И опять Пожарский 2 - Андрей Готлибович Шопперт

Теперь вот продавать начну. Думаю, гости заморские всё золото с Европы вонючей сюда свезут.

– Почему же он вонючая, – поинтересовался, отхлебнув первый глоток Долгоруков.

– Так им священники ихние мыться запрещают. Вот они и ходят годами грязнущие и потные. Дикие люди, – пояснил княжич.

– А твои-то как немцы? – не поверил князь.

– Приехали все во вшах и блохах, как барбоски, пришлось всех с одеждой в баню гнать и только потом в дома пускать. А потом ещё три месяца к бане приучать. Сейчас они уже и сами Европу вонючей называют.

– Чудно. Как же это не мыться годами? – всплеснула руками княгиня Долгорукова.

– Их священники говорят, что при крещении на них благодать сходит Господня, а если вымыться, то всю благодать смоешь, – усмехнулся Пётр.

Угощения были съедены и гости стали собираться на футбол. Опять набежали турчанки, помогая княгиням и княжнам одеться.

– Откуда у тебя Пётр Дмитриевич эти басурманки? – хмыкнул боярин.

– У казаков из рабства выкупил. Пожалел. Теперь и не знаю, что с ними делать, – махнул рукой княжич.

Футбол Владимиру Тимофеевичу понравился.

– Не знаю уж, куда меня Государь отправит воеводой, но я там такие, же игрища заведу. Ты Пётр Дмитриевич, напиши, как в этот футбол играть надо.

Княгиня Долгорукая всё это время посматривала на старшую дочь. Глянулся ли ей это юноша. И судя по тому, как краснела Марьюшка при встречи взглядами с Петрушей, поразил он девичье сердце. Может и даст господь за Петрушу Марьюшку пристроить. А то ведь уже двадцать годков девке, иные-то в её годы уже по три ребёночка имеют.

Событие пятнадцатое

Царь и Великий Государь Михаил Фёдорович Романов получил на следующий день после Крещения обещанные подарки из Вершилова. И как ни хотелось ему быстрее открыть сундук, но он сдержал себя и послал за матушкой и батюшкой. Отец был в Троицко – Сергиевой лавре и пришлось ждать целых четыре дня. Но в прошлый раз патриарх попенял сыну, что подарки без него разбирали. Поэтому Михаил выставил сундук на середину своей светёлки и наказал дьяку Фёдору письмеца от Петруши ему не давать, как бы не стращал муками земными и небесными.

Грели душу воспоминания о проведённом «аукционе». Зрелище и, правда, было незабываемое. Тут уж Петруша точно не обманул. Дьяк Борисов вызвал гонцами всех купцов из немецкой слободы и всех «гостей государевых» и купцов Гостиной сотни. Отдельно были приглашены думные бояре. Так как народу набиралось прилично, то всё действо вынесли на улицу и для бояр поставили лавки, купцов и гостей отделили от бояр цепочкой стрельцов.

Торговлю вёл дьяк приказа Большой казны Иннокентий Скоробогатов. Царь сам прочитал ему ту часть письма Петра Дмитриевича Пожарского, в которой объяснялся принцип аукциона, и велел подготовиться. Скоробогатов долго переходил от одного подноса к другому и качал головой. Когда же ему показали чайные пары, то он чуть на колени не упал перед ними.

– Великий Государь, разве же можно это продавать? Все эти вещи надо в Тайный приказ на хранение передать.

Михаил Фёдорович глубоко вздохнул и спросил дьяка, понял ли он свою задачу. Как же не хотелось расставаться со всеми этими богатствами.

Утро аукционного дня выдалось ясным и морозным. Желающих поучаствовать собралось почти две сотни человек. Бояре на лавках тихо перешёптывались, не решаясь при царе и патриархе выражать своё недовольство присутствием здесь купцов и иноземцев. Первым на торги вынесли поднос. На солнце цветы горели ещё жарче, они, казалось, не нарисованы на подносе, а лежат на нём. Рынды пронесли поднос по рядам под восхищённые вздохи и торговля началась.

– Великий Государь разрешил продать этот поднос за один рубль. Если есть желающие купить, пусть поднимут руку.

Желающие были все.

– Раз желающих много цена поднимается до пяти рублей. Кто хочет купить за пять рублей, поднимите руки.

Рук меньше не стало.

– Теперь цена поднимается до десяти рублей.

На этот раз рук осталось половина.

