Запах шахмат - Антон Фридлянд

– Не хочу больше нюхать, – сказал я.

– Ну и не нюхай, – сказал Шагал. – Просто закапай глаза. Увидишь, тебе станет лучше.

– Работе не помешает? – высказал опасения Роден.

– Я отлично стреляю в любом состоянии, – похвастался Шагал. – Не знаю, как вы.

Я опустил на уголки век по капле маслянистой жидкости из пипетки, приложенной к пузырьку. Окружающий мир на несколько секунд затуманился, а потом проступил сквозь неизвестно откуда взявшиеся слезы и, подрагивая, словно бензиновое пятно на воде, повис передо мной яркой картинкой.

– У тебя есть здесь интернет? – спрашиваю я Родена.

Он кивает в сторону компьютера. Я усаживаюсь за клавиатуру, достаю из кармана полученную сегодня визитку и отправляю сообщение некому Казимиру Малевичу, организатору Тренинга.

– Три кофе! – прокричал Роден в сторону кухни.

– Домработница? – спросил я.

– Телохранитель, – ответил Роден. – Кофе делает – супер!

На несколько минут все замолчали, только сопение неслось от столика со стеклянной столешницей, на котором Шагал рассыпал кокаин. Немного подумав, я к ним присоединился.

Что это за звук? Он всегда существует или возник только сейчас?

– Возьми трубку, – сказал мне Роден. – Не слышишь, что ли?

Я отыскал свой телефон – он находился в кармане.

– Это звонил Ван Гог, – сказал я Шагалу и Родену через несколько минут.

– Он не придет – срочно уезжает из города. Очень извинялся.

– Вот видишь! – обрадовался Роден. – И убивать никого не пришлось! Сами решили смотать удочки. Он сильно нервничал?

– Говорил совершенно спокойно, – ответил я.

– Винни, по-моему, вообще никогда не нервничает, – сказал Шагал.

– Я бы тоже хотел куда-нибудь уехать, – сказал Роден. – Прямо сейчас. Как Ван Гог.

– Куда бы ты хотел уехать? – поинтересовался я.

Я видел перед собой не Родена, а его цветной негатив – там, где раньше был красный свитер, проступило колышущееся зеленое пятно, темная шевелюра стала альбиносовой.

– В Монголию, например, – сказал Роден. – В Улан-Батор.

Был вечер. Лифт принес меня вниз, и я вышел в Улан-Батор, которого еще не видел (всю дорогу из аэропорта в отель я специально не смотрел в окно машины, а разглядывал стриженый монголоидный затылок водителя такси, чтобы оставить впечатления от города на вечер) с тем же чувством, которое испытывает, наверно, астронавт, в первый раз ступая в открытый космос.

Улан-Батор обрушился на меня во всей своей красе и мощи. Это был Нью-Йорк, помноженный на Лондон, Амстердам и Токио, и в то же время город, не похожий ни на один из этих городов. Огни реклам горели в моем мозгу, улицы, заполненные автомобилями неземной конструкции и прохожими с волосами всех возможных цветов, эти улицы то протягивались прямой стрелой, то извивались между небоскребами, и иногда было непонятно, что это там, впереди: горящее неоновыми огнями высотное здание или уходящая вверх пылающая светом улица. И вдруг город озарился еще большим сиянием, которые проникало неизвестно откуда, но наверняка не с черного неба, заполненного искрящимися дирижаблями и серебряными молниями самолетов. Раздался скрип тормозов, и на перпендикулярной моему движению улице, расчищенной полицейскими в конусообразных оранжевых колпаках, возникло нечто такое, чего я не видел никогда раньше и не надеялся увидеть когда-нибудь еще.

Это была белоснежная колесница без коней, которая плыла на восьмиметровых колесах. На самой вершине пирамиды из фарфора, украшавшей колесницу, сидел человек в белоснежных одеждах (был ли то человек или сам Бог?) и бросал в толпу розовые лепестки, которые толпа ловила так, как будто это были таблетки бессмертия. Из ажурного белого громкоговорителя, установленного на передней части колесницы, доносилось на всех языках мира: «Король Монголии совершает вечернюю прогулку!»

Поравнявшись со мной, колесница остановилась. Король Монголии нагнулся ко мне и сказал, глядя прямо в глаза:

– Не думал, что ты когда-нибудь приедешь. Но я рад тебе.

И процессия двинулась дальше.

Глаза Короля Монголии были белого цвета. Белые, как снег.

– Приехали, – сказал водитель Родена. – Вы ведь здесь живете, правильно?

Я высунулся в окно, чтобы понять, что собственно он имеет в виду.

– Это не Улан-Батор? – спрашиваю я.

– Это Печерск.

Глаза болят.

– Все правильно, – говорю я, и по мере того, как эти слова покидают меня, все действительно становится правильным, не измененным, таким, как раньше. – Я здесь живу.

