Прихоти любви - Евгения Марлитт

Старик сделал все возможное, чтобы облегчить дневные заботы своей хозяйки: подоил коз, собрал свежие яйца и нарвал зеленого горошка к обеду; наколотые дрова лежали возле плиты, лестница была чисто выметена, а в комнате фрейлейн Линденмейер стояла гомеопатическая аптечка с указаниями, написанными его рукой, так как старушка уверяла, что никто не умеет лечить так хорошо, как он.

Днем Гейнеман никогда не только не запирал, но даже не затворял калитки и теперь оставил ее настежь. Привязанная к забору собака всегда лаяла, когда кто-нибудь приближался снаружи, а из сада никто не мог убежать. О маленькой Эльзе он не беспокоился. Она почти всегда была его спутницей в саду, ходила вслед за ним, не отставая ни на шаг, и он, продолжая работать, постоянно что-нибудь ей рассказывал, лишь изредка вытирая руки о фартук, чтобы поправить девочке шляпу или скрутить растрепавшиеся волосы куклы… Но он никогда не замечал, чтобы девочка убегала до калитки, и Клодина тоже знала ее страх перед собакой. Поэтому она спокойно занялась хозяйством, оставив ребенка играть в саду. До нее долетал шум игрушечной тележки, и она улыбалась, слушая, как меняется голос малютки, смотря по тому, бранит или ласкает она свою куклу. Наступил полдень, жара усиливалась.

Клодина подошла к окну и позвала девочку, но вздрогнула от звука собственного голоса – так тихо было во дворе. Только собака, гремя цепью, вылезла из конуры и насторожила уши на зов из окна. Ребенок не отвечал, и не было видно светлого платьица ни в кустах, ни в беседке…

Клодина не испугалась – девочка часто отправлялась прямо из сада наверх, чтобы отнести папе цветов или «чудесных камешков». Клодина поспешила наверх, но брат сидел один в прохладной затененной комнате у северного окна и был так погружен в работу, что не заметил ее прихода и, ответив на вопрос только рассеянным взглядом, продолжал писать.

Не было Эльзы и у фрейлейн Линденмейер, и девушка в страхе побежала в сад. В беседке стояла тележка с куклой, но ее маленькой хозяйки не было и здесь. Клодина не нашла ее ни около коров и коз, ни в развалинах церкви, где она часто прыгала на позеленевшем полу и рвала цветы для «бедных барынь», как она называла надгробные памятники аббатис, которые теперь стояли, прислоненные к стенам.

Все поиски и крики были напрасны. Через калитку Клодина увидела лежавший на дороге красный пион и поняла, что Эльза с букетом в руках убежала за ограду. Она тотчас же бросилась вон из сада и побежала вдоль шоссе.

Пустынная, безжалостная дорога далеко белела перед ней. С тех пор как провели железную дорогу, шоссе было почти оставлено, только изредка стук колес будил лесную тишину, и можно было не бояться, что ребенка задавят. Девочка, вероятно, сильно опустошила грядки Гейнемана, так как на дороге постоянно попадались то фиалки, то жасмин, – ее ручонки не могли удержать цветов.

Она, должно быть, ушла уже давно. По крайней мере Клодине пройденный путь показался бесконечным. Слезы страха наполняли ее глаза, и сердце билось так сильно, будто хотело выскочить из груди. Наконец она нашла шляпу куклы около чащи, подходившей к самой дороге. У Клодины замерло сердце при мысли, что ребенок зашел в лес и испуганно бродит там; она уже собиралась громко закричать, когда до нее долетел детский голосок, к которому присоединился мужской голос. Голоса слышались с той стороны, где дорога круто поворачивала, и ее не было видно за густым лесом. Она невольно прижала руки к груди и прислушалась. Да, это говорит барон Лотарь, и дитя с ним; сделав еще несколько шагов, Клодина сквозь раздвинувшиеся деревья увидела говоривших.

Барон левой рукой держал поводья своей лошади, а на правой нес маленькую беглянку. Шляпа сбилась ей на затылок, и густые белокурые волосы в беспорядке падали на лоб и на разгоряченные щечки. Лицо девочки было заплакано, но страх и беспомощность не заставили ее потерять любимую куклу, которую она крепко прижимала к груди. Увидев неожиданно свою тетю, она радостно вскрикнула и закричала ей навстречу:

– Я хотела отнести букет даме с земляникой и шла долго, долго. И Леночка потеряла свою новую шляпу, тетя Клодина!

Она сняла ручку с шеи барона, спеша под родное крылышко, но он удержал ее.

– Ты останешься у меня, дитя! – строго сказал он.

Девочка съежилась, как напуганная птичка, и робко взглянула в бородатое лицо: повелительный тон был нов для нее.

– Ты сама виновата в этом, маленькая беглянка, – продолжал он говорить ребенку, выразительно глядя на встревоженное лицо и заплаканные глаза прекрасной фрейлины, которая стояла перед ним, напрасно пытаясь свободно вздохнуть и поблагодарить его. – И теперь ты спешишь оставить меня, не спрашивая даже, в силах ли тетя нести тебя, потому что ты не можешь идти усталыми ножками… Нет, оставьте, – остановил он Клодину, которая протянула руки, чтобы взять его ношу. – Давай, детка, снова свою ручку, возьмись за мою шею и не смотри на меня так испуганно – ведь ты только сначала боялась моей бороды! Видишь, как смело идет мой Фукс рядом со мной и позволяет вести себя… А вот и злополучная шляпа, из-за которой ты пролила столько слез.

Малютка счастливо улыбнулась, когда Клодина надела на куклу найденную шляпу и завязала ленты.

Барон не спускал глаз с изящных рук, двигавшихся так близко от него: широкий темный рубец шел от указательного пальца к большому на правой руке.

– «Пятна от ожогов не унижают», – говорит мой старый Гейнеман, – произнесла Клодина, покраснев от его взгляда, и быстро убрала руки от завязанного банта.

– Нет, нисколько не унижают, но несомненно, что они действительно существуют! Неужели в Совином доме нет доброго духа, который мог бы избавить вас от такого грубого дела? – Насмешливая и недоверчивая улыбка появились на его губах. – Но, может быть, наступит время, когда вы будете считать воспоминание об этих пятнах унижением?

Он не спускал с нее своих огненных глаз. Она посмотрела на него с гордым гневом:

– Разве придворная болтовня сообщила вам также, что я люблю играть комедии? Неужели я должна прямо сказать вам жестокую правду, что мой брат хотя и заплатил все кредиторам, покинул свой дом совершенно нищим, без копейки денег в кармане и даже без крова. Мы не можем держать прислугу, и это вовсе не такое уж самопожертвование, пятно на руке говорит не столько об унижении, сколько о моей неловкости! Но оно уменьшается с каждым днем. – Теперь она снова мило улыбнулась, увидев, как густая краска залила лицо барона: она не хотела быть суровой к нему, потому что он нес ее любимицу. – Скоро мне уже не надо будет стыдиться себя, а вчера вечером я могла бы даже позвать строгую Беату, чтобы она попробовала осмеянный ею яичный пирог!