DUализмус. Корни солодки - Ярослав Полуэктов

Курит кто-то на третьем этаже, ровно над номером Кирьяна Егоровича.

Море волнуется – раз, море волнуется – два.

Внизу у бассейна копошится служивый мохенджарец.

Хлюпнул отвинченный клапан.

Спускается вода и автоматом подсыхают ноги Кирьяна Егоровича.

Ноги не сокровище. Его предупреждали.

Завтра он снова станет грубым.

А бассейн наполнят свежачком. Без любовного запаха.

И опять тишина, если не считать назойливого стрёкота влюблённо светящегося насекомого.

Дама или он?

Ум шумно за умь заходит. Как восьмимиллиметровая плёнка.

Будто ему семнадцать лет и Смена в руках.

Чтобы он не делал, фотоаппарат был на шаг впереди.

Смена – хорошая девочка и никогда не болела, пока не стала главным танком в пластилиновых играх.

А потом умерло её стекло, заляпанное жиром оттисков.

И она преставилась слепой, и треснутой причём посередине. И со снятой башней, зато с новым дулом.

Что-то небольшое тонкой линией полетело с третьего этажа.

Пролетело, упало в траву, прокатилось и тукнулось о бортик или корень.

Звук глух и пуст как пумс.

Шонк явно развлекалась перед сном, скидывая вниз лишние вещи – словно скорлупу снимала с любовницких яиц.

И вдруг: «Хэлло, видишь, нет? Это тебе!»

Кирьян Егорович разглядел траекторию. Пошарил. Свет слаб. Не нашёл.

– Завтра! – крикнул он.

– Ок! Только очень рано, пожалуйста! Не забудьте. Обязательно обязательно РАНО! Раньше всех, пожалуйста. Спасибо. Пока. Вы были мне будто сказочный добрый мОлодец.

Утром (раньше всех) проверил ещё раз. И что же? А то, что это драгоценный – от души – ракушечный подарок Кирьяна Егоровича. Я люблю тебя такой, какая ты есть, нелепая Шонк с чёрной миллеровой розой влагалища! Сяксус-ляпсус. Ты прислуга, а не я лакей. Твоя обязанность выполнять мои приказания, а не проявлять инициативы. Зачем кидала? Чтобы ещё раз вернуться? На память о дедушке из Раши?

Или, чтобы навсегда выкинуть из памяти?

Что ещё могла выкинуть Шонк? Разве что какую-нибудь женскую штучку – браслетик, фенечку для Кирьяна Егоровича?

Он бы не отказался.

Только не в бассейн же кидать, итит твою Шонькину мать!

– Ты не обезьяна, рифовая акула. – Слазь с меня. – А ты верни мою лапку с колечком не для тебя.

Утром Шонк уехала в лимузине, даже не взглянув толком, даже не подав руки Кирьяну Егоровичу, который напрасно встал спозаранку и пару часов подряд делал вид, что почитывает в холле свежие итальянские новости. Подмигнула на ходу и всё. Постучала по запястью.

– Эфирьян, эфир, вчерашний дух, время есть?

– Да, да, время есть.

Это разве прощание? Вот такие они все турецкие звёзды, когда на американские деньги жгут!

Даже с Ксюшой С-к толком не поговорят, стесняясь русской самоотверженности.

Уборщик бассейна (звать его вроде Биг или Бэк) через пару месяцев под строжайшим секретом предъявит жёнке швейцарско-аппельские часы с встроенным айпадом (десять земпляров в мире): вот такая счастливая находка, мол, у него!

– И никто не спрашивает, представляешь, подруга жизни моей!

– Им же цена – целое состояние.

И жена струхнула: «Может в Карабинерию сдадим, пока русские с турками не списались?»

Жаннет с весёлой фамилией

Совсем недавно Парижике, – но это уже не в тексте, а в жизни, в середине мая 20ХХ года, – как сообщала известная французская газета «Nuove Senowaal Comedie», – у прианкеренной к каменному берегу баржи под романтическим названием «01—46—34—53-ХХ» что напротив острова Сите, вроде бы поначалу плеснул кто-то хвостом и вызвал неизвестный парижанам звук.

Так громко нерестуют таймени Сибири.

Чудище, всё в тине и водорослях показалось в воде, подпрыгнуло и, зависнув на компенсаторных канатах, забурчало матерное, ревнивое в адрес двух пьяных в полсиськи, обросших сизыми бородами автобродяжек.

Матерные высказывания вразнобой – типа подстрочного перевода – произнесены на трёх языках, один из которых, если изъять маты, был бы чистым литературным русским, если бы не мешал лёгкий малорусский оттенок.

Другой был почитай девственным, но слегка американизированным английским сленгом, в котором самым употребительным было междометие «Е!».

