Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Если вы говорите об апокрифических текстах, то подлинность этих повествований о деяниях Христа признана соборами весьма сомнительной. Именно поэтому апокрифы и не были приняты для служения! Ну да, вам, схолару, простительно этого не знать. Но, несмотря на это, ни вам, ни мне, никому не дано права судить отцов-основателей церкви Христовой. Они, как никто другой, были близки к истине, внесённый в мир людской Господом нашим Иисусом Христом. Служением своим они вырвали мир из тьмы невежества. Презрев ужас гонений, подчас ценою жизни своей они не дали загибнуть первым росткам веры, сохранили их, дабы спасти души людские. Их авторитет непререкаем во веки веков! Как и Символ веры, и канон. Уясните это для себя, Мишель!
– Что вы, мсье! Упаси меня Бог кого-то судить. Я хочу стать ученым, а всякий ученый должен уметь разбираться с фактами. Недавно я ещё раз перечитал все четыре Евангелия и с большим интересом. Эта часть Нового Завета для меня всегда как невозделанное поле. Так вот сопоставив все четыре текста, я открыл удивительную вещь. Текст от Иоанна не похож ни на один другой. Тексты же от Матфея и Луки по своему слогу и наполнению очень схожи с текстом от Марка, как будто прямиком списаны с него. Но так же они схожи ещё с каким-то другим тестом, причем одним и тем же. Но ничего похожего ему я не нашел во всём Новом Завете. Вот вы, доктор богословия, помогите мне разобраться. Что это за текст? Откуда он взялся? Уж не из апокрифа ли какого-нибудь?
Доктор на минуту задумался. Мишель же с едва скрываемой усмешкой, как будто зная ответ на свой вопрос, смотрел на него в упор. Публика в зале, шушукаясь, с интересом следила за невольно начавшимся диспутом. Точнее, для собравшихся в этом непритязательном местечке это был вовсе не диспут университетских чинов, а спор трактирных умников, где проспоривший угощал выпивкой. Иных вариантов здесь в «Желтом фонаре» не водилось.
– Вы знаете, Мишель, – начал доктор, – весьма похвально, что вы не забываете Библию. Не каждый схолар может похвастаться, что неоднократно перечитал её по доброй воле. Уверен, что вы откроете в ней для себя еще много нового. Я также не единожды перечитал её. Но делал это не с целью вычислить математически что с чем созвучно, сколько потрачено слов, страниц бумаги и чернил на написание той или иной главы или стиха или сколько кож пошло на переплёт. Отнюдь. Каждый раз я открываю Библию, чтобы найти ответы на вопросы, тревожащие душу и сердце. И я нахожу эти ответы, ибо сам Бог строками Библии дает мне их. Кто бы он ни был, своей рукой записавший строки, он записал их по повелению Божьему. И суть записанных строк созвучна гласу Божьему. Потому они и внесены в канон, были и останутся незыблемыми. И измерять их инструментами математики бессмысленно, как измерять Солнце. Оно всегда будет светить миру безразлично к тому, измерите вы его или нет.
После такого ответа зал снова оживился, мол доктор-то не промах. Мишель же хмыкнул и огладил свою редкую бородку
– Да, пожалуй, так и есть, доктор. Ответ ваш весьма достойный и иного от вас трудно было бы ожидать. Хотя очевидно, что тексты Священного писания в университете изучают не слишком пристально. И напрасно. Вот взять тот же догмат о Святой Троице. Ответьте-ка мне, доктор, на такое вопрос …
– Прошу прощения, дорогой Мишель, – остановил его Лойола, упреждая дальнейшую полемику, явно не сулившую мирного исхода, – мы с вами уже изрядно засиделись в этом чудном местечке. Между тем я сегодня ещё должен закончить кое-какие свои дела и не могу более здесь задерживаться. А на все ваши новые вопросы, касающиеся веры, я обязательно отвечу вам. Когда и где? Пока не могу вам сказать, ибо в ближайшие дни я намерен возвратиться Испанию, в свои родные земли. А там как Бог даст. Однако, у меня есть некоторое предчувствие, что мы с вами еще обязательно встретимся. У вас острый и пытливый молодой ум. Уверен, вас ждёт великое будущее. Главное, что могу вам пожелать на прощание это не усомниться в своей вере в Господа нашего Иисуса Христа и не сходить с выбранного вами пути, ибо путь этот предначертан вам самим Богом. Эй, хозяин, принесите еще одну бутылку бургундского и получите по счету.
Доктор в уплату за ужин бросил на стол несколько монет, встал, оправил свою мантию. Тепло очага и бургундское придали бодрости его движениям.
– Еще раз благодарю вас за ваш поступок. Прощайте.
Откланявшись, доктор ушёл. Обещавшим быть жарким, диспут окончился, едва начавшись. На сей раз обошлось без обычных в этом заведении крепких слов и потасовки. Публика в зале разочарованно погудела и успокоилась в ожидании более подходящего случая. Мишель, остался без достойного собеседника, однако без видимого сожаления принялся за гратен, тем более что на его столе появилась ещё одна бутылка вина.
– Эй, хозяин, прошу вас подойдите! – негромко, но твердо донеслось из-за стола, что находился в отдельной нише этого заведения. То была не ниша, а скорее закуток, отделенный от общего зала легкой перегородкой так, что всякому сидевшему за ней был виден весь зал, однако его самого из зала видеть никто не мог. Хозяин трактира, до того азартно бранивший своих слуг, прикусил язык и торопливо засеменил на зов.
– Что желает мсье?
– Кто эти люди, которые только что так жарко спорили о вере? Ты их знаешь? – тон вопрошающего был строг и не допускал отказа отвечать.
– Того старика в мантии не знаю, досель не видал ни разу. Да по всему видно, что учёный профессор. Да, Мишель, сказал, что он доктор по имени Лойола, так кажется. Хоть мантия его и просвечивает как сито, а по повадкам видно, что господин серьёзный, не нашего полета птица. Такая публика в наши края редко заходит. А бледный-то какой, просто смерть, не иначе болен чем-то. Только бы не моровую язву занёс …
– А второй? Тот молодой? Мне показалось, он твой приятель.
– А, Сервэ. Мишель его имя, схолар университетский, бузотёр и лоботряс. Сам он родом откуда-то из Арагона, приехал недавно учиться на лекаря. И не приятель он мне вовсе, а так, захаживает иногда