– Следующая цена пятнадцать рублей.

Многие представители гостевой сотни руки опустили. Но все двадцать гостей государевых и почти все иноземцы тянули руки. Бояре руки опустили. Дьяк предупредил их, что подносов будет одиннадцать и ушлые дядьки смекнули, что раньше, чем с третьего подноса вступать в торги глупо.

Первый поднос ушёл за тридцать рублей. Второй тоже за тридцать. Пока все покупатели были из «гостей». Склоки и крики начались, когда в торговлю включились бояре. Их уловка с «подожданием» не сработала и теперь за каждый поднос шла драка. Третий и четвёртый достался боярам. Пятый за тридцать пять рублей опять ушёл к «гостям». За восьмой сцепились боярин Морозов и Милославский с попытками вырвать друг у друга клок бороды. Ели стрельцы и соседи разняли. Одиннадцатый купил английский купец Яков Ли.

Михаил, патриарх и старица Марфа сидели на тронах сбоку на специально устроенном помосте и наслаждались зрелищем. Прав был Пожарский. Такое не забудешь. Когда все успокоились после продажи последнего подноса за сорок три рубля, вынесли первую чайную пару и пронесли по рядам, демонстрируя прозрачность и звон.

Здесь уже, разгорячённые предыдущими торгами, все собравшиеся развернулись во всю. Стрельцы не успевали разнимать дерущихся. У многих из носа шла кровь. Боярин Одоевский так огрел посохом купца из гостевой сотни, что того унесли в беспамятстве. Только через час закончился первый на Руси аукцион. Довольных было только трое: сам Государь и его родители. Весь следующий день к Михаилу Фёдоровичу шли просители допустить только их к торговле новыми вершиловскими диковинами. Англичане пришли целой делегацией во главе с самим Джоном Мерриком и требовали, именно не просили, а требовали предоставить им первоочередное право скупать вершиловский фарфор беспошлинно. А также нанять мастеров делающих фарфор на английские мануфактуры.

Михаилу так хотелось выгнать их с помощью стрельцов из Кремля, но понимая важность торговли с Англией и помня заслуги самого Джона Меррика при заключении Столбового мирного договора со шведами, пришлось выслушать купцов и пообещать снизить пошлину с пятины до одной шестой. Купцы ушли недовольные. А Михаил потирал руки. Фарфор – это не пенька и не зерно. Это огромные вливания в казну.

Наконец всё царское семейство собралось перед сундуком с подарками молодого Пожарского. Дьяк протянул Государю конверт с письмом от княжича. Михаил достал ключ и открыл заветный сундук. Как и в первый раз сверху были подносы. Они в красоте не уступали первой партии, но среди них было два подноса с рисунками вместо цветов. На одном подносе на смотревшего мчалась тройка. По бокам лошади были соловые, а в центре вороной конь закусил удила и оливковыми глазами прямо буравил того, кто на него смотрел в это время. Хотелось положить поднос и отойти, а то укусит ещё.

На втором подносе, на берегу реки женщина полоскала бельё. Только река была не наша и развалины какого-то древнего храма с колоннами позади женщины говорили, что это, скорее всего Италия. Вся картина была залита солнцем. Так и хотелось очутиться рядом с прачкой и зайти в эту прохладную речку.

После подносов был ещё железный лист, но без закруглённых краёв, а на нём был изображён в этой, же манере, Иисус, который вытянул вперёд правую руку с двумя перстами, как бы собираясь перекрестить того, кто стоит перед ним. На чёрном лаковом фоне железного листа Спаситель не выглядел живым, он и был живой.

Патриарх Филарет после того, как всё семейство дружно троекратно осенило себя крестным знаменьем, взял икону и, прокашлявшись, сказал:

– Мишенька, вели Петруше, чтобы его мастера тако же ещё и Матерь Господню изобразили. Хоть и немцы лик святой писали, а чувствую, что наша она православная.

– Хорошо бы мне в Вознесенкий монастырь такую-то красоту, – не удержалась и старица Марфа.

– Как же у Петруши получается, что чтобы не сделали по его указу, всегда выходит лучшая на Руси вещь. Да и не только на Руси. Вон купцы заморские по пятам ходят за мной, чтобы я им в Вершилово доступ открыл? – в который раз задал себе вопрос Михаил Фёдорович. На этот раз вслух.

– Ты не вздумай, Миша, немцев в Вершилово допускать, –