Отец Александр Мень. Христов свидетель в наше время - Ив Аман

Диссидентство, наконец, пошло в гору. Оно никоим образом не было организованным движением, преследовавшим определенные цеди, ибо главное место в диссидентстве заняла личность, отстаивающая свое право на инакомыслие. Об этом говорило и то имя, которое они сами себе дали: инакомыслящий. Так называли себя люди, рискнувшие в один прекрасный день нарушить правила поведения, предписанные режимом. Советский человек находился в таком состоянии, когда надо было непрерывно следить за самим собой, обуздывать себя и заниматься самоцензурой.[103] Механизм «двоемыслия» описан с клинической точностью английским писателем Оруэллом: «Знать и не знать, чувствовать себя вполне правдивым и говорить при этом тщательно сочиненную ложь, придерживаться одновременно двух мнений, взаимно друг друга исключающих… Применять логику против логики, отрицать мораль и одновременно ссылаться на нее… Сознательно привести себя в бессознательное состояние, а затем заставить себя забыть тот факт, что вы только что подвергли себя гипнотическому воздействию».[104]

Коммунистический режим стремился полностью подчинить себе все население. После официальных выступлений или докладов каждый должен был выразить одобрение, чтобы таким образом заявить о своей благонадежности. Надо сказать, что это отнюдь не просто, когда говоришь, полностью отделить субъективное мнение. Подобные «ножницы» вынести очень трудно. Безусловно, в брежневские времена эти «ножницы» стали не столь большими, по мере того как идеологические выступления вбирали в себя все более пустые формулы и их непосредственно и немедленно не внедряли в жизнь. Что и объясняет почему официальные правила стали меньше действовать на людей. При всем том, люди вынуждены были повторять все то, что им вдалбливали по радио, через телевизор и прессу и на собраниях. Чтобы избежать этих «ножниц» между тем, что говоришь и тем, что думаешь, люди вступали в сделку с идеологией, пытаясь верить хотя бы в некоторые утверждения пропаганды, короче говоря, думать почти так же, как и говорить.

Диссиденты же, наоборот, пошли в противоположную сторону и решили говорить и действовать так, как они думают, рискуя (может быть не сразу, но без сомнения) быть пойманными в хитроумные сети репрессивных органов, что выражалось в неприятностях на работе, ночных анонимных звонках по телефону, угрозах, в том, что перед вашим домом целый день стоят в слежке люди, наблюдающие за всеми из черных машин, допросах, обысках. Поединок между человеком и огромным репрессивным аппаратом СССР требовал необыкновенной силы воли. Но героизм таил в себе опасность дестабилизации личности и это иногда оборачивалось против самой личности — борьба порою становилась самоцелью.[105] Поэтому среди некоторых диссидентов были такие, кто проявив удивительную смелость, не смогли привыкнуть к нормальной жизни по возвращению из неволи.

Государство довольно долго играло с человеком в кошки-мышки, затем следовал арест, обвинение, допросы. КГБ оказывало на всех моральное, а при случае и физическое давление, затем следовал суд, приговор, и человек отправлялся в ГУЛАГ. Борьба с диссидентством была поручена Ю. В. Андропову, который возглавил КГБ с тем, чтобы ликвидировать последствия десталинизации. Процесс Синявского и Даниэля стал первым из целой серии политических дел.[106] КГБ силился выбить из обвиняемого признание и «искреннее раскаяние», как в старые добрые сталинские времена, но достичь этого удавалось редко. В ответ начиналась новая форма репрессий: помещение на бессрочное время в «специальные» психиатрические больницы, где «пациентов» нашпиговывали сильными нейролептиками и пичкали инсулином в больших дозах.

Тем временем, то движение протеста, что начало формироваться на процессе Синявского и Даниэля, продолжалось. Опытные диссиденты прилагали все усилия, чтобы придать гласности каждый арест, каждый процесс и каждый случай помещения в психиатрическую лечебницу по политическим причинам. Создавались группы по защите прав человека. В 1974 году, благодаря Солженицыну был основан Русский Общественный Фонд помощи политическим заключенным и их семьям. Две крупные фигуры влияли на ход этой борьбы. Первым был А. Солженицын, который сравнил себя с человеком, стоявшим на коленях и постепенно, по ходу всей своей жизни выпрямлявшимся в полный рост, с человеком, заговорившим во весь голос после долгих лет вынужденного молчания.[107] Он первый посмел начать лобовую атаку на советскую идеологию и неоднократно призывал не участвовать во лжи. Свой вызов властям он постоянно усиливал, появление книги «Архипелаг ГУЛАГ» произвело эффект разорвавшейся бомбы. В 1974 году власти его арестовали и насильно изгнали из страны. Вторым был А. Д. Сахаров, принадлежавший к числу советских ученых очень высокого ранга, которых режим лелеял и всегда старался удовлетворить малейшее их желание. Однажды он почувствовал (а вернее, чувствовал это всегда с рождения), что все то изобилие, в котором его топят, есть прах, что душа ищет правды.[108] Он отказался от всего и целиком отдался борьбе за права человека. Присутствовал на всех политических процессах, оставаясь снаружи, если его не пропускали внутрь. Со всей страны люди разных национальностей приходили к нему за помощью.

