Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 31. Ефим Смолин - Несущий Слово

— Потому что им все время звонят! — закричал Савушкин, перегрызая провод.

Шатаясь, он побрел по ночному зоопарку, нашел свободную клетку, вывел на табличке: «Коала — сумчатый медведь» — и забрался внутрь. Обнюхав все углы, Савушкин наконец нашел местечко, лег, свернулся калачиком и, поскуливая, заснул.

…Ему снилась несущаяся навстречу самка коалы…

Мустанг

Еще не вставало солнце над прериями, еще посапывали жеребцы в корале, еще не седлал старший ковбой свою любимицу кобылу Долли, когда за тысячи миль от Дикого Запада, в Горпроекте, пронесся с быстротой летящего лассо слух о смене начальства…

Степан гудков стоял, чуть побледневший, широко расставив ноги в потертых джинсах, и курил. Он не замечал устремленных на него взглядов. Как всегда, когда предстояло крутое дельце, он весь уходил в себя, вспоминая прошлое…

А ему было что вспомнить. О его умении укрощать начальство ходили легенды. Их было восемь на памяти Гудкова, восемь директоров, восемь необъезженных «темных лошадок». И каждый новый, едва войдя в директорское стойло, еще не подходя к кормушке, первым делом норовил сбросить Гудкова с должности, затоптать своими копытами…

Что происходило там, за дверьми директорских кабинетов, в точности известно не было, поговаривали, что это было похоже на какое-то родео… Твердо известно было только одно: директора, словно завороженные Гудковым, быстро теряли свой дикий нрав, мирно пощипывали зеленых сослуживцев Гудкова, тех, что помоложе… А он, не выпустивший за десять лет работы ни одного проекта, так и оставался в своем старом добром седле инженера-проектанта.

Мистика? Колдовство? О нет! Человек в джинсах не верил ни в черта, ни в амулеты! Только расчет! Первый начальник Гудкова сбросил трех отчаянных молодцов с обветренными от бесконечных прогулов лицами. Гудков удержался: стал болеть за любимое начальником «Динамо». Со вторым он болел за «Спартака», а когда этот второй покинул высшую лигу номенклатуры, стал болеть с третьим…

Гудков умел многое такое, что не снилось даже огрубевшим в прериях ковбоям. Кто из них, способных по ржанию пегой кобылы определить, насколько разбавлено пиво в таверне «Лошадиный зуб», мог, так же, как Гудков, вдруг, с ровного места, превратиться в страстного филателиста или любителя бега трусцой, в зависимости от вкусов начальства?

Кто из ковбоев мог так, как Гудков, примчать директору ящик пива жарким днем, ловить с ним холодной зимой рыбу или осенью женихов для перезрелой директорской дочки?

Кто еще был таким же метким и мог, прицелясь иголкой в игольное ушко, вышивать крестом вместе с женой директора?

Кто еще был таким же сильным и мог закатывать по сто банок в день вместе с директорской тещей?

Но схватка, что предстояла ему сейчас, была ни на что не похожа. У новенького, кажется, не было решительно никаких побочных интересов! Даже место молоденькой грудастой секретарши заняла старушка, работавшая еще с Лениным! Было больно смотреть, как она поднимала телефонную трубку двумя сухонькими дрожащими ручками.

Вот почему был бледен сейчас Степан Гудков. Вот почему, когда настал час родео, десятки злорадных сослуживцев устремились к замочной скважине в двери директорского кабинета. И топот их ног напоминал гон дикого табуна…

…Директор посмотрел на Гудкова бешеным взглядом мустанга, потянул ноздрями воздух и поднялся из кресла на ноги. Мышцы Степана напряглись.

— Где проект? — спросил мустанг, нетерпеливо перебирая бумаги.

Осторожно, следя за каждым движением противника, стараясь не вспугнуть. Гудков, словно дуло винчестера, протянул вперед рулон.

