Введение в историческую уралистику - Владимир Напольских

Окончательное включение всех мордовских земель в состав Русского государства произошло после покорения Москвой Казани в 1552 году. В XVI—XVII веках здесь строятся города, составлявшие оборонительный рубеж на степном пограничье Руси, и сильно возрастает приток русского населения. С этого же времени начинается христианизация мордвы, особый размах получившая в XVIII веке. Реакцией на неё, а также — на усиливающийся социальный и национальный гнёт было так называемое терюшевское (по названию волости) восстание 1808—1810 годов, возглавлявшееся Кузьмой Алексеевым (в русских документах — «Кузька мордовский бог»), пытавшимся на базе языческих мордовских верований создать особую общенациональную религию мордвы (см. о подобных реформаторских неоязыческих движениях в XIX веке у мари и удмуртов в соответствующих разделах).

В результате ассимиляции татарами и русскими к XIX веку сложились две особые этнографические группы мордвы: каратаи (внешнее название по селу Большие Каратаи), живущие на юго-западе Татарстана (Тетюшский район), говорящие сегодня по-татарски, но считающие себя мордвой (мокшей) и сохраняющие мордовские особенности традиционной культуры, и терюхане (также внешнее название по селу Большое Терюшево), жившие в Нижегородской губернии (сегодня — Дальнеконстантиновский район Нижегородской области), сохранявшие ещё в начале XX века мордовские особенности в культуре и самосознание (мордва-эрзя), сегодня полностью обрусевшие.

С другой стороны, вследствие притока русских поселенцев на мордовские земли, закрепощения части (не более 10%) мордовского крестьянства и т. д., с XVII века начинаются миграции мордвы на восток: первоначально — в Поволжье, на территории нынешних Самарской, Ульяновской, Саратовской областей, Татарстана, затем, в XVIII веке — в Заволжье и Предуралье, в Башкирию, Оренбургскую область. Эти миграции привели к чрезвычайно дисперсному и широкому расселению мордвы, которая, однако, и на новых землях сохраняла свою культуру, язык, этническое самосознание. Уже к середине XIX века на коренных мордовских землях обитало едва ли более половины всего мордовского населения России, которое составляло в это время (перед отменой крепостного права в 1861 году) около 670 тыс. человек. Движение мордвы на восток продолжалось и во второй половине XIX века: по переписи 1897 года в России мордвы жило 1 миллион 22 тысячи человек, из них более 30 тысяч — в Зауралье, Сибири и Северном Казахстане.

После революции 1917 года в России мордовский народ получил автономию: в 1928 году создан Мордовский округ, преобразованный в 1930 году в Мордовскую автономную область (с 1934 года — Мордовская автономная республика). В силу дисперсного расселения мордвы первоначально менее трети всего мордовского населения России (по переписи 1926 года — 1 миллион 339 тыс. человек) оказалось живущим в пределах созданной автономии, среди населения которой мордва составляла в 1928 г. 32,2% (452 тыс. чел.), а в 1930 г., после изменения границ — 38,5% (501 тыс. чел.). В годы ускоренной индустриализации и Второй мировой войны численность мордвы как в целом по России, так и в пределах Мордовской республики сократилась — преимущественно за счет ассимиляции, чему способствовали дисперсность расселения мордвы, наличие двух литературных языков, урбанизация, ликвидация мордовских национальных районов, созданных в 1930‑е гг. в Пензенской и Самарской областях. По переписи 1959 года численность мордвы в СССР была 1 миллион 285 тысяч человек, из них в Мордовии жило 358 тысяч. Процесс сокращения численности мордвы продолжался и в 1960—1980‑е гг.: 1970 г. — 1 млн. 262 тыс., 1979 г. — 1 млн. 192 тыс., 1989 г. — 1 млн. 154 тыс. человек в пределах СССР. При этом лишь 740 тыс. человек в 1989 г. (64%) считали родным один из мордовских языков. В Мордовии в 1989 г. жило 313,4 тыс. лиц мордовской национальности, из которых 277,3 тыс. (88%) считали родным один из мордовских языков.

Говоря о современных этносоциальных процессах у мордвы, следует иметь в виду, что, в силу языковой и этнической близости мокши и эрзи, того, что на протяжении длительного времени по отношению к тем и другим применяется единый экзоэтноним мордва, существует мордовская государственность, среди мордвы реально распространено своеобразное «двойственное» этническое самосознание, когда человек считает себя, с одной стороны, принадлежащим к «мордовскому народу», а с другой — к одному из его так называемых «субэтнических подразделений» (мокше или эрзе): по переписи 1959 года, когда учитывалась эта особенность, среди мордвы Мордовской АССР 178,3 тыс. человек показали себя по национальности «мокшанами», 164,8 тыс. — «эрзянами» и лишь 15 тыс. человек — «мордвой», по данным опроса 1973—1974 годов процент внутриэрзянских браков (к общему числу опрошенных) составлял на селе 40,2%, в городе — 20%, внутримокшанских — на селе — 52,6%, в городе — 20,9%, в то же время браки между мокшей и эрзей составляли на селе 0,8%, в городе — 4,5% от общего числа опрошенных. В связи с ростом интереса к национальной проблематике, подъёмом национального самосознания в конце 1980‑х — начале 1990‑х годов в мордовской среде довольно остро ставится вопрос о приоритете общемордовского или «отдельного», мокшанского и эрзянского самосознания, о том, следует ли продолжать использовать привнесённое извне имя мордва в качестве названия народа, или нужно перейти к официальному употреблению двух самоназваний, признав тем самым существование двух особых народов.

