Нравы Мальмезонского дворца - Сергей Юрьевич Нечаев

не оставите меня. Я очень люблю генерала Моро, но все же не так, чтобы одаривать его своими лучшими друзьями…

И он потянул Жюно за ухо так, что оно сделалось длиннее на дюйм.

– Жюно! – продолжал Наполеон с большей важностью. – Я назначу тебя комендантом Парижа. Это место для человека доверенного, особенно теперь, и я не могу сделать выбора лучше… Но, – прибавил он, продолжая расхаживать по кабинету, – ты должен жениться. Это прилично, и не только для достоинства места, которое теперь займешь… Я знаю тебя и требую этого для твоей же собственной пользы…

– Где теперь Отелло? – вдруг спросил Первый консул после долгого молчания.

Речь шла о ребенке, который родился у Жюно в Египте в результате «весьма нежных отношений с одной из темнокожих красавиц». Как пишет историк Рональд Делдерфилд, «во время похода Жюно еще не был женат, появившаяся же у него впоследствии жена отзывалась о рабыне, как о семейной шутке, как бы иллюстрируя широту взглядов и терпимость французских женщин того периода».

– Отелло остался в Египте, – ответил Жюно, – но я велю привезти его сюда на первом же корабле.

Первый консул кивнул в знак одобрения.

– А мать? – спросил он.

– Также осталась в Египте, она под покровительством интенданта армии.

– Хорошо…

Наполеон надолго умолк. Наконец, он словно превозмог себя и, оглянувшись по сторонам, тихо промолвил:

– А Полина? Что сделалось с ней?

Теперь речь зашла о Полине Фурес, египетской любовнице главнокомандующего. Их роман развивался на глазах Жюно, на глазах всей армии, а потом Наполеон неожиданно уехал во Францию, и его связь с красавицей Беллилот (так звали Полину ее близкие друзья) прервалась.

– Я узнал, и то из английских журналов, – прибавил Наполеон с горькой усмешкой, – что генерал Клебер обходился с ней дурно после моего отъезда… Видимо, моя привязанность к ней была поводом к преследованиям… Все, кого я любил, не имели счастья нравиться ему…

Жюно не отвечал.

– Разве ты не слышишь? – сказал Первый консул громко и с досадой. – Спрашиваю еще раз: правда ли, как уверяют англичане, что этот человек был зверем с такой доброй и любезной женщиной?

Жюно усмехнулся, причем без всякой задней мысли, Наполеон, однако же, понял это иначе: он схватил Жюно за руку так, что оставил на ней следы от своих маленьких пальцев, побледнел и сказал дрожащим от гнева голосом:

– Как? Что же хочешь ты сказать? Неужели он…

Далее Лора д’Абрантес пишет:

«Жестокая буря чувств помешала ему говорить. Не любовь, и даже не воспоминания привели его в это почти ужасное состояние: одна мысль, что Клебер мог быть наследником его в любви госпожи Фурес, лишала его рассудка.

Жюно привел вопрос к настоящему значению. Он сказал, что госпожа Фурес встретила со стороны генерала Клебера препятствия только в получении паспорта, впрочем, так же, как и все, кто хотел оставить Египет…

Первый консул тотчас успокоился и обратил разговор к тому, что касалось Жюно».

Это свидетельство герцогини д’Абрантес не совсем сходно с версией Гертруды Кирхейзен, которая констатирует:

«И на этот раз, как с Жозефиной, первый, кто возбудил в сердце своего генерала сомнения относительно верности Беллилот, был опять-таки Жюно. Мысль о том, что Клебер был его преемником не только в командовании армией, но и в милостях его возлюбленной, зажгла в сердце Наполеона такое пламя ревности, какое возгорелось в нем только раз в жизни, когда он узнал, что Жозефина изменяет ему».

И уж совсем все это противоречит версии любителя пикантных и не всегда достоверных деталей Ги Бретона о том, что в ожидании отплытия во Францию «Полина, чтобы скрасить вынужденное бездействие, стала любовницей Жюно, который тоже готовился покинуть Египет».

Впрочем, было бы совсем удивительно, если бы жена Жюно спустя тридцать пять лет стала бы вдаваться в такие подробности, даже если бы знала о них наверняка.

Добавим лишь, что по одной из версий, по странному стечению обстоятельств, Жюно добирался до Франции на одном корабле с Беллилот. Во всяком случае, историк Эдмон Лепеллетье пишет:

«„Египтяночка” вернулась во Францию после отъезда Бонапарта, но корабль, на котором она ехала, попал в плен к англичанам. Когда она вместе с Жюно и несколькими офицерами и учеными, находившимися на борту „Америки”, была отпущена на свободу, примирение Бонапарта с Жозефиной уже состоялось, и дело 18 брюмера было выполнено».

Это всего лишь версия. Интересный факт, не более того, поэтому оставим его без комментариев.

Достоверно мы знаем, что Наполеон отказался принять Полину Фурес, однако подарил ей замок, дал приданое и выдал замуж. Вскоре она развелась и отправилась с одним из любовников в Бразилию. Во времена Реставрации Полина вернулась в Париж и, как пишет Эдмон Лепеллетье, «само собой разумеется, стала рьяной роялисткой. Ведь нельзя требовать от молодой любительницы приключений и от легкомысленной женщины особенной верности отвергшему ее императору».

Вышеописанный разговор весьма интересен. Он показывает, что уже в Египте Наполеон вовсю изменял своей любимой Жозефине, и произошло это после того, как он узнал о том, что она в Париже изменяет ему.

Лора д’Абрантес в своих «Мемуарах» пишет:

«Весь этот разговор происходил в Мальмезонском парке и длился больше часа».

Случай с мамелюком Али

Как известно, Наполеон привез из Египетского похода целый эскадрон мамелюков, участвовавший затем в его завоеваниях. Несколько из них, в том числе мамелюк Али, стали личными телохранителями будущего императора.

Этот мамелюк Али был достаточно странной личностью. По европейским меркам, конечно. Камердинер Наполеона Констан Вери в своих «Мемуарах» рассказывает такой случай, произошедший в Мальмезоне:

«Ибрагим взял себе имя Али, перейдя на службу к мадам Бонапарт. Он был уродливее любого араба, а взгляд его был страшно злобным. Я вспоминаю один случай, имевший место в Мальмезоне, и он может прекрасно дать представление о его характере. Однажды, когда мы играли на лужайке перед дворцом, я случайно толкнул его, и он упал. Разъяренный из-за этого падения, он вскочил, выхватил свой кинжал, с которым не расставался никогда, и бросился на меня. Я сначала посмеялся, как и все остальные, над его падением, а потом продолжил бегать. Но тут раздались предупредительные крики моих товарищей, я повернулся, чтобы посмотреть, что происходит у меня за спиной, и только тут я заметил в его руках оружие. Я резко остановился, уставившись на кинжал, а потом лишь чудом увернулся от удара, направленного мне точно в грудь. В свою очередь, я разозлился, и меня тут можно понять. Я схватил его за широкие штаны и сильно толкнул в сторону мальмезонской речки, в которой глубина составляла отсилы два фута. Он пошатнулся, кинжал выпал из его рук и плюхнулся в воду, и это сделало моего противника не столь грозным. От обиды он стал кричать так громко, что мадам Бонапарт услышала его, а так