Тайна старой девы - Евгения Марлитт

Фелисита застала старую деву в комнате, которая находилась за спальней. Она сидела на скамеечке перед открытым шкафом, а вокруг нее на стульях и на полу лежали свертки полотна, фланели и предметы туалета новорожденного. Старушка повернула голову к вошедшей. Ее лицо значительно изменилось, и даже радость, которую оно выражало в эту минуту, не уничтожила следов дряхлости.

— Хорошо, что ты пришла, милая Фея, — сказала она. — Мне сказали, что к столяру Тинеману каждую минуту может прилететь аист, а у них даже не во что завернуть малютку. Наш запас еще весьма приличен, и мы можем собрать маленькое приданое, не хватает только вот этого, — она надела на свой маленький кулак розовый чепчик. — Ты должна сейчас же сшить это, Фея, надо обязательно отдать вещи сегодня же вечером.

— Ах, тетя Кордула, — сказала Фелисита, принимаясь за иглу, — я знаю наверняка, что Тинеману нужны и деньги, двадцать пять талеров.

Старая дева подумала.

— Гм, многовато для меня в настоящую минуту, — сказала она, — но все-таки это нужно устроить.

Она с трудом поднялась. Фелисита предложила ей руку и отвела старушку в музыкальную комнату.

— Тетя, — сказала она, внезапно остановившись, — жена Тинемана недавно отказалась стирать твое белье, чтобы на нее не рассердилась госпожа Гельвиг, ты не подумала об этом?

— Ты, кажется, искушаешь свою старую тетку? — сердито сказала старая дева, но ее глаза хитро блеснули.

Они обе засмеялись и подошли к стеклянному шкафу. Этот тяжеловесный старинный шкаф имел свои тайны. Тетя Кордула нажала на невинное с виду украшение, и в боковой стенке открылась узкая дверца. Тут располагался банк старой девы, имевший прежде для Фелиситы особое обаяние, так как ей не часто удавалось взглянуть на собранные здесь драгоценности.

Пока тетка считала талеры, Фелисита достала коробочку, стоявшую в самом темпом уголке, и с любопытством открыла ее. В ней лежал массивный золотой браслет, не украшенный ни одним драгоценным камнем. На браслете был выгравирован венок из роз и тонких веточек, внутри которого читались следующие стихи:

Swa zwci licp cin ander meinent

Hcrzerlichcn anc wane,

Und sich bcidin so vereinent...

Молодая девушка поворачивала браслет, ища продолжения, так как хотя она и не знала старонемецкого языка, но все же легко перевела последнюю строчку: «Если вы навеки соединились».

— Тетя, ты не знаешь, что там дальше? Старая дева подняла голову.

— О, дитя, зачем ты взяла это! — вскрикнула она, и в ее голосе послышались и неудовольствие, и испуг, и печаль. Она быстро схватила браслет, дрожащей рукой положила его в коробку и захлопнула крышку. Румянец, появившийся на щеках, нахмуренные брови делали ее взгляд мрачным. Казалось, она забыла даже о присутствии молодой девушки, так как с лихорадочной поспешностью спрятав эту коробочку обратно в угол, она схватила стоявшую рядом коробку, оклеенную серой бумагой, и стала нежно гладить ее. Черты ее лица смягчились, она вздохнула и пробормотала, ласково прижимая коробку к своей высохшей груди:

— Она должна умереть раньше меня... и все-таки мне тяжело это сделать!

Фелисита испуганно обняла слабую старушку. В первый раз за время их девятилетнего знакомства тетя потеряла самообладание. Несмотря на хрупкую и слабую внешность, она при любых обстоятельствах проявляла удивительно твердую волю, несокрушимое душевное спокойствие, которое ничто не могло вывести из равновесия. Она всем сердцем привязалась к Фелисите и наполнила ее молодую душу всеми знаниями и всеми сокровищами, но ее прошлое было так же таинственно, как и девять лет назад. А теперь Фелисита так неосторожно коснулась этой тайны.

— Ах, тетя, прости меня! — умоляла она. Как трогательно могла просить эта девушка, которую госпожа Гельвиг назвала бесчувственной упрямицей!

Старая дева провела рукой по глазам.

— Успокойся, дитя, ты не виновата ни в чем, а я просто болтаю вздор! — сказала она слабым голосом. — Да, я стала стара и слаба! Прежде я стискивала зубы и молчала, а теперь это уже плохо удается, пора умирать.

Она все еще держала маленькую узкую коробку в руках, колеблясь и будто собираясь с силами, чтобы исполнить только что произнесенный приговор. Но через несколько мгновений она быстро положила ее на прежнее место и заперла шкаф. После этого к старушке как будто вернулось и внешнее спокойствие. Она подошла к круглому столу, на который положила деньги.

— Талеры мы завернем в бумажку, — сказала она Фелисите, и в ее голосе еще слышались следы недавней внутренней бури, — и положим в розовый чепчик. Таким образом, в нем поселится уже немножко счастья, раньше чем его наденут на маленькую головку. И скажи Генриху, чтобы он ровно в 9 часов был сегодня на своем посту. Смотри не забудь!

У старой девы были свои особенности. Она не любила делать свои дела при дневном свете. Ее помощники приходили в хижины бедняков, когда улицы пустели, а глаза людей смыкались... Генрих уже долгие годы служил ей правой рукой, о действиях которой левая ничего не знала. Он хитро и невидимо доставлял исходившую от старой девы помощь в жилища бедняков, так что многие в городе ели, сами того не подозревая, хлеб старушки, но верили ужасным рассказам о ней и готовы были в случае надобности поклясться в их достоверности.

В то время, как тетя Кордула аккуратно заворачивала деньги в бумагу, Фелисита отворила стеклянную дверь, ведущую на галерею. Был конец мая. На перилах галереи цвели гиацинты и ландыши, а по обеим сторонам стеклянной двери росли в кадках большие кусты сирени.

Фелисита вынесла на галерею маленький круглый столик, поставила рядом с ним удобное кресло старой девы, приготовила кофе и снова принялась за шитье, а старушка задумчиво смотрела прямо перед собой, сидя в кресле.

— Тетя, — сказала после небольшой паузы молодая девушка, старательно подчеркивая каждое слово, — он приезжает завтра.

— Да, дитя, я читала об этом в газете. Там есть заметка из Бонна: «Профессор Гельвиг уезжает на два месяца отдыхать в Тюринген». Он стал знаменитостью, Фея.

— Слава досталась ему легко. Он не знает мук сострадания. Он одинаково спокойно совершает операции с телом и душой человека.

Старая дева с удивлением посмотрела на Фелиситу. Этот тон был нов для нее.

— Остерегайся несправедливости, дитя! — кротко сказала она.

Фелисита быстро подняла карие глаза, которые казались в эту минуту почти черными, и возразила:

— Он очень виноват передо мной, и я знаю, что никогда бы не пожалела его, если бы с ним случилось какое-нибудь несчастье, а если бы я могла содействовать его счастью, то я не шевельнула бы и пальцем...