Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927 - Владимир Маяковский

[1927]

Негритоска Петрова*

У Петровой     у Надеждыне имеется одежды.Чтоб купить     (пришли деньки!),не имеется деньги́.Ей в расцвете юных летрастекаться в слезной слизи ли?Не упадочница,      нет!Ждет,      чтоб цены снизили.Стонет   улица      от рева.В восхищеньи хижины.— Выходи скорей, Петрова, —в лавке   цены снижены.Можешь    в платьицах носитьсяхошь с цветком,      хошь с мушкою.Снизили    с аршина ситцаровно      грош с осьмушкою.Радуйтесь!     Не жизнь —           малина.Можете    блестеть, как лак.На коробке     гуталинацены     ниже на пятак.Наконец!    Греми, рулада!На тоску,    на горечь плюньте! —В лавке    цены мармеладавдвое снижены на фунте.Словно ведьма      в лампах сцены,веником    укрывши тело,баба  грустно     смотрит в цены.Как ей быть?      и что ей делать?И взяла,    обдумав длинно,тряпку ситца      (на образчик),две коробки гуталина,мармелада —      ящик.Баба села.     Масса дела.Баба мыслит,      травки тише,как ей  скрыть от срама         тело…Наконец    у бабы вышелиз клочка     с полсотней точекна одну ноздрю платочек.Работает,    не ленится,сияет именинницей, —до самого коленцасидит  и гуталинится.Гуталин не погиб.Ярким светом о́жил.На ногах    сапогисобственной кожи.Час за часом катится,баба  красит платьицев розаны    в разные,гуталином вмазанные.Ходит баба     в дождь        и в зной,искрясь   горной голизной.Но зато   у этой Надинос  и губы     в мармеладе.Ходит гуталинный чадулицей   и пахотцей.Все коровы     мычат,и быки   шарахаются.И орет   детишек банда:— Негритянка      из джаз-банда! —И даже   ноту     Чемберленприслал    колючую от терний:что мы-де     негров        взяли в плени возбуждаем в Коминтерне.В стихах    читатель        ждет морали.Изволь:   чтоб бабы не марались,таких купцов,      как в строчке этой,из-за прилавка      надо вымести,и снизить    цены      на предметыогромнейшей необходимости.  

[1927]

Осторожный марш*

Гляди, товарищ, в оба!Вовсю раскрой глаза!Британцы     твердолобыереспублике грозят.Не будь,    товарищ,слепым   и глухим!Держи,   товарищ,порох      сухим!Стучат в бюро Аркосовы,со всех сторон насев:как ломом,     лбом кокосовымломают мирный сейф.С такими,     товарищ,не сваришь     ухи.Держи,   товарищ,порох      сухим!Знакомы эти хари нам,не нов для них подлог:подпишут     под Бухариналюбой бумажки клок*.Не жаль им,     товарищи,бумажной     трухи.Держите,    товарищи,порох      сухим!За барыней,     за Англиейи шавок лай летит, —уже  у новых Врангелейвзыгрался аппетит.Следи,   товарищ,за лаем   лихим.Держи,   товарищ,порох      сухим!Мы строим,     жнем        и сеем.Наш лозунг:     «Мир и гладь».Но мы   себя     сумеемвинтовкой отстоять.Нас тянут,     товарищ,к войне   от сохи.Держи,   товарищ,порох      сухим!  

[1927]

Венера Милосская и Вячеслав Полонский*

Сегодня я,     поэт,         боец за будущее,оделся, как дурак.        В одной руке —венок  огромный      из огромных незабудищей,в другой —     из чайных —           розовый букет.Иду  сквозь моторно-бензинную мглув Лувр*.Складку   на брюке        выправил нервно;не помню,     платил ли я за билет;и вот  зала,     и в ней        Венеринодезабилье.Первое смущенье.        Рассеялось когда,я говорю:     — Мадам!По доброй воле,      несмотря на блеск,сюда     ни в жизнь не навострил бы лыж.Но я  поэт СССР —        ноблесоближ*!У нас  в республике        не меркнет ваша слава.Эстеты   мрут от мраморного лоска.Короче:   я —     от ВячеславаПолонского.Носастей грека он.        Он в вас души не чает.Он поэлладистей Лициниев и Люциев,хоть редактирует      и «Мир»,           и «Ниву»,               и «Печатьи революцию»*.Он просит передать,         что нет ему житья.Союз наш     грубоват для тонкого мужчины.Он много терпит там         от мужичья,от лефов и мастеровщины.Он просит передать,         что, «леф» и «праф» костя́,в Элладу он плывет            надклассовым сознаньем.Мечтает он     об эллинских гостях,о тогах,   о сандалиях в Рязани,чтобы гекзаметром        сменилась            лефовца строфа,чтобы Радимовы        скакали по дорожке*,и чтоб Радимов         был         не человек, а фавн, —чтобы свирель,      набедренник            и рожки.Конечно,    следует иметь в виду, —у нас, мадам,     не все такие там.Но эту я    передаю белиберду.На ней   почти официальный штамп.Велено   у ваших ногположить     букеты и венок.Венера,   окажите честь и счастье,катите   в сны его        элладских дней ладью…Ну,  будет!     Кончено с официальной частью.Мадам,   адью! —Ни улыбки,     ни привета с уст ее.И пока   толпу очередную           загоняет Кук*,расстаемся     без рукопожатий           по причине полного отсутствиярук.Иду —   авто дудит в дуду.Танцую — не иду.Домой!   Внимателен           и немстою в моем окне.Напротив окон      гладкий домгорит стекольным льдом.Горит над домом        букв жара́ —гараж.Не гараж —     сам бог!«Миль вуатюр,      дё сан бокс».В переводе на простой:«Тысяча вагонов,        двести стойл».Товарищи!     Вы      видали Ройльса*?Ройльса,    который с ветром сросся?А когда стоит —кит.И вот этого     автомобильного кита жподымают     на шестой этаж!Ставши   уменьшеннее мышей,тысяча машинных малышейспит в объятиях        гаража-коло̀сса.Ждут рули —      дорваться до руки.И сияют алюминием колеса,круглые,    как дураки.И когда   опять      вдыхают на заревоздух   миллионом        радиаторных ноздрей,кто заставит     и какую дурунос вертеть     на Лувры и скульптуру?!Автомобиль и Венера — старо̀-с?Пускай!   Поновее и АХРРов* и роз.Мещанская жизнь        не стала иной.Тряхнем и мы футурстариной.Товарищ Полонский!         Мы не позволимлюбителям старых        дворянских манерв лицо строителям        тыкать мозоли,веками   натертые        у Венер.  

[1927]