Шиворот-навыворот - Ф. Энсти

Доктор уселся за стол, соединявший два ряда параллельно поставленных стелов, на которых были тарелки с бутербродами и белые чашки с блюдцами, а миссис Гримстон, Дульси и Том сели на противоположном конце, там, где выселись два отвратительных оловянных кофейника.

Когда мистер Бультон сел за стол, он испытывал такой голод, какого не знавал уже многие годы. Но он с отвращением увидел на тарелке, вопреки всем своим надеждам, не пару сваренных вкрутую яиц, не аппетитно поджаренную колбасу с румяной корочкой, не омлет и даже не кусок домашнего бекона, но пару холодных обезглавленных сардин в лужице зеленоватого масла.

Мистер Бультон терпеть не мог эту рыбу, к тому же ее питательные и вкусовые свойства никак не способствовали повышению настроения, необходимого для объяснений.

Он, однако, заставил себя проглотить сардины, запив жутким безвкусным кофе. Эта трапеза так разительно отличалась от обильных, отменно приготовленных завтраков, к которым он привык за многие годы, что ему сделалось очень нехорошо.

Во время еды школьникам запрещалось разговаривать. Время от времени доктор отрывался от тарелки с почками на поджаренном хлебе, вызывавшими завистливые взоры школьников, чтобы сказать что-то жене на другом конце стола, но в основном завтрак шел под аккомпанемент звяканья чашек и блюдец, а также жеванья воспитанников.

Затем, когда тарелки очистились и дети, насытившись, стали вяло переглядываться, появился младший учитель, мистер Тинклер. Недавно он закончил маленький а малоизвестный колледж в Кембридже, где лишь на два места оказался от конца к нежеланной деревянной ложки*. (прим.: Деревянная ложка присуждается студенту в Кембридже, занявшему последнее место на выпускном экамене по математике.)

Это не помешало доктору Гримстону сообщить во всеуслышание, что его ассистент – выпускник Кембриджа, допущенный к экзамену по математике для особо преуспевающих. Это был невзрачного вида человечек, похоже, не очень радовавшийся подобной рекламе.

– Мистер Тинклер, – произнес доктор не предвещавшим ничего хорошего голосом, – если бы у иеня была привычка делать замечания преподавателям перед всей школой чего, к счастью, я никогда не делал, – то я бы сказал, что поздно встающий учитель подает плохой пример учащимся и не успевает сделать все намеченное на день.

Мистер Тинклер пробормотал что-то нечленораздельное, сел е пристыженным выражением и набросился на хлеб с маслом с деловитостью, каковая, похоже, скрывала его смущение.

Вскоре доктор взглянул на часы и сказал:

– Ну а теперь, дети, у вас есть полчаса, чтобы поиграть в охоту порезвитесь. Потом я сделаю объявление. Не вставайте, мистер Тинклер, если вы еще не позавтракали!

Мистер Тинклер, однако, предпочел завершить трапезу, нежели продолжать ее под надзором своего начальника. Поэтому, пробормотав, что он отлично поел, – что никак не соответствовало действительности, – он двинулся за учениками. Они пошли одевать ботинки, чтобы потом двинуться на гимнастическую площадку.

Перспектива игры в охоту не вызвала у питомцев доктора Гримстона того энтузиазма, какой вполне можно было бы ожидать от детей, получивших разрешение немного порезвиться. Но игра в охоту, более известная под названием «лагерь пленных», не была у них в чести, поскольку отличалась монотонностью и не требовала большого искусства. Кроме того, был у нее еще один недостаток, оказавшийся бы фатальным и для более волнующего развлечения: игра эта носила обязательный характер. В футбол и крикет играли в неучебное время, для чего доктор арендовал площадку неподалеку от школы. На школьной же площадке разрешалось играть в охоту и только – это, по мнению доктора, давало необходимую разрядку и уберегало школьников от неприятностей. И если кто-то по своеволию затевал что-то непредусмотренное, это развлечение быстро приходилось сворачивать по приказу начальства, каковой выполнялся неукоснительно.

Благие намерения доктора, короче, заставили учеников невзлюбить игру, которая игралась по нескольку часов в день неделю за неделей и навсегда утратила свою свежесть и привлекательность.

Утро выдалось солнечное и морозное. Земля промерзла за ночь, покрылась инеем и поскрипывала под ногами. Воздух освежал и бодрил, а голые черные ветви деревьев рельефно выступали на голубом утреннем небе.

В такую погоду хорошо кататься на конька! по темно-зеленому льду или отправиться в долгую прогулку в какой-нибудь городок, где проводится ярмарка. Но сейчас это солнце, эта свежесть никакой радости не вызывали: слишком печальным был контраст между обещанием безграничной свободы и унылой необходимостью учебы и зубрежки.

