Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

меня нести Слово Своё людям и достучаться до каждого неверующего и дремлющего духом. И вот, едва оправившись от ран своих, в одно прекрасное утро я покинул мой родовой замок. Я отправился в мир, к людям, чтобы донести до них ту благодать, что ниспослал мне Господь. Многие лье прошел я по дорогам Испании. Первые месяцы моих странствий я не столько говорил людям о милости божией, сколько слушал их самих. Слушал святых отцов и настоятелей церкви. Но в первую голову я вслушивался в себя, силясь понять, созвучны ли мои поступки и мысли тому просветлению, что ощутил я, прочитав манускрипт. За подтверждением правильности моих мыслей и поисков я отправился в Святую землю. Там в келье францисканской общины я провёл много дней. В посте, в молитвах, в размышлениях. Я прикасался к тем же каменным плитам, что и Иисус, прошел по его следам до самой Голгофы. Словно перенесшись на многие века назад, я оказался рядом с Ним. Ощутил тот же зной, услышал те же крики, мольбы и стоны, почувствовал последние удары Его сердца. И ни на йоту не усомнился в безграничной любви Господа и истинности веры в Него. Здесь же я окончательно осознал свою миссию. Я вернулся в Испанию и стал проповедовать слово Божие. Нигде подолгу не задерживаясь, я ходил по дорогам из города в город, из одной деревни в другую. Я рассказывал людям то, что познал сам. Что Бог любит их, что человек в силах познать Его любовь. Для этого нужно лишь открыть своё сердце и сделать это можно, предавшись аскезе и упражняя свой дух. К этим сентенциям я пришел сам после долгих духовных поисков. Два раза я попадал в руки братьев Святого трибунала. В последний такой раз в Саламанке председатель трибунала, разобравши мое дело, посмеялся над доносом, по которому меня арестовали, и посоветовал, дабы мне снова не оказаться на скамье позора или того хуже на костре, самому занять должное место в лоне матери-Церкви и стать священником. Вот ради этого семь лет назад я, став Игнатием Лойолой, и пришёл в Париж. Все эти годы я постигал в университете все возможные науки и добился желаемого. Не так давно я стал магистром богословия и наконец-то могу в полном праве проповедовать миру слово Божие.

Доктор замолк, наполнил кружки вином, свою и Мишеля, и принялся за свой остывший уже гратен. Было видно, что, рассказывая свою историю, доктор разволновался. Лицо его заметно порозовело, а пальцы слегка задрожали. Теперь едой он пытался сдержать свое волнение. Мишеля этот рассказ тоже не оставил равнодушным. Поначалу на его лице читалось восхищение и уважение, но позже они сменились некоторым неприятным недоумением и даже презрением. Он взял со стола свою кружку вина, нехотя покрутил ее в руках и медленно, словно сомневаясь, выпил.

– Вы о чем-то задумались, Мишель? – спросил доктор, приметив его реакцию на свой рассказ.

– Признаться, да, мсье, я удивлён. Как столь достойный человек, каковым вы, мсье Лойола, несомненно являетесь, в столь почтенном уже возрасте решил потратить свою жизнь на затеи весьма сомнительные?

– Сомнительные затеи? – теперь уже на лице доктора выразилось явное недоумение, – что вы хотите этим сказать? Объяснитесь, Мишель!

– Пожалуйста, как вам будет угодно. Я выскажу вам свое отношение, хотя думаю, оно вам может не прийтись по нраву. Вот получите вы сан священника, наденете новую сутану, биретту и что там еще полагается и отправитесь в назначенный приход. А что вы там будете делать? Какова, ответьте мне, будет ваша главная обязанность?

– Ну как же. Проповедовать слово Божие. Спасать души заблудших и наставлять их на путь истинный, указанный всем нам Господом нашим Иисусом Христом. Разве не в том долг служителя церкви Его?

– Э, сомневаюсь. Нынче любой священник не столько служитель церкви Христовой, сколько мытарь римской курии. И долг его давно уже не проповедь во спасение. Первейший долг его – это вытрясти из кармана всякого прихожанина, крестьянин ли он, купец или даже дворянин, побольше звонкой монеты. Только и всего. Вся ваша преподобная братия от захудалого диакона до самого кардинала только тем и занимается, что набивает свои сундуки добром, отнятым у кого только можно.

– Вы так говорите о церковной десятине, не так ли, Мишель? Но взимание её не возбраняется каноном. И уверяю вас, что средства от неё идут на устройство храмов и воздаяние помощи сирым и убогим.

– Каноном не возбраняется всякое добровольное приношение, да. Но об обязательстве уплаты в каноне ничего не сказано. Это уже потом святоши придумали и записали эту повинность в свои амбарные книги, да так, что теперь, после многих столетий нам их читают как канон.

– Но позвольте, Мишель …

– Если следовать всем вашим надуманным канонам, то всякий человек на этом свете a priori является должником Церкви. Народился человек, а уже должен – плати за крещение. А собрался помирать, так припаси прежде монету, чтоб достойно предстать перед Господом. А скажите мне, мсье Лойола, разве Иоанн требовал у Христа плату, когда тот пришел креститься к Иордану? Или может быть Христос брал деньги за исцеления убогих? В каких канонах это прописано, если в Библии об этом ни слова? Эх, даже если и брал, то наверняка намного меньше того, что сегодня дерут священники в приходах. И это ещё не считая десятины.

– Мишель, как вы можете это говорить? – в сердцах воскликнул доктор, дрожащим от волнения голосом, – ваши речи богопротивны!

В трактире, до того шумно гудящим публикой, на мгновение воцарилась тишина. Все замолкли и украдкой оборотились на спорщиков. Разгульные песни, ругань и дебош никогда и никого бы здесь не удивили и не нарушили привычный ход веселья. Посетители этого трактира всегда были не прочь пошуметь и побуянить. Но последняя прозвучавшая фраза мгновенно заставила всех прикусить язык, ибо от неё явственно повеяло чем-то неприятным, не то леденящим холодом Сен-Антуана, не то сжигающим заживо жаром ритуального костра.

– Да если бы только эти поборы да десятина, будь они неладны, – продолжал Мишель в полный голос, будто не замечая перемен вокруг себя, – вот вы, доктор, обмолвились, что хотите нести людям Слово Божие. А что это за слово, в чём оно, где записано? Вы скажете в Евангелии? Да, пусть так. Но в каком из них? Ведь их несколько и в каждом что-то записано. И многие же из них были отвергнуты. Кем? Соборами епископов. А кто они были, эти епископы? Всего лишь люди. Да, все они были возвышены духом