Сыны Перуна - Сергей Жоголь

Распускаются цветы, поднимаются травы, природа оживает и молодеет. Оживает и молодеет не на глазах, потому, что глазу это омоложение незримо и незаметно. Она словно тесто в кадке, сдобренное дрожжами: оно поднимается, пузырится и набухает, как набухают весенние почки на деревьях, как набухает земля, переполненная влагой и живительным солнечным светом. Солнце поднимается над горизонтом, оживляет землю и… а впрочем, только ли это заслуга солнца? Пожалуй, нет. Солнце, оно ведь только греет. Есть еще и вода, которая готова напоить всех и каждого, есть ветер, приносящий живительный шелест и прохладу, есть еще и земля, в недрах которой скрыты неисчерпаемые запасы, ресурсы, которые словно вдыхают потоки живого во все, что просит, жаждет этого живого, что хочет не просто быть, что хочет жить, жить, полной и настоящей жизнью.

Степь поражала своим волшебным многообразием и красотой. Для каждого времени года у степи имелся свой неповторимый облик. Где-то в середине лета степь желтеет, словно покрываясь золотым налетом из увядающих листьев и трав. Она становится похожа на желтый ковер с изредка встречающимися вкраплениями зеленых кустов и деревьев, который где-то далеко-далеко обрывается линией горизонта, и над ней простирается голубое небо с покрывающими его белыми воздушными облаками. Ближе к концу лета степь становится бурой и мрачной и представляет собой довольно грустное зрелище. Зимой степь покрывается небольшим слоем снега, переносимого с места на место сильными ветрами, и невыносимая летняя жара сменяется суровыми морозами, пронизывающими землю глубоко-глубоко и делающими ее твердой как гранит.

Но сейчас, весной, степь расцветала. Свежая зеленая трава, еще не успевшая выгореть и пожухнуть под лучами палящего солнца, колыхалась под порывами легкого ветерка, и казалось, что земля двигается и дышит. Дышит так, как может дышать только живое существо, наделенное плотью и кровью, способное мыслить, чувствовать и любить, и она, эта степь, жила, жила и любила своих обитателей так же, как и они любили ее. Вот где-то вдалеке промчалась стайка антилоп и скрылась из виду. Любопытный сурок высунулся из своей норы и бесстрашно смотрел на проезжавший мимо конный отряд, не замечая, что прямо над ним, высоко в небе, кружат два огромных степных орла. Пение жаворонков раздавалось повсюду, дополняя красоту, ощутимую глазом, еще и приятной слуху живой музыкой.

Именно такой любил степь хан Сар-Авчи. Сейчас он, оставив жен и наложниц, а также все свои стада и богатства на попечение Сун-Джена, которому он поручил командование жалкими остатками своего войска, мчался с горсткой венных слуг в стан правителя Хазарии с просьбой о защите своих владений от коварного Илькэ-Бэка.

6

Наступил месяц Нисан[18], и великий и богоподобный Каган, потомок знатного рода Ашина, покинул свое зимовище — стоявшую на Волге столицу Итиль и выехал на свои летние кочевья, простиравшиеся на многие-многие километры к западу от Каспийского моря. Сопровождавшие его многочисленные жены и наложницы, охраняемые сильными злобными евнухами, преданными и верными, так же последовали за ним. Окружавшая Кагана в его зимних владениях, находящихся в стенах Итиля, приближенная знать, состоящая как из белых хазар, так и из богатой болгарской аристократии, сейчас покинула божественного правителя. Царские советники, министры и просто приближенные князья сейчас тоже разъезжались по своим родовым поместьям, находящимся поблизости от владений Кагана.

Но сам хазарский царь не покинул своего божественного владыку и сейчас сопровождал его. Ильк, что значит «первый», Иша или Бек, Малик-Хазар или как его еще называли Приобщенный Шад (так как он был одним из немногих, кто мог общаться с Каганом) — фактический и единственный полноправный правитель всего хазарского царства. Именно он, хазарский царь, вел мирные переговоры с соседями, объявлял войны народам и завоевывал их, собирая с них дань и подати. Он управлял вассальными князьями и прочей знатью, руководил сбором налогов с простого люда и вершил свой правый суд над теми, кто нарушил закон или его царскую волю. Поэтому именно к нему, к Беку, спешил подгоняемый страхом за свою жизнь и за свои богатства, преследуемый неудачами и бедами хан Сар-Авчи.

