Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс

— Что за бред, детка! — сказал он. — Зачем мы это делаем?

— Выгоревшие пятна, появляющиеся на траве после засушливых периодов, дают ценную информацию о расположении ранних насаждений, — громко зачитала она. — Если взглянуть на них сверху, часто можно получить представление об общем рисунке потерянных садов.

На следующее утро я спросила Салли, чем она планирует заняться, когда уедет из дому, — я думала, вдруг она хочет стать ландшафтным архитектором, а может, мечтает пойти по следам ботаников вроде Роксбера. Она в это время стояла на коленях, продолжая наши вчерашние раскопки.

— Чем я хочу заняться? — эхом откликнулась Салли, садясь на пятки, будто этот вопрос никогда не приходил ей в голову.

— Да, заняться. Какие твои самые смелые мечты?

— Я бы хотела увидеть настоящие картинки Роксбера, ну, понимаешь, да? И узнать побольше о художниках. — Она задумалась на минуту. — Джек говорил, что в Индии на Айронстоунов работал некто Риверс, делал что-то, связанное с растениями. Он был доктором — так сказал Джек.

— Ах, вот как? — Отметив про себя Джека, я не стала говорить, что фамилию Риверс сложно назвать редкой. — И это все твои мечты? И ты не думаешь ни о профессии, ни о походах вглубь Гималаев за новыми растениями? — Я представила себе другую возможность. — А может, брак, дети, собственный дом?

— Собственный дом? — Она уставилась на вмятины, оставшиеся в грязи от ее коленей. — Мы всегда здесь жили. Семья мамы жила в номере втором. А папина — в номере первом. — Два отпечатка, история исходит из чресл.

— Что значит — всегда?

— Ну всегда — то есть целую вечность. — Она подняла горсть земли и протянула ее мне. Из темной почвы высунулся розовый червяк, выгнулся и упал обратно на землю. — Сначала это просто однородная бурая жижа, верно? Но если приглядишься, то увидишь там и кошачьи какашки, и опавшие листья, и желтую лондонскую глину, и старые кусочки битого заводского кирпича, и конский помет, и каких-то мертвых жуков, гниющие куриные кости, семена, которые могут прорасти лет через пятьдесят, пару цветочных луковиц, каштаны, которые закопали шустрые белки. Еще глубже ты найдешь маленькие осколки голубого и белого фарфора. Там земля совсем уже плотная и старая, может, ей уже лет сто — так говорит Артур, а его дед раньше ездил здесь на тележке, запряженной лошадью. — Она крепко стиснула пальцы, а потом разжала их — комок земли шлепнулся вниз. — Липко. Это глина. — Салли улыбнулась. — Я тоже прилипчивая. И не собираюсь уезжать отсюда, понимаешь?

Такая же самоучка, как и я, только ее пробелы в знаниях были куда шире; она гордилась тем, что первая познакомила меня с рисунками и дневниками Магды Айронстоун — записками длиной в целую жизнь. Мать Алекс нумеровала их только по месяцам и даже не ставила года, словно хотела стереть всякую разницу между одной весной и другой. Помню, как Салли перекатывала на языке латинские названия, точно гальку, сосредоточенно изучая картинку в одном из дневников:

— Elenium autamnale: народное название еленин цветок. Магда пишет, что его греческое имя прекрасно, «ибо объединяет в одно цветок и античную героиню, в то время как autamnale обозначает и время его цветения, и тоску своего открывателя по классической культуре».

— Helianthus exilis, — прочитала я через ее плечо. — Изгнанный подсолнечник.

Под тщательно выполненным карандашным наброском Магда приписала: «Сколько исследователей отдали жизнь и здоровье на службе нашей карте, сколько их пали жертвой одиночества и капризов климата? Даже непревзойденный Эверест[21] в конце концов сломался, страдая от „нарыва в бедре и еще одного в шее, из которых неоднократно удаляли кусочки сгнивших костей"».

Не стану утверждать, что тогда я услышала ее голос — Магдин голос. Не стану утверждать потому, что всю свою жизнь я решительно отметала всякую возможность вмешательства в нашу жизнь сверхъестественного, которое так любили мои родители-наркоманы, предпочитавшие ясновидение ясности. Но ведь Сведенборг[22] был ученым, но все же имел видения и подолгу беседовал с ангелами. Так ли необычно, что я слышу цвета, оттенки зеленого?

Краска из ягод крушины: краска цвета морской волны, получаемая из неспелых ягод.