На борьбу с диссидентством КГБ понадобилось пятнадцать лет. Кроме репрессий в этой борьбе он использовал также и другое средство.

Начиная с 1970 года, после того, как была начата бурная антисемитская кампания, под давлением международного общественного мнения, власти ежегодно давали разрешение известному числу евреев эмигрировать в Израиль. Советские люди, не имевшие ни малейшего отношения к еврейской нации, устремились в эту брешь. Они добивались того, что им присылали из Израиля приглашения, необходимые для того, чтобы покинуть Советский Союз. Порой сам КГБ подталкивал людей к этому, чтобы таким образом избавиться от некоторых диссидентов, напрямик предлагая им выбор: «Либо вы едете на Запад, либо мы займемся тем, чтобы вас отправили на Восток». На Восток, то есть в Сибирь. Репрессии особенно усилились после вторжения в Афганистан в 1979 году и по случаю Олимпийских Игр в Москве в 1980 году. Именно в этот момент Сахаров был выслан на жительство в Горький, под надзор. После смерти Брежнева в 1982 году, когда Андропов встал во главе партии, они достигли высшей точки.

За годы, прошедшие после падения Хрущева, заметно изменилось отношение людей к религии. В одном из самиздатовских текстов, датированных началом восьмидесятых годов, наблюдатель констатировал: расспросите десяток ваших друзей, явно неверующих, и спросите их, существует ли Бог. Они вам тут же ответят: «Нет, Бога нет!». Затем, поразмыслив минутку, девять из десяти добавят: «Нет, но что-то, конечно, есть!» Речь здесь не идет — продолжает автор, — о суеверии или о предосторожностях «на всякий случай», но о чувстве глубоком, о том что существует духовная реальность вне видимого мира. Только люди не осмеливаются назвать это Богом. Это им так же трудно, как первый раз осенить себя крестом. У них появилось чувство, которое обязывает к чему-то очень серьезному, если произнести имя Бога без насмешки. Это было первое «да», и оно повлечет за собой целую серию других «да» и приведет к тому, чтобы многое пересмотреть в своей жизни. Те, которые говорили, что существует нечто, обычно добавляли: «у каждого своя вера». Часто под этим таились духовные принципы, моральные правила, определявшие, что хорошо и что плохо, несколько религиозных идей, достаточно смутных, но среди прочего содержащих убеждения в том, что ребенка надо крестить, родителей и близких отпевать в церкви, а над могилой ставить крест.

Отказавшись от проекта коллективного будущего, индивидуум замыкался в себе, его заботили, главным образом, карьера и личный комфорт, но многих все это приводило к мыслям о цели и смысле существования. Не все ставили перед собой эти вопросы четко, но в их поведении по отношению к вере, религии, Церкви чувствовалось нечто новое. Презрение и насмешка уступали место любопытству, даже уважению.[109] «Молодежь наша — писал А. Левитин — часто безрелигиозна, часто заражена антирелигиозными предрассудками, в следствии которых она рассматривает религию как порождение темноты и невежества. В ней, однако, нет антирелигиозного фанатизма и озлобления ее дедов, и все попытки профессиональных антирелигиозников во времена Хрущева раздуть антирелигиозный фанатизм окончились полным провалом. В ней нет и полного нежелания знать или замечать религию, в ней нет того холодного, презрительного равнодушия, которое характерно для отцов. Средний представитель молодого поколения относится к религии со смешанным чувством недоверия и интереса».[110] Молодые люди стали носить не только джинсы, но и кресты, к великому огорчению газеты «Комсомольская правда», органа Союза коммунистической молодежи. Газета эта обличала подобную практику, парадоксально объясняя ее успехами атеизма: «Что религия — это опиум для народа, знают все. Для большинства молодых эта формула столь очевидна, что ее смысл не доходит до глубины их сознания. Разве не в этом причина, по которой часть молодежи „открывает“ религию не как обскурантизм, а как красивое прошлое, как привлекательный обряд. Над современной, полированного дерева, мебелью стены украшены иконами. А тот или иной надевает крест, конечно, как предмет искусства, как дань моде…».[111]