Кочевье представляло собой раскинувшееся на многие километры огромное поселение. В окрестностях кочевья паслись огромные стада лошадей, верблюдов и быков, а так же другого более мелкого скота. Всюду сновали небольшие конные отряды воинов, исполнявшие роль царской охраны. Уже подъезжая к резиденции правителей Хазарии, Сар-Авчи был остановлен всадниками из придворной гвардии, вожак которых затребовал объяснений от прибывших путников и, узнав цель их визита, сопроводил в поселение. Въехав в кочевье, Сар-Авчи Хан увидел раскинувшееся на большом расстоянии от основного поселения, располагавшееся на высоком холме жилище самого Кагана — богоподобного правителя всей огромной страны. Огромный шатер из белого войлока, разукрашенный дорогой вышивкой, был окружен более мелкими жилищами, в каждом из которых жили жены и наложницы Кагана. Божественный правитель имел двадцать пять жен из числа дочерей и сестер вождей покоренных народов и около шестидесяти наложниц, каждая из которых занимала отдельное жилище и охранялась собственным евнухом.

Помимо евнухов жилье кагана и его семьи охраняли грозные наемники из числа тюрок-мусульман, именуемых также арсиями. Это были беженцы, переселившиеся из земель, расположенных рядом с близлежащим к Хазарии Хорезмом. Храбрые и беспощадные воины, готовые в любую минуту прийти на выручку своему правителю, принять участие в любом завоевательном походе. Однако, по установленному соглашению, арсии имели право не участвовать в войнах против своих единоверцев-мусульман.

Сар-Авчи при встрече с гвардейцами Бека не стал полностью раскрывать своих планов, а сообщил, что прибыл с визитом к своему родичу. Кел-Дуган был двоюродным братом его матери и занимал незначительную должность при дворе правителя Хазарии. Именно к нему и поспешил Сар-Авчи, в надежде найти временный кров и пристанище для себя и сопровождавшего его небольшого отряда.

7

Жилище, в котором жил приближенный к правителю родственник Сар-Авчи Хана, представляло собой просторную, около шести метров в диаметре, юрту, в которой обитал пожилой хозяин вместе со своей немногочисленной семьей. В центре жилища горел очаг, от которого легкие струйки дыма уходили к потолку и через отверстие в крыше вырывались наружу. Каркас постройки был выполнен из дерева, а стены и потолок были изготовлены из нескольких слоев материи, чередующихся со слоями плотного толстого войлока. В самой дальней части жилища возвышался небольшой ящичек из твердого дерева с незатейливым резным узором, на котором красовалась позолоченная фигурка Тенгри-Хана — единого небесного бога. Несмотря на то, что сам Каган и правящий страной царь — Бек объявили государственной религией иудаизм, многие хазары, в том числе и знать, продолжали придерживаться старых языческих традиций. Возможно, именно эти убеждения и помешали упрямцу Кел-Дугану продвинуться по карьерной лестнице, и он до сих пор являлся одним из низших придворных чиновников.

Напротив очага, лицом к входу в юрту сидел хозяин дома, младший привратник Бека Кел-Дуган — дряхлый упрямый старикашка с длинной куцей бородкой и густыми нахмуренными бровями. Он не спеша потягивал холодный кумыс из дорогой китайской чашки и слушал свалившегося на него как снег на голову несчастного родича.

— Мои воины пали, кочевья разграблены, мой старший сын с остатками войска засел в крепости и боится выходить из нее. — Сар-Авчи сидел на толстом ковре по правую руку от хозяина, продолжая повествование о своих бедах. — Илькэ нарушил закон, и правитель должен вступиться за нас и наказать этого негодяя.

— Расскажи мне лучше о русах. Как могло случиться, что ты, воин в нескольких поколениях, имея войско, превосходящее числом, потерпел такое поражение. — Старик поднес чашу ко рту и сделал еще один глоток.

— Боги отвернулись от нас, — начал свой рассказ Сар-Авчи, но хмурый старик резко перебил его.

— Оставь в покое богов, я продолжаю молить великого Тенгри, мой владыка молится другому, невидимому богу, его стража поклоняется какому-то Аллаху, а русы приносят жертвы своим, неведомым нам богам, только в бою побеждает не тот, кто молился сильнее, а тот, кто лучше сражался, кто был мудрей и храбрее.

— Тогда я скажу тебе правду, мудрейший Кел-Дуган, — гость взглянул на хозяина юрты с волнением и продолжил. — Славяне были храбры, но мы разбили их, и они заперлись в своей крепости. Но те, другие — русы, они не просто воины, они воплощение зла. Они сражаются так, что наша доблесть меркнет перед их бесстрашием. Они идут в бой, как на праздник, убивая врага, они ликуют, и остановить их может только чудо, но ты запретил говорить о богах. А, как известно, без богов нет и чуда.