Обломки моего прошлого гниют во мне, как кости Эвереста. Я чувствую их, когда двигаюсь. Ты хочешь, чтобы я судил то, что ты совершила, снова говорит он, чтобы я был твоим судьей и судом присяжных, чтобы я проклял или простил твое деяние. Суди себя сама. Взвесь зеленый цвет, говорит он. Положи его на весы до и после того, как он увянет и превратится в желтый, измерь то, что исчезло. Даже ученые близоруки или дальнозорки, говорит он, мы страдаем от периферического зрения и цветовой слепоты. Как можем мы притязать на беспристрастность и всемогущество? Как исследовать то, чего нет? А ведь утраченный элемент, тот, что мы считаем само собой разумеющимся, отъятый, невидимый, может оказаться куда важнее всего, что видно и что есть.

Он изучал зеленый цвет так, как другие изучают классическую архитектуру, пытаясь разложить его на отдельные части задолго до появления приспособлений, достаточно чутких, чтобы различить столбики азота, цоколи углерода и таинственную центральную колонну магния.

Он был моей любовью, моей жизнью, моей зеленой мыслью в зеленой тени. Моим утраченным элементом.

10

Не скоро — очень не скоро — я поняла всю странность того, что девушка из такой семьи, как у Салли, пользовалась неограниченным доступом в библиотеку Алекс. Возможно, я соображала так медленно потому, что сама чувствовала себя здесь незваным гостем, и даже хуже — перебежчицей с неправильной стороны Атлантики, чья семья нигде не задерживалась на столько, чтобы приобрести читательский билет.

— Сейчас, когда я об этом думаю, — говорила я полицейскому, бравшему у меня показания после убийства, — мне кажется, что Салли за несколько недель до смерти пыталась сказать мне какую-то важную вещь. Что-то связанное с ее отцом.

— Дереком Риверсом? — Полицейский, похоже, заинтересовался. — И что же?

— Думаю, он украл что-то из дома моей… из моего дома. Или… — Я пыталась представить Салли в лучшем свете. — Может быть, она…

Крала. Может быть, Салли была воровкой.

— Она советовала мне сменить замки, говорила, что Алекс часто забывала запереть дом, а в нашем районе лучше не оставлять двери нараспашку. Говорила, что-нибудь может пропасть.

— И у вас что-нибудь пропало?

— Пока я здесь живу, кажется, нет. Мой пес залаял бы. Но раньше… этот дом — настоящий музей, и сомневаюсь, что после смерти тети составляли опись имущества. К тому же она явно была совершенно глуха в последние годы.

Я не стала говорить ему обо всех книгах, которые Салли «одалживала» у Алекс. Просто добавила их к списку труднообъяснимых вещей — всяких неясностей, вроде моей дружбы с Салли и ее неустановленных пределов.

Полицейский опустил ручку.

— Где же здесь связь с Дереком Риверсом?

— У него есть ключ от моего дома, потому что он сторож. И он приходил ко мне после убийства Салли, спрашивал, говорила ли она что-нибудь о нем. — Я пожала плечами, признавая слабость своих доводов. — Он вел себя очень агрессивно.

— Вы сменили замок?

— Я забыла.

Я пыталась вспомнить, когда же Салли говорила мне про замки. В начале этой весны, как-то на рассвете я вышла в сад погулять с Расселом. С трудом пробираясь по мелководью тумана, окутавшего заросли бамбука, я рисовала в своем воображении восточный пейзаж, подернутую дымкой сонную местность, где влажно и кишат змеи. Кажется, втайне я надеялась, что случайно встречу Ника и он найдет меня весьма живописной. Но он, вероятно, спал. Рассел, радостно сопевший возле корней молодого папоротника, вдруг поднял голову и залаял на тис. Его лай означал не предупреждение, скорее, приветствие.

— Что там, Рас?

Я ничуть не удивилась бы, застав этого густолиственного динозавра в процессе превращения. Его полая сердцевина, лоснившаяся изнутри, как перламутр, была усеяна белыми и зелеными растениями, словно большой старый кит, что колыхается в морских волнах, весь обросший ракушками и водорослями.

Внутри ствола зашевелились. Кто-то поднимался с корточек — медленно, разминая затекшие мышцы.

— Салли?

Одной рукой девушка придерживалась за покрытую патиной шкуру дерева; в другой держала одеяло, пестревшее листьями и мхом.

— Салли! Ты что, спала сегодня в дупле? Твоя мама будет волноваться!

— Мама ночевала у родных, — огрызнулась Салли, явно имея в виду, что ей пришлось бы остаться наедине с отцом.