Сегодня мордва-мокша населяет в основном запад и центр Мордовии, а эрзя — восток (см. выше о формировании этнической территории мордвы), при этом большая часть эрзян (составляющих, как принято считать, около двух третей мордвы) живёт за пределами республики, в Пензенской, Ульяновской, Нижегородской, Самарской, Оренбургской областях, в республиках Татарстан и Башкортостан. Мокшане также живут в этих областях и республиках, иногда — в одних сёлах с эрзянами, но в целом за пределами Мордовии их меньше.

Помимо этих двух групп и охарактеризованных выше терюхан и каратаев следует упомянуть мордву-шокшу или (у некоторых авторов) теньгушевскую мордву, живущую на крайнем северо-западе Мордовии (около 15 тысяч человек в Теньгушевском и Торбеевском районах) и представляющую собой обособленную как в культурном, так и в языковом отношении мордовскую группу, изначально, возможно, близкую древнеэрзянскому массиву, давно живущую в русском и мокшанском окружении.

Марийцы

Самоназвание — Л marij, В mari, Г marə̑ — буквально означает «муж, мужчина» и является заимствованием из иранских языков, — ср. ав. mairya «молодой человек, юноша, член воинского союза», др.-перс. marīka «дружинник, стражник, член воинского союза», пехл. meräg «муж, молодой человек» и т. д.

Соседние народы называют марийцев другим именем: рус. черемис (вероятно — из чувашского), чув. śarmə̑s, тат. čirməš. Именно этот этноним довольно рано встречается в письменных источниках: в письме хазарского кагана Иосифа (X век) в ряду народов Поволжья, якобы подвластных хазарам, в форме c‑r‑mis, — и в русских летописях при рассказе о событиях начальной русской истории (составлен, очевидно, в XI веке) Черемисы названы рядом с мордвой среди народов, живущих по Оке — Средней Волге между Русью и Волжской Булгарией. Не исключено, что этот этноним зафиксирован и у Иордана (VI век) — в сильно искажённой форме Imniscaris, хотя более вероятно, что за этой формой кроется название летописной Мещеры (см. раздел о мордве). О происхождении этнонима *čermis высказывалось немало гипотез, наиболее вероятным представляется предположение о связи его с тюркским корнем *čer‑ «сражаться, воевать» (чув. śar «войско, армия» < тю. *čer(ig) «войско»). Выведение внешнего названия марийцев из тюркского корня в принципе согласуется с очень старыми и интенсивными связями марийцев с тюркскими народами Поволжья, марийский язык изобилует тюркизмами и является самым тюркизированным из финно-угорских языков.

Близость самоназвания марийцев mari(j) с названием мери (др.-рус. Меря), жившей на территориях современных Ярославской, Ивановской, Костромской, на севере Владимирской, Московской, на востоке Тверской областей России, известной уже в самых ранних сообщениях русских летописей и окончательно обрусевшей, возможно, лишь в XVII веке, давно приводила исследователей к предположению об этноязыковой близости самих этих народов. Данное предположение было подкреплено анализом субстратной дорусской топонимии мерянского региона, проделанным М. Фасмером ещё в 30‑е годы XX века и вторично на более высоком уровне — А. К. Матвеевым в 90‑е годы: многие «мерянские» топоосновы объясняются только из марийского языка (например, гидроформант ‑(е)нгирь / ‑(е)нгерь < мар. eŋer «река»). В 70—80‑е годы А. К. Матвеевым был также выделен пласт дорусских субстратных гидронимов на ‑(е)ньга на севере Европейской России (в основном в бассейне нижней Сухоны, Ваги, в верхнем течении Северной Двины — на территории обитания летописной Чуди заволочской), язык создателей которых исследователь склонен был считать переходным от прибалтийско-финско-саамских к марийскому (о сложении этой группы в результате притока в Каргополье восточного, ананьинского населения см. в разделе о прибалтйских финнах). Таким образом, марийский язык, вероятно, действительно можно рассматривать как остаток некогда (в дорусское время) довольно широко распространённого в центре и на севере Европейской России массива родственных языков и диалектов, образующих особую группу финно-пермских языков, к которой мог принадлежать и язык мери.