Победивший судьбу. Виталий Абалаков и его команда. - Владимир Кизель

Вправо идет до Нальчика зеленый ковер лесов, брошенный на горы, влево, за провалом Черека ― снеговая цепь: Дыхтау, Коштан, Безенгийская стена. Заночевали на лугу у костра, над облаками, ворочающимися над Череком. Таких вечеров, умиротворенно ― спокойных, было у нас не так много. Здесь трудно понять, что ведь уже ты был там ― на пирамиде Коштана, на Дыхтау, но ведь был…

...Вскоре за поселком Карасу ― рюкзаки на плечи, дорогу размыло. Снова, боясь оглянуться, проходим полуразвалившееся селение Безенги, наводим переправу через бурный Черек и, наконец, мы снова на сказочной поляне Мижирги. Как всегда, первая двойка ― Виталий и автор ― идет на просмотр пути, остальные ― Ануфриков и Буслаев, Аркин и Чередова, Боровиков, Филимонов и Лапшенков ― челноками подносят грузы.

Диспозиция составлена, рюкзаки уложены. Ранним утром идем по моренному гребню, и метров сто нас провожает могучая турица, ведь за годы отсутствия балкарцев они осмелели, впрочем, конечно нет ― это сама богиня гор Дали дает нам благословение! Бивуак поставили у самого подножья. Рано утром идем на штурм ― вначале по нетрудным скалам, но начинает идти легкий снежок, он все усиливается, мы торопимся и, дойдя до начала скального обледенелого пояса, ставим палатки. Снег стучит по палаткам, уныло сыплет весь следующий день, ночь, еще день ― и только следующим утром начинает проясняться. Идти еще нельзя, пока только мы с Виталием выходим на разведку и обработку ближней части.

Следующим утром погода отличная, мы двинулись, как спущенные с цепи гончие. Сразу идут тяжелые, но пока без льда скалы. Рабочий день, полулежачая ночевка, но дальше стало сложнее. Тянулись и тянулись обледенелые скалы, торчащие из рыхлого снега, в котором на ощупь искалась опора и место для крюка, без места для передышки, где можно было бы расслабиться, все время полувися на самостраховке. Еще такая же ночевка и дальше. Иной раз Виталий выпускал напарника вперед. Характерным для стиля движения Абалакова была, выражаясь неспортивным языком, аккуратность ― без единого лишнего движения, четкий выбор пути на ходу, без сбрасывания малейшего камушка. Выколачивать его крючья было трудновато.

Нас девять человек ― многовато для такой стены, но здесь-то и чувствовался класс команды: первому не надо оглядываться.

Час шел за часом, все та же работа, подходил вплотную вечер. Мы с Виталием лепились на стенке, тщетно высматривая место для ночевки, давно было пора, близилась темнота. Снизу передали, что случайным камнем ударило в голову Аркина ― раны нет, но тошнит и кружится голова ― явные симптомы легкого сотрясения мозга, самая «подходящая» для середины стены болезнь. Надо было останавливаться именно здесь. Виталий нашел какой-то ледовый уступчик, подвели двух силачей ― Филимонова и Буслаева рубить лед (осколки летят на нас), кое-как устроились ― четверо и пятеро, устроили получше Аркина. Буслаев как-то ухитрился на коленях развести примус и натопить немного воды, доставать еду уже не смогли. Где-то неподалеку из какого-то желоба сыплется шлейфом в воздухе снежная пыль, ветер раскачивает этот шлейф и порой осыпает нас…

Ночь провели в полудремоте. Выходит великолепное утро над плотным морем облаков, видна только вершина Коштана. К нам засветило даже солнце, но почти сразу скрывшись за стеной. Аркин, разгруженный, все же может идти сам. Следующий такой же день, временами с душем снежной пыли, такая же ночевка. К концу третьего дня мы вышли, наконец, на снежный склон ― можно было просто идти на ногах, нашелся даже кусочек поровнее, где можно было сесть в кружок и нагреть вдоволь воды (мы убедились, что жажда отнимает много сил). Немного пройдя ― о роскошь! ― поставили палатки.

