда в столице, а нормальный мужик (вроде меня) должен жить непременно в провинции и заниматься настоящим мужским делом (вроде работы автомеханика).

- В вашей Москве одни пидоры и студенты, которые тоже пидоры, - с великой убежденностью вещал он, - а настоящие мужики все здесь!

При этом он так истово стучал себя в грудь могучим кулачищем, что я испугался за его здоровье. Остатками гаснущего сознания я понял, что, если хочу выжить, то пьянку пора заканчивать. Мне не сразу удалость донести эту мысль до собутыльника, который, кажется, только вошел во вкус, но через некоторое время он внял моим доводам.

- Эх, - сказал он с глубоким сочувствием, - слабое у тебя здоровье. Это все Москва ваша виновата! Ничего, поживешь тут у нас и...

Глаза его снова сфокусировались на бутылке. Я торопливо сказал:

- Ну, по последней – и спать.

Налили по последней.

- Ну, удачи! – рявкнул шериф, хлопнул стопку и побрел к своей машине.

Шел он с некоторым напряжением, но, оказавшись за рулем, неожиданно приободрился, и, посигналив на прощанье, резво стартанул. Я подивился стойкости местной милиции и вернулся в пакгауз. Меня сильно шатало, и в голове плавала светлая муть. Литр крепкой самогонки на двоих – это был явный перебор, но я как-то автоматически налил себе еще. Застыв со стопкой в руке я задумался – хотелось произнести какой-нибудь завершающий тост. Взгляд мой упал на блестящие поверхности нелепого паровоза, и я с пафосом провозгласил:

– За тебя, Феофанов, несчастный ты придурок!

Последняя стопка вырубила меня как дубиной по голове, и дальнейшее помнится очень смутно – кажется, я зачем-то полез в кабину паровоза. Во всяком случае, проснулся я там, скрючившись в жутко неудобной позе и весь закоченевший на железном полу. Сказать, что мне было плохо – сильно приукрасить ситуацию. Руки тряслись, ноги подкашивались, а в голове перекатывались некие не вполне круглые, но жутко неудобные предметы. Возможно, это были загадочные бруньки... Вдобавок, я оказался весь перемазан засохшей кровью - тряпка на руке каким-то образом размоталась. Впрочем, в кабине было чисто – похоже, рана раскрылась и успела засохнуть до того, как я влез в паровоз... Удивительно, что я не истек кровью...