Тайные тропы - Георгий Брянцев

— Я и не подозревал, что это вы, — нашелся Ожогин.

— И я бы никогда не подумал, — добавил Грязнов, понявший тактику друга.

— Это возможно. Мне тогда так обработали физиономию, что, взглянув в зеркало, я сам испугался. Но я вас запомнил.

— В чем дело? Что произошло? — раздались голоса. Горбун добросовестно рассказал обо всем случившемся.

— Молодцы! — одобрительно сказал Изволин, и все согласились с ним.

— Ничего не понимаю, хоть убейте! — сказала Матрена Силантьевна.

Горбун махнул рукой и, воспользовавшись тем, что Варвара Карповна вышла из комнаты, подсел к Ожогину.

— А ведь здорово получилось! — Он достал портсигар, закурил и положил его на стол. — Не спохватись вы вовремя и не притащи этого Юргенса — не выкрутились бы у Гунке. Ей-богу! Он не любит Юргенса, а тот — его. Они на ножах. И Юргенс бы вас не отбил. Нет-нет, уж поверьте мне… — Горбун прижал руку к груди, закивал головой и перешел на шопот: — Вам я моту кое-что сказать — я теперь понимаю, кто вы, но только никому об этом ни слова. Варвара Карповна просто боится обер-лейтенанта Родэ. Очень боится. А Родэ — это сила. Родэ держит ее при себе как переводчицу, кроме того ухаживает за ней, ну а ей это не совсем, видите ли, приятно, потому что Родэ престрашенный…

— Карп! — раздался вдруг резкий голос Матрены Силантьевны.

Опьяневший Тряскин спал, положив голову на стол.

Гости, не прощаясь, потянулись к двери. Варвара Карповна успела сказать Ожогину, что скоро будут ее именины и что Ожогин должен прийти обязательно.

Попрощавшись в коридоре с Денисом Макаровичем, друзья вышли на улицу. Сразу стало легче, словно с сердца свалилось что-то тяжелое и грязное.

Надо было решить, сообщить ли о встрече с горбуном Юргенсу или нет. Ожогин и Грязнов пришли к выводу, что гестаповского доносчика следует основательно проучить.

За час до занятий Ожогин позвонил по телефону Юргенсу и доложил, что есть необходимость видеть его лично. Юргенс разрешил зайти.

— Опять чрезвычайное происшествие? — встретил он вопросом Никиту Родионовича.

— Продолжение чрезвычайного происшествия… — ответил Ожогин.

— Вторая серия? — уже не скрывая иронии в голосе, спросил Юргенс.

— Что-то вроде этого.

— Слушаю. Выкладывайте.

— Коммунист, оказавшийся в нашем доме и арестованный по вашему приказанию как опасный преступник, сейчас на свободе…

— Что-о-о?! — взревел Юргенс, и кровь прилила к его лицу. — Где вы могли его видеть?

Ожогин рассказал, что встреча с горбуном произошла совершенно случайно в доме знакомого им столяра городской управы Тряскина. Выяснилось, что горбун не коммунист, а сотрудник какого-то Гунке, по заданию которого и действовал.

— Идиоты! — буркнул Юргенс.

Ожогин добавил, что о своей связи с гестапо горбун говорил в присутствии Тряскина, его жены, дочери и подруги дочери. Ожогина и Грязнова горбун теперь считает своими, и нет никакой гарантии, что не будет болтать о них на стороне. Ожогин и Грязнов не могут быть уверены в том, что сумеют при таких обстоятельствах сохранить в тайне свои отношения с Юргенсом.

— Ясно! Довольно! — прервал Юргенс Никиту Родионовича.

— Мы полагаем, что поступили правильно, решив тотчас доложить об этом вам… — вновь начал Ожогин.

— И впредь делайте точно так же, — одобрил Юргенс. — Кстати, вы не знаете хотя бы фамилии этого мерзавца?

— К сожалению, не поинтересовались.

Когда Ожогин готов был покинуть Юргенса, тот спросил:

— Аккордеон нашли?

— Да.

— Отлично. Я видел мельком ваше объявление, но не особенно верил в его успех. А у кого купили?

— У соседа Тряскина.

— У этого Тряскина вы встретили мерзавца горбуна?

— Совершенно верно.

7

С утра неожиданно запорошил мелкий снежок. Он ложился ровным тоненьким покрывалом на грязную, усыпанную бурыми листьями мостовую, на крыши домов. Город стал неузнаваем: он будто помолодел, преобразился.

Рассматривая в окно улицу, Грязнов радостно потирал руки. Вот она, долгожданная зима! Неожиданно в окне показалась знакомая фигура Изволина, и мальчишеский задор у Андрея сразу пропал. Он стремглав выскочил на крыльцо.

— К нам, Денис Макарович?

— А то куда же еще! — ответил улыбающийся Изволин. — Конечно, к вам.

Андрей помог ему отряхнуть с шапки и пальто снег и раздеться.

Приход Изволина вызывал удивление. Денис Макарович еще ни разу не бывал у них — боялся, что это может навлечь подозрения.

— Вздумалось посмотреть, как мой аккордеон тут поживает, — шутливо объяснил свой приход Изволин. — А ну, покажите.

— У хороших хозяев ему не скучно, — ответил Грязнов и вынул аккордеон из футляра.

— Вижу, вижу — не жалуется, — продолжал Денис Макарович, любовно оглядывая инструмент. — Славная штучка! Слов нет, славная. Берегите ее, ребята… — Он оглянулся на дверь, ведущую в соседнюю комнату.

— Не беспокойтесь, Денис Макарович, — перехватил его взгляд Ожогин: — хозяйка выехала по разрешению Юргенса в деревню и возвратится через неделю, не раньше.

— Если бы она была дома, — улыбнулся Денис Макарович, — то я бы и не пришел к вам. Понятно?

Расположились в столовой, за круглым столом.

— Есть дело, и дело безотлагательное, — после некоторого молчания заговорил Денис Макарович.

Ожогин понимающе кивнул головой.

— Нашу подпольную организацию интересует дом, в котором живет и работает Юргенс. Нужно узнать: и кто посещает Юргенса, и о чем разговаривает Юргенс со своими людьми, и какие готовит планы. Задача не из легких, что и говорить, но выполнить ее надо во что бы то ни стало.

Денис Макарович изложил свой план. Он был прост, но смел.

В дело, кроме Ожогина и Грязнова, вводились еще три товарища. За всех можно было ручаться головой.

На следующий день в здание городской управы вошли три совершенно различных по внешнему виду и одежде человека. Они молча поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по длинному коридору в самый конец, где находилась приемная бургомистра, и присоединились к группе посетителей, ожидающих приема.

Самый старший из вошедших, он же самый маленький по росту, был одет в поддевку, перешитую из венгерской шинели. На голове у него была меховая шапка, на ногах — валенки. Лицо посетителя было нахмурено. Тоскливыми глазами смотрел он себе под ноги и, казалось, что-то упорно обдумывал.

Самый молодой и самый высокий, в засаленной тужурке поверх шерстяного свитера и таких же засаленных спортивных брюках, заправленных в сапоги, был неимоверно худ. Казалось, он только что поднялся с постели после долгой, изнурительной болезни. Огромные глаза неестественно ярко блестели. Он приметил последнего из сидящих на длинной скамье в ожидании приема и внимательно следил, чтобы никто не прошел вне очереди.