Мустанг дернул шеей:

— И это жилой дом? Ни окон, ни дверей! Не дом, а огурец!

Гудков напружинился, готовый отпрыгнуть в любую секунду:

— Ваши ассоциации мне понятны. Вы, видимо, тоже консервированием огурчиков увлек…

Мустанг взвился на дыбы:

— Еще раз спрашиваю: где окна?!

Вот она, смертельная секунда! Ошибись — и затопчет! Затопчет! Уже чувствуя разгоряченное дыхание мустанга у себя над ухом. Гудков произнес:

— Ну, забыл… Такое горе ведь — «Спартачок»-то наш…

И снова ошибка! Мустанг пошел кругами вокруг стола, выплясывая какой-то дьявольский танец смерти:

— Прекратите делать из меня папуаса! Я в последний раз…

Но Гудков не дрогнул. Восемь лет езды на директорских шеях — о, это что-нибудь да значит!

— Вы о каком папуасе? С марки Новой Гвинеи? С бубном в зубах? Я ведь, знаете, тоже увлекаюсь филат…

На губах мустанга появилась бешеная пена:

— Довольно! Вот ручка, бумага, пишите заявление!

Прыжок — и Гудков почувствовал себя на коне:

— Понял! Будем играть в слова? Пишу: «за-яв-ле-ни-е». Посмотрим, кто больше составит… Так, «вал», «зал»…

Грудь мустанга заходила часто-часто… Он иноходью побежал вокруг стола, а человек не давал ему опомниться, он словно слился с иноходцем, шел за ним след в след модной трусцой…

— Кис, хорошо, следим за дыханием…

Обессиленный мустанг рухнул в кресло, удары стреноженного сердца гулко отдавались в тишине…

— Сердечко-то болит? — участливо поинтересовался Гудков.

Мустанг устало кивнул седеющей гривой.

«Значит, проходит вариант «Здоровье», — подумал Гудков.

— Да-а, у меня ведь тоже… У вас под левую лопатку отдает?

Мустанг снова кивнул.

— И у меня отдает…

Мустанг совершенно человеческим взглядом с интересом посмотрел на Гудкова:

— А вы что принимаете?

— А вы?

— Я…

— Да что вы! А я…

Спустя час качающейся походкой ковбоя Гудков вышел из кабинета. Он был без хлыста, крупные капли пота блестели на лбу. Десятки пар глаз смотрели на него…

Гудков с отвращением выплюнул таблетку валидола.

— Ну как? Как он? — обступили его сослуживцы.

Гудков показал большой палец.

— Вот такой жеребец! Будем дружить! — коротко бросил Гудков и пошел к своему корáлю на третьем этаже Горпроекта…

«Охота на лис»

«Охота на лис, охота на лис»… Ну, кто знал, что это радиоигра?

Иду — смотрю объявление: «Записывайтесь в секцию охоты на лис…»А у меня как раз мехового ничего нет… «Дай, — думаю, — запишусь!»

В указанном месте сидел маленький длинноносый человек и всех записывал. Подхожу, говорю:

— Записывайте! Семенов Николай Петрович, сорок восьмой, второй рост, голова пятьдесят шестая…

Этот, который пишет, посмотрел на меня:

— А при чем тут ваша голова?

— Так мерзнет же!

— А я при чем, что она у вас мерзнет, я что, дую на нее?

Я говорю:

— Ну, ладно, темнить-то не надо — шапчонку лисью сделаешь?..

Он смеется:

— Вы не так поняли! «Охота на лис» — это такая игра…

Я говорю:

— Это для вас игра! Для меня шапка — дело серьезное… Так, без шапки, и менингит на голову получить можно…

— По-моему, вы его уже получили, — говорит. — Последний раз объясняю: в лесу — человек с передатчиком, это и есть «лиса»! Ясно?

— Ясно, кличка «Лиса», сидел, значит…

Длинноносый даже отвечать