Тринадцатая рота (Часть 2) - Николай Бораненков

- Сельпо с приятелем обчистили, когда Красная Армия отступала, - нехотя сознался он.

- И много ли вы хапанули?

- Так, пустяки. Один чемоданчик.

Трущобин сел за стол, взял из стопы бланков листок.

- Ваша фамилия, имя, отчество?

- Алексей. Лешка Шкрыба.

- Место жительства или работы, господин Шкрыба?

- Город Ярцево, полиция. Дорожный постовой.

- Что знаете о партизанах?

- Знаю, что скрываются в лесах юго-восточнее Ярцева, а где точно - не ведаю. Они неуловимы. Налетают и хватают. Моего приятеля Фильку днем утащили.

- Где скрываетесь сами? Днем?

- Днем я стою на дороге, охраняю участок.

- Ночью?

- Ночью сижу под полом у Дуськи.

- Какой Дуськи?

- Дуська - это моя любовница. Мы с ней за воровство в одной тюрьме сидели. А теперь я с ней... Живу.

- Точный адрес Дуськи? Рябой протянул записку:

- Вот вам. Тут все обозначено. Улица, номер дома, квартира.

- Где прячете ценности?

- Там же, под полом, у Дуськи. Трущобин размашисто подписался на двух листах, сунул ручку в чернильницу.

- Документы заполнены. Прошу вашу подпись. Вот здесь и вот здесь.

Рябой расписался. Трущобин сунул ему лист с черным типографским оттиском через всю страницу: "Смерть сукиным сынам!"

- Ждите, Шкрыба. К вам в первую очередь приедут.

- Спасибо. Премного благодарен.

- Не стоит. Если есть другие желающие попасть в первую очередь, присылайте.

От собачьей радости ямки на лице рябого разгладились. Он раз пять поклонился и задом вышел. Трущобин крикнул:

- Следующий!

В оконце просунулась лохматая, не бритая, наверно, со дня рождения, борода мужчины лет пятидесяти. Трудно было определить, на кого он похож. По лохматой голове - на пуделя. По вытянутым вверх ушам - на волка. А по зубам - это был неподдельный заяц. У просителя торчало только два длинных заячьих зуба, а другие ему, очевидно, выбили, так как десны были еще опухшими.

- Фамилия? - склонился над анкетой Трущобин.

- Казанок Видений Фатьевич.

- Место жительства?

- Из Духовщины я. Оттуль. Староста Казанок.

- Деревня?

- Деревни не имеется.

- Как не имеется?

- Не живу я ни в одной деревне. В бегах я. Нынче тут переночую. Завтра там.

- Ну так где ж вас искать?

- А бог его знает где. Места я себе не нахожу от иродов. Нигде жисти нет...

- Что знаете о партизанах?

- Ничего не знаю. В глаза их не видел, а мучаюсь. С той поры, как в соседней деревне своего кореша - старосту в петле увидел, тени за мной. Тени во след.

- Заявка на тени не принимается. Ау видер зейн! Следующий!

11. МЕЧТЫ ПОД РАЗВАЛИНАМИ ДЗОТА

Сто восьмая егерская дивизия, наступавшая в первом эшелоне группы армий "Центр", выдыхалась, и командующий фельдмаршал фон Бок решил вывести ее на отдых. Но перед долгожданным отдыхом ей было приказано продержаться в окопах еще одну ночь, пока подойдет на смену новая дивизия.

О, эта ночь под огнем русской артиллерии! Кому-то она стала на этой земле последней, а кому-то...

Тяжелым снарядом разворотило землянку и "национальный герой" Фриц Карке оказался придавленным чурбаками блиндажного перекрытия. Вытаскивать его из-под развалин было, очевидно, некому, да и сам "национальный герой" не особенно стремился выбраться на свет белый, потому что его сейчас же сунули бы в стрелковую ячейку вместо кого-либо из убитых. А в открытой ячейке может шлепнуть осколком или пулей снайпера запросто. Так что Карке счел за здравый смысл затаиться и обождать, когда кончится обстрел.

Повернувшись навзничь и подложив под голову попавшийся под руку чей-то ранец, Карке уныло грыз найденный в соломе сухарь и с грустью вспоминал свою милую, кроткую Эльзу. Как она просила тогда, во время приезда с русской границы, остаться на ночь. Слезы лились по щекам. И мог бы остаться. Мог! Но нет. Как голодная свинья к корыту, помчался на войну с Россией. Ах какой был осел! Одну бы ночь. Одну бы только ночь побыть с ней. А теперь вот влепит еще снаряд, и прощай первая ночь на девичьей постели. Получит, бедняжка, похоронную, поплачет, повздыхает, а там, смотришь, приглянется и штурмовик. Сейчас она пишет, что он, толстый боров, противен ей, что от него, как из бочки, несет коньяком. Но это сейчас, а когда ляжешь под березовый крест?.. Нет, нет. Этого не будет. Я увижу ее, У меня обязательно будет первая ночь! Как она там одна? Скучно, наверно, ей, бедняжке. Не спит, ворочается... или крепко уснула, измаявшись. Светлые волосы рассыпались по подушке, одно круглое плечико обнажилось... А штурмовик? Что делает сейчас квартирант Отто? Спит или, встав на цыпочки, подсматривает из-за шторы, как голодный волк на овечку?