34. On-line/Off-line

– Ты проспал ровно сутки, – сказала Мухина, когда я открыл глаза. – Тебе звонили. Здесь все записано.

Она протягивает мне листок с именами. Ренуар, Миро, Малевич.

– Малевич оставил номер телефона? – спрашиваю я.

– Нет. Он обещал перезвонить, – Вера смотрит на часы. – Сейчас.

Я потягиваюсь под одеялом – самочувствие, на удивление, позитивное.

– Ренуар говорил о том, что тебе что-то угрожает, – произнесла Мухина.

– И Гоген говорил о том же. Вернее, он вообще отказался со мной разговаривать о тебе. Что происходит?

– Чистая правда, – сказал я. – То, что говорит Ренуар. Я в большой опасности. Меня скоро убьют.

– Ты говоришь это так равнодушно, – она чуть не сбилась на всхлип, но устояла на краю, встряхнув рыжей гривой. – Словно речь не о тебе, а о ком-то другом. Очнись, Альбрехт! Ведь это твоя жизнь. Возможная смерть, о которой ты говоришь – твоя смерть.

– Знаешь, Вера, – я сел на кровати. – Мне все равно. Мне действительно все равно, и я даже не смог бы объяснить, почему. Я сам не знаю, почему.

– Знаешь. Из-за Кете.

Она прошла к окну, замерла, теребя занавеску. Движение ее пальцев породило шелковую волну, растворившуюся под потолком.

– Я не верю, что ты ее убил, – сказала она вдруг.

– Давай не будем, – я завернулся в простыню и отправился в ванную.

На пороге остановился – зазвонил телефон.

– Это Малевич. Я согласен с Вами встретиться, Альбрехт. В парке Шевченко, через сорок пять минут. Там, где играют шахматисты.

Ах, ты еще и шахматист?

– Как я Вас узнаю? – интересуюсь я.

– Я сам Вас узнаю, – он вешает трубку.

Я отхожу от телефона и ловлю на себе взгляд Мухиной.

– Вера, где вещи, в которых я пришел вчера?

– Позавчера, – поправляет она. – Их забрала прачка.

– Там не было ничего кроме вещей? – интересуюсь я.

– Ты имеешь в виду это? – она протягивает мне пистолет. Ручка теплая.

Когда я был в ванной, позвонил Ренуар.

– Он хочет встретиться, – кричит Мухина сквозь дверь.

– Договорись на вечер!

– Он хочет сейчас!

Пришлось вылезти из-под душа, чтобы поговорить с ним.

– Ты в порядке? – поинтересовался Ренуар, слышно было, как широко он улыбается. – Винни хотел поблагодарить тебя за предупреждение. Он с тобой.

– Где он?

– Далеко, – ответил Огюст. – На отдыхе. Нам нужно встретиться, Альбрехт. С отъездом Винсента твое задание, естественно, не отменяется. Ты вел записи?

– Да, – откровенная ложь. – Мне нужно привести все тексты в порядок. Давай увидимся вечером. Я через двадцать минут должен встретиться с Казимиром Малевичем.

– Кто это? – спросил Ренуар.

– Он – один из организаторов Тренинга, – объяснил я.

– Молодец, Альбрехт, – Ренуар на другом конце провода восторженно хрюкнул. – Ты правильно мыслишь. Не отрывайся от Гогена, – добавил он. – И будь осторожен.

– ОК, Огюст. До вечера.

Я оделся, поцеловал на прощание Мухину и отправился в парк.

35. Среди шахматистов

В парке шло обычное летнее движение – мамы с колясками, наполненными малышами, голуби, парочки и шахматисты. Шахматистов было необыкновенно много – они заняли не только столики, но и все окрестные лавочки, потеснив остальное население парка.

Я нашел пустую скамейку недалеко от входа в парк, а Гоген уселся на трубу неподалеку.

Было около четырех, но шахматистов не убывало, появлялись все новые. Невысокий парень со складной шахматной доской сел на мою скамейку. Сквозь очки с толстыми стеклами он посмотрел в мою сторону:

– Играете в шахматы?

– Нет, – ответил я.

– Меня зовут Казимир Малевич, – сказал он, после чего я рассмотрел шахматиста внимательнее.

Он выглядел лет на двадцать семь, был сутул и одет слегка неряшливо, но дорого.

– Я не шахматист, – сказал он вдруг.

– А кто Вы? – поинтересовался я.

– Программист. Можем на ты. Этот человек, – кивок в сторону Гогена, – с тобой?

– Да. Он мешает?

– Нет, – Малевич пожал плечами. – Я тоже не один.

Он кивнул в сторону шахматистов, словно имея в виду, что он с ними.

– У нас мало времени, – сказал Малевич, отложив шахматы в сторону. – Есть задание для тебя. Если ты его выполнишь, я отвечу на все вопросы, связанные со смертью твоего брата.

«Брата» он произнес как бы в кавычках.