Единственный свидетель - бог - К Тарасов

Я стою на пороге комнаты, где находится инструмент, и легонько стучу костяшками пальцев о косяк.

- Не надо стучать, - говорит девушка. - Я вас вижу.

- Где папа? - спрашиваю я.

- Ушел. В кафе, или в "Привет", или в столовую, куда-то туда...

- Лечиться?

- Лечиться, - повторяет она. - Да.

- Он вчера малость перебрал, - сочувственно говорю я.

- Малость! Ничего себе малость! - Она поворачивается на винтовом табурете. - Соседи прибегали.

- Ага! - догадываюсь я. - Пел?

Очень похожа, думаю я. Одна матрица. И глаза такие же...

- Нет, слушал пластинки. Вы присаживайтесь, не надо стоять. Во-первых, его притащил домой этот, как там его, художник. Тоже глаза разбегались. У папы ведь мания, - говорит она с пренебрежением, - лучший органист Европы. Включил радиолу, это в первом часу, на полный звук. Потом сказал, что потребует концерт в Домском соборе, лег на кровать и захрапел.

...Подбородки одинаковые, несомненно. Характер, скорее, его органиста...

- Так вы всю ночь не спали, и эти грустные звуки - плод бессонницы?

- Ну, не хватало. Выключила радиолу и легла спать.

- И правильно сделали, - говорю я. - Но я, Валя, пришел по другому делу. Мне важно уточнить, сколько было времени, когда вы вчера вошли в костел? Вы вместе с Ивашкевич вошли?

- Я вышла из дому в половине двенадцатого. Ну, сколько тут идти, несколько минут.

- Значит, с Ивашкевич?

- Да, с Ивашкевич.

- Почему вы уверены, что вышли в половине?

- У меня распорядок, - отвечает Валя, - и я придерживаюсь.

- Похвальное качество.

На столе лежит книга в зеленом переплете - "И.Глазунов. Сочинения". Я ее открываю. На титульном листе затейливым старательным почерком написано: "Вале с пожеланиями успехов, тетя Анеля, дядя Стась".

"Папа Стась", - думаю я.

- А вот дядя Адам говорит, что вы пришли в костел около двенадцати.

- Он ошибается, - говорит Валя и прозревает: - Вы думаете, я вас обманываю?

- Нисколько. Но вам все равно, когда вы пришли, а мне нет.

- Скорее в половине. И дядя Стась так считает.

"Папа Стась", - опять думаю я.

- Я вижу, о вас заботятся Буйницкие?

- Да, любят мне книги дарить. Вон, целая полка. Я их люблю, они добрые...

Все добрые, думаю я. Был один маленький злодей, так и того удавили.

Поэтому я возвращаюсь в райотдел, чтобы сделать необходимые телефонные запросы.

ВЕЧЕР

Локтев молодец. Так я ему и говорю: Саша, ты молодец! Езжай в Гродно. К Клиновым.

Он просиял - самостоятельная работа! - и унесся на автобусную станцию.

Локтев молодец потому, что проявил инициативу, предугадал мои желания. Пока я обходил свидетелей, он дозвонился до ремонтного завода и получил у инспектора по кадрам основные сведения о Клинове. Образ Клинова прояснился, но дело, увы, наоборот, затуманилось еще больше.

Стенограмма такова: Клинов - механик механцеха... русский... год рожд. - 22, участник войны: сентябрь 41 - август 44... госпиталь - 6 месяцев... награды: "За оборону Сталинграда", Красная Звезда, "За отвагу"... Гроднен. пожарн. часть - 45... ремонт. з-д - 50... механик - 56... образование политехникум, заочно - 55... благодарности - 18... ведущий рационализ... премия - путевка в д/о "Дубрава"... премия - 40 р. за "Славу"... премия 30 р. к празд. Победы... приказ 232/л (наконец-то) со вторника командирован в Минск на механ. з-д... обмен опытом рацработ, четыре дня... женат - 48... Вера Васильевна... дети.: Аня - 19, Андрей - 14...

И этот человек физически уничтожен. За что?

И в Минск Саша позвонил. Действительно молодец. Справку дал инженер по рационализации. Клинов из Гродно прибыл на завод во вторник утром. Командировка отмечена, во вторник на заводе был, в среду по телефону сообщил, что нездоров. Больше не появлялся. Где остановился, неизвестно.

Ну, это-то известно, думаю я, остановили его навсегда. Уничтожили физически... и Жолтака... Отпетый, однако, убийца...

Звоню в Слоним оперативникам, чтобы срочно собрали сведения о родившемся там и проживавшем до войны Буйницком Станиславе Антоновиче.

Звоню уполномоченному по делам религии, после длительных объяснений получаю биографическую справку о Луцевиче.

"Луцевич Григорий Петрович, родился 10 мая 1916 года на хуторе Засветы Сопоцкинского района Гродненской области, белорус, учился в Друскенинкайской школе, с 1936 по 1938 годы органист Каунасской духовной семинарии, в 1938 году призван в польскую армию, музыкант военного оркестра, с 1939 по 1941 год органист костела в Заблудове, с 1941 года партизан отряда "Буря" АК. В 1944 году вступил в Войско Польское, солдат. Демобилизован в июне 1946 года. Родители убиты террористами в 1946 году. С октября 1946 года органист. Содержание от общины получает, женат, дочь Валя".

- Спасибо! - говорю я. - И если вас не затруднит, то заодно я хотел бы получить справку о ксендзе Вериго.