А штурмовик Отто между тем давно уже не подглядывал из-за шторы, как раздевается жена "национального героя". Каждый вечер он сидел теперь возле постели Эльзы и "шаг за шагом" разъяснял ей, что такое "национальный патриотизм" и как должна его проявлять замужняя женщина Великой Германии.

Толстый, разъевшийся на спецпайке Гиммлера, он, как всегда, сидел в новом, пропахшем коньяком и духами парадном мундире и, поглаживая оголенное плечо укрывшейся одеялом Эльзы, внушал:

- Каждая женщина Великой Германии, будь она замужняя или холостая, обязана двигать вперед великую историческую миссию, возложенную на нее фюрером и его "Майн кампфом"! Ее долг - положить на алтарь победы без малейшего сожаления все свои женские прелести и достоинства. Свершая это, она не должна стыдиться, так как своим поступком вдохновляет славного защитника рейха на разгром врага. Прочитайте статьи доктора Геббельса, и вы, моя милая фрау, убедитесь, что любящий вас Отто говорит правду. Своей горячей нежной любовью вы могли бы меня вдохновить на подвиг во имя фюрера! От вашей нежности у меня давно бы отросли крылья, но... - тут грузный, как пивная бочка, Отто притворно тяжко вздохнул и, вытащив из-под одеяла свою пухлую волосатую руку, еще раз произнес "но": но, к моему горькому сожалению, вы, фрау Карке, скупо, очень скупо проявляете национальный патриотизм: я, в частности, им не доволен.

Она недоуменно посмотрела на него своими большими серыми глазами. Вчера он был безгранично доволен, целуя руки, плечи, волосы, говорил, что он счастлив через край и готов кричать на всю Германию: "Хох Эльзе Карке, проявляющей великий патриотизм!" А сегодня он вдруг недоволен, упрекает в скупости. Чего же ему надо от нее?

Отто, как бы чувствуя, о чем сейчас подумала Эльза, поспешил объяснить:

- Ваше любезное позволение целовать ваши волосы, плечи - это, фрау Эльза, лишь часть патриотизма. Мне же, разумеется, хочется видеть его полное проявление.

Эльза, повернувшись ниц, заплакала:

- Но вы... вы же знаете: я замужем. Что, что скажет Фриц, когда вернется с фронта? Он прогонит меня. Да, да. Я это знаю. Он очень любит меня.

- Какое ложное понимание патриотизма! - вздохнул Отто. - "Вернется муж... прогонит". Да знаете ли вы, фрау, что все, что мы с вами совершаем, возвышает и вашего окопного мужа! Он будет гордиться этим. Его жена не просто сидела и ждала победы, а вдохновляла доблестного офицера гестапо! Так что не скупитесь. В противном случае я буду вынужден расценивать ваше холодное отношение к офицеру гестапо как антипатриотический поступок, как нежелание внести вклад в победу нашего оружия. Да, да, фрау Карке! С гестапо шутки плохи.

Эльза рыдала. Оголенные круглые плечи ее вздрагивали. Синяя бретелька лифчика развязалась. Штурмовик завязал ее, подчеркнуто-равнодушно похлопал Эльзу по плечу:

- Не надо, Не надо слез, фрау. Гестапо слезам не верит. Женские слезы это пустая вода. Нужны доказательства.

Она повернулась к нему лицом:

- Чем еще я должна доказать свою преданность рейху? - спросила она, глотая слезы.

- Это просто! Я объясню. Все объясню! - воскликнул Отто и, согнувшись, сопя под тяжестью собственного живота, начал стаскивать с себя сапоги.

12. ГУЛЯЙБАБКА ЧИТАЕТ ЛЕКЦИЮ В ШКОЛЕ ПОЛИЦАЕВ

Морозным ноябрьским утром личный представитель президента Гуляйбабка прибыл в смоленскую школу полицаев. Впрочем, это была не школа, а жалкое сборище одиночек, воров, бандитов, конокрадов, пропойц, сынков белогвардейцев и прочих отщепенцев общества. Здесь Гуляйбабке предложили осмотреть учебные классы, казармы, полигон, где проводилась тренировка полиции по наведению "нового порядка", но он, сославшись на большую занятость, любезно отказался и в сопровождении начальника школы майора Капутке проследовал прямо на кафедру.

Заранее уведомленные слушатели школы встретили важного гостя долгой овацией. Наконец зал угомонился, и начальник школы майор Капутке, причесав бритую голову, предоставил гостю слово. Гость взошел на трибуну, выбросил правую руку:

- Хайль Гитлер! Хох новому порядку в Европе! Ура!

Зал, загремев крышками парт, закричал:

- Хайль! Ура!

Гуляйбабка зло стукнул кулаком по трибуне.

- Как кричите "хайль" фюреру?! Вы что, хлеба не ели? Или боитесь, развяжутся пупки? Повторить! Сто раз повторить. Мы вас научим фюрера любить. Так я говорю, господин майор?