Дальше шел крутой, но прочный снежный склон. К полудню подошли к последнему препятствию, просмотренному еще снизу, ледовой стенке метров в тридцать. Виталий проходит зайльцугом, я подхожу к нему на руках по веревке. Мы блаженно восседаем на рюкзаках, здесь место, где склон относительно пологий. Понимаем, что здесь уже около 5000м, только Коштан на нашем уровне, но воспринять редкостный вид еще не можем, мы в душе еще лезем, рубим... Стена крута, за обрывом склона мы видим прямо вздыбленный ледник Мижирги, на два километра ниже.

Снизу кричат: «выбирай!». Вылезла и поднялась первая темная фигура, за ней вторая. Постепенно возникали они на ярком солнце ― помятые, грязные, обросшие, зеленоватые от усталости, возникали подобно адским духам из бездны Мижирги. Впрочем, все было хорошо. Как говорится в духовных книгах: «бренна плоть изнемождена была, но дух яр и светел», а вершина рядом. Яков Аркин идет хорошо ― травма оказалась несерьезной, погода хороша, что еще надо? Есть было уже нечего, но Абалаков в шутку сказал, что он совсем сыт и только сейчас как следует разошелся.

Мы вышли на предвершинный гребень, нашли удобное место для палаток, построили даже стенки от ветра (Виталий назвал это сибаритством).

До вершины оставалось метров 200, вышли на нее. Мы давно уже утратили романтическую жилку ранних лет ― скорее смотрели как профессионалы. «Во фрунт» стояла Безенгийская стена. На Шхаре были, на Коштане были, Тихтенген, Ушба, Донгуз-Орун, Эльбрус, Уллу-тау-чана ― на всех побывали. И все же мы здесь, мы победили, мы выше них!

Известный полярник Стифансон где-то ехидно сказал: «для здорового человеческого организма прекращение неприятного состояния есть уже само по себе большое удовольствие». Увы, многие утехи полярников и альпинистов действительно таковы ― подмигивают нам видимые вдали огни Нальчика. 40 лет спустя радио разнесет на весь мир простодушное признание первой женщины на вершине Эвереста, японки Юнко Табэй: «какое счастье, что больше некуда идти»...

Может надо было задержаться здесь, в неповторимом окружении вершин, еще и еще осмотреться кругом? Но нет, созерцание ― удел жителей долин, прелесть альпинизма в постоянном стремлении вперед, надо успеть запечатлеть все в памяти за эти неповторимые минуты. Богиню Победы ― Нику изображают крылатой, легко летящей. Нет, альпинистская Ника тяжело шагает натруженными ногами, руки ее грязны и растрескались, она пахнет потом и псиной, лицо ее огрубело от ветров и солнца, но в глазах ее ― отблеск увиденного «ТАМ». И «морально выживут» только те, для кого светит всю жизнь золотая искорка вершины.

Рано утром быстрый спуск на запад до Миссес-коша (по этому пути прошел впервые Абалаков в 31 году, а автор с Ан.Малеиновым в 38-м) и дальше, усталые до предела, но вершина уже наша! Переход вниз до селения Карасу, мы нанимаем на ферме двух коней для переправы и проводника, знающего брод, и раненько утром, с редкой для Кавказа точностью явились они в лице кривой на левый глаз бабки, тещи заведующего фермой, восседавшей на кляче, кривой уже на правый глаз, и второй лошади, явного кандидата «на махан». Наши сомнения в удали коней бабка пресекла так, что мы все стали похожи на детский шарик, из которого выпустили воздух. Посадив сзади себя заробевшего Виталия («дед, садись за мной, держись потеплей»), а на другую клячу меня («ты, тощий, на ту»), она кратко, но ясно очертила позорную родословную и аморальную жизнь кобыл и ринулась в бушующие волны. Переправив всех и рассчитавшись, она столь образно выразила свое мнение о людях, бродящих без толку, что Валя Чередова уткнулась лицом в колючий куст облепихи. Мы явственно увидели, как бабкина кобыла превратилась в метлу, которой она, конечно, и была с самого начала, только прикинувшись лошадью...