Поэтому ученики вяло разгуливали по площадке, а потом собрались в ее дальнем конце, где была прочерчена глубокая борозда, отмечавшая границу «лагеря». Никто и не собирался начинать игру. Дети сбились в кучки и тихо судачили, притоптывая ногами, чтобы согреться. Постепенно к ним присоединились и приходящие ученики. Кто-то бестактно выказал радость, что наконец-то начинаются занятия и можно будет развеять скуку – заявление, решительно не сочетавшееся с общей атмосферой уныния, охватившего обитателей интерната.

Если мистер Тинклер, вскоре подошедший к своим воспитанникам, не очень Отличился за завтраком, то теперь он решил вовсю наверстывать упущенное. Своим лихим мужским разговором он вызвал явное уважение младших учеников.

– Недостаток жизни в этом месте, – рассуждал он с великолепным презрением в голосе, – состоит в том, что человек не может выкурить утреннюю трубку. Я так к этому привык, что этого страшно не хватает. Конечно, прояви я настойчивость, Тримстон не Стал бы возражать, но когда вокруг столько малышей, это было бы неважным примером...

Зрелище и впрямь было бы неважное, если бы мистер Тинклер позволил себе что-то крепче самой слабенькой сигаретки. Он был курильщик, у которого любовь к табаку сочеталась со страхом перед пагубными последствиями курения. К счастью, сейчас он мог не опасаться, что об этом узнают окружающие, и потому не видел смысла признаваться в своих слабостях.

– Кстати о курении, – продолжал он с мягкой усмешкой, словно воскрешая в памяти нечто дьявольски порочное, – я не рассказывал вам, друзья, о переплете, в который чуть не угодил в университете? У них есть дурацкое правило, запрещающее курить на улицах. Правда, мы не больно-то обращали на это внимание. Так вот, как-то вечером, в десятом часу, шли мы по улице и курили – я, а также Бошер и Пиблз, оба известные забияки, и большие мои приятели. И вдруг откуда не возьмись нам навстречу проктор* (прим.:в Кембридже и Оксфорде инспектор, надзирающий за дисциплиной.) и два его бульдога – я имею в виду не собак, а двух крепких парней, помогающих проктору. Бошер сказал: «Бежим!» и они с Пиблзом дали деру. Ребята не трусы, просто немного растерялись. Я же пошел дальше как ни в чем не бывало, попыхивая сигарой. Проктор буквально полез на стенку. «Что вы хотите этим сказать, сэр? – спрашивает он меня, побледнев от ярости. Он славился своей настырностью и непреклонностью, потому-то его и сделали проктором. – Почему вы нарушаете правила университета?» – «Вечер сегодня прекрасный», – отвечаю ему я, решив, что спокойствие – лучшее оружие. «Вы хотите меня оскорбить?» – спрашивает он. «Ни в коем разе, старина,отвечаю. – Не желаете ли сигару?» Тут его терпение лопнуло, и он подозвал бульдогов. «Заберите его! – истошно завопил он. – Я добьюсь его отчисления!» «Сначала я отчислю вас», – говорю я на это :и легонько его так толкаю – я не хотел ничего плохого, но если бы видели, как он полетел вверх тормашками! Потом я отправил туда же бульдога, чтобы наш проктор не скучал, а его напарник не стал дожидаться своей очереди и почтительно посторонился, пропускал меня. Я докурил, сигару и закончил прогулку.

– Проктор сильно ушибся? – почтительно осведомился кто-то из малышей.

– Больше перепугался, – весело отозвался мистер Тинклер. – но так или иначе, после того случая, он подал в отставку – это оказалось слишком сильным потрясением. Над ним по этому поводу сильно подшучивали, но никто не догадался, что в этом был замешан я.

Подобные героические легенды, напоминавшие поэмы Гомера, должны были, по мысли Тинклера, внушать учащимся уважение. На самом деле он и впрямь однажды повстречался с проктором вечером, но их взаимоотношения носили самый мирный характер и он напрасно наговорил на себя, изображая разбойника и сорвиголову. И хотя на следующий день состоялась финансовая операция, в ходе которой одна сторона уплатила другой шесть шиллингов восемь пенсов, нроктор н бульдоги продолжали исполнять свои обязанности, а мистер Тинклер, и всегда-то испытывавший благоговение перед ними, стал относиться к ним прямо-таки с трепетом. На этом шатком фундаменте он впоследствии и воздвиг причудливое здание вымысла, и порой сам начинал верить, что в свое время был жутким повесой, что было, признаться, далеко от истины.