Третий язык кучеряв и бестолков, и слишком длинен, пожалуй, чтобы из речи можно было извлечь хоть какой-либо осязаемый умом смысл.

На то, что это был именно тот самый, описанный ранее, двух— или трёхголовый, двуязычный и при этом однохвостый гражданин, преследующий русских путешественников от самой границы Западной Сибири, начинающийся сразу за знаменитыми Тугайскими топями, а не какой-то другой – офранцузившийся нильский крокодил, – автор романа-солянки толком не отреагировал и никому из присутствовавших очевидцев ничего не растолковал.

Бродяжки (а это, конечно же, Порфирий Сергеевич Бим с Кирьяном Егоровичем Полутуземским) отдыхают. Сегодня они – клиенты плавучего кабака и вольготно расположились на верхней палубе. Наркотики? Что Вы! У Бима и глаза и уши заполнены обыкновенным алкоголем. Надо же какой молодец с утра!

Он отнёс дивные видения с животным на счёт пивных галлюцинаций, аналогичных пережитой траве. По крайней мере так объяснял товарищу.

– Ты, дорогой наш дружбан, притормозил бы с алкоголем, – советовал ему Кирьян Егорович. – Не ровён час…

– Не «ровён», ха, явно крив он, – манерно ответствовал Порфирий.

У него совсем недавно появился запечатанный, мокрый сверху целлофановый пакет. В пакете бабки, которые он тут же стал бойко швырять направо и налево. А на лице расширилась и до самого вечера не сходила, накладываясь на речь, удовлетворённая, гордая улыбка миллионщика.

Был бы тут Малёха, то этот, потупившись, не произнёс бы ни слова. Но он был в в Амстердаме, отпущенный папой на вольную волю. Несчастный, задавленный гипотезами воспитания папа и не догадывался, что сыновьи карманы битком набиты евробаксами, вдесятеро превышающие скромные отцовские подачки.

Наличествующая в тот момент на барже милая, если не признать честно – обалденная, настоящая красотка официантка Жаннет с причёской каре и со смешной фамилией, доставшейся ей от первого мужа-студента (он иранец, потому тут могут приключиться огрехи перевода), – мадемуазель, извините дословный… скорей звуковой перевод – Не… ди, насильно познакомилась с приставучим, если не сказать хлеще – с липким и сладким как старинные ленты для мух из города Ёкска, развешанные в каждой серьёзной пельменной, уважающей сангигиену, Порфирием Сергеевичем Бимом-Нетотовым.

(Ба! Расчудесная фамилия упомянутой дамы внимательному читателю, сосавшему текст без пропусков, уже встречалась. Такие редкие фамилии не забываются).

Жаннет не обошла стороной и скромного внешне, но похотливого и магнетического внутренне, не знакомого с творящимися за его спиной тайными делишками, г-на волосатиришки 1/2Туземского Кирьяна Егоровича.

Жаннет по неясной пока фамилии Не… ди по причине культурного кризиса не так давно была уволена из театра-кабаре «Роби-Боби». Не имея средств на достойное существование, соответственно не имела под рукой необходимого качественного фотооборудования, чтобы запечатлеть данный кратковременный, но весьма живой феномен с участием многоязычно говорящего животного.

Шокированная увиденным девушка, не откладывая в долгий ящик, обратилась с соответствующим запросом в Парижский филиал Ордена Спасения Национальной Французской Лягушки.

Там, на полном основании, по их мнению, и обидно для самой соискательницы, мадемуазельку Жаннет Не… ди подняли на смех и выставили за клубную дверь. – Вам, мадама, в другой дом надо.

– Ослы! – максимально вежливо журила отвечающего за связи с общественностью клерка бывшая актриса, трахающаяся редко, да метко. Да ещё не со всяким. Да ещё, чтобы с ласковыми выражениями и творческой выдумкой.

– Это даже не пилот НЛО: обычная мутация пресмыкающегося. Двухголовых ящериц, что ли, не видели, правда, Бантик? – продолжила тему Жаннет, придя на баржу следующим днём ровно в положенное время.

Наспех чмокнув молодого человека, она принялась сервировать столы. На берегу формировалась и роптала кучка ранних клиентов, не успевших или не хотевших завтракать в своих гостиницах.

На баржу не пускали. Бантик показывал клиентам часики и расположение стрелок в них, потом тыкал на собор, расположившийся левее того участка горизонта, откуда обычно вздымалось нежаркое утреннее солнце.

Хозяева старательно улыбались: «Сейчас, сейчас, господа (как же вы все надоели!)».

Банти старался быть рядом с подружкой, хотя, чаще всего, просто ассистировал Жаннет в её вечно парадоксальных приключениях, возникающих чаще всего на пустом месте.