Уполномоченный недоволен, верно, тем, что приходится еще раз из-за стола вставать, но мою просьбу выполняет.

"Вериго Адам Михайлович, белорус, родился 2 октября 1906 года в г. Ляховичи Барановичской области, холост, образование высшее, подданный СССР, учился в Пинской гимназии, в Пинской духовной семинарии с 1923 по 1925, в Туринском университете - факультет философский, два курса, факультет богословия с 1927 по 1932 год. Рукоположен в сан в 1933 году в Вильнюсе архиепископом Буртысом. Пребывание за границей: Италия, Турин - учеба в университете 1925-1932 годы, Польша - погребение брата - февраль 1961 года. Община римско-католическая, ксендз костела, по договору с общиной имеет ежемесячное содержание семьдесят пять рублей. Ни в одной армии никогда не служил".

Ну вот, телефонная программа выполнена. Можно передохнуть, думаю я. Через два часа приступит к делу Локтев, через три часа позвонят из Слонима. Перерыв, думаю я, устроим перерыв.

Звоню начальнику уголовного розыска.

Звоню следователю Фролову.

Они, в свою очередь, сообщают следующим начальникам, что дело стоит на мертвой точке.

Пусть постоит, думаю я. Убийца не волк, в лес не удерет. Иду в гостиницу и ложусь спать.

Просыпаюсь - вечер. Небо уже не голубое, еще не синее, солнце уже на закате, но еще не закатилось, оно, написал бы ксендз Вериго, посылает миру прощальные лучи, - светлые сумерки, любимое мое рабочее время.

Иду в райотдел. Как я и предполагал, меня ждет телефонограмма.

"Буйницкий Станислав Антонович, белорус, 1918 года рождения, учился в польской гимназии, в Вильнюсском университете. После 17 сентября учитель народной школы. Во время войны участник партизанского движения (данные не подтверждены). После войны в городе не проживал.

Прямые родственники:

Отец, Буйницкий Антон Эдуардович, рождения 1886 года, адвокат, расстрелян немцами в 1943 году.

Мать, Буйницкая Виктория Павловна, рождения 1889 года, умерла в 1945 году.

Сестра, Буйницкая Виктория Антоновна, 1910 года рождения, погибла в войну.

Брат, Буйницкий Валерий Антонович, рождения 1914 года, погиб в войну.

Сестра, Ирина Антоновна, в замужестве Климович, 1921 года рождения, выехала из города в 1951 году, местожительство не известно.

Другие родственники:

Двоюродный брат, Буйницкий Сергей Ольгердович, 1920 года рождения, бухгалтер хлебозавода, проживает: ул. Колхозная, 52".

Прочитав, испытываю разочарование - халтура. Сляпал за десять минут, лентяя кусок (исполнитель), думаю я, поболтал с двоюродным братом - и отцепитесь. Безответственность! Хоть сам туда поезжай.

- Если мне позвонят из Гродно, - говорю я дежурному, - разыщите меня. Я могу быть в гостинице, в ресторане, у ксендза, у Буйницкого... - Я задумываюсь, где еще? - В крайнем случае, разговор зафиксируйте.

На улице душно, небо темнеет - будет дождь. Мою работу дождь не остановит, пусть льет себе на здоровье. Духоты я не боюсь, я холода боюсь, с тех пор как однажды очень крепко промерз; душно - не зябко, думаю я. На площади гуляет народ - предвыходной вечер; и я втесываюсь в толпу и обхожу площадь по кругу, слушая обрывки бесед, одуряющую разноголосицу транзисторов, а потом не слыша их, а слыша звуки грустного вальса, и даже не грустного, а сентиментального, мечтательного, погружающего в грезы. Это Штрауса вальс, а может быть, и не Штрауса, а "Березка" или не "Березка", а "На сопках Маньчжурии"; его играют бравые музыканты - ни одного из них уже давно нет среди живых. Это полковой оркестр какого-нибудь там драгунского или гвардейского егерского полка, расквартированного в Слониме; вечером в городском парке он играет старинный вальс, или в то время еще не старинный, и не только вальс, а еще и марши - "Славу", "Битву под Плевной", "Славянку", но сейчас он играет вальс. Капельмейстер размахивает палочкой перед усатыми трубачами. Народ гуляет по аллеям, почти так же, как народ гуляет здесь, спустя шестьдесят лет, только он в иных одеждах и о транзисторах не смеет подозревать; и среди толпы папа и мама Буйницкие, счастливые молодые люди, а может, они еще не папа и мама, а жених и невеста или даже они еще не решаются говорить о любви. Этот вечер кажется им чудесным, прекрасным, и им кажется, что потом, когда они состарятся - когда это будет! - они будут вспоминать блеск и звуки серебряных труб, солдат-музыкантов, аксельбанты капельмейстера, тишину вечернего неба, слушающего биение их сердец. И возможно, они вспоминали его... А потом немцы пришли раз, а потом пришли снова - новый порядок - и папу в ров и так далее. Так оно все и идет нелепым чередом на этом свете, думаю я. И еще думаю, что узнать местожительство сестры Буйницкого весьма просто достаточно спросить самого сакристиана. Они должны переписываться или хотя бы обмениваться открытками в принятые для этого дни. "Помнишь, брат, как ты с Валерием воровал у мамы варенье; так же ведут себя твои племянники (или племянницы); хочу тебя увидеть, но вот здоровье, дела, летом постараюсь приехать". И так далее. Адрес я возьму, но пока нужды в этом нет.