Соленое озеро - Пьер Бенуа

С бесконечными предосторожностями, чтобы не распугать этот маленький любимый им мирок, опустился отец Филипп на камень. Вода и животные пели. Отдавшись на несколько минут течению своих мыслей, он доверил окружавшей его природе то, что его мучило.

Он отпускал свою мысль плыть по воле журчащего ручья; потом минутами, как рыбак, коротким движением притягивающий к себя слишком далеко отплывшую пробку, возвращал ее к себе обратно.

О чем думал он? Кому какое дело! Зачем обнажать священную тайну души, разбирать ее, анализировать ее, устанавливать отдельно каждую пружинку, как мы делаем, когда подробно исследуем, согласно инструкции, каждую из деталей ружья образца 1886 года, измененного в 1893 году! Не лучше ли стараться непосредственно изучить действие неразобранного ружья, не вдаваясь в роскошь анализа.

Перед отцом д’Экзилем тихий, спокойный зеленый протекал Иордан. Глядя на его чистые, прозрачные воды, нельзя было без содрогания представить себе отвратительную пропасть рассола — Соленое озеро, куда, меньше, чем за три лье отсюда, вливались эти воды.

Во мху ползали жуки, над ним пели пташки. Отец д’Экзиль блуждал взглядом вокруг. Вдруг у него вырвался жест изумления.

На плоском камне, рядом с ним, лежала книга, одетая в серый люстриновый чехол.

— А! — вырвалось у него.

И он раскатисто рассмеялся, читая заглавие раскрытого им томика:

Прощание Адольфа Моно со своими друзьями и с Церковью. От октября 1855 г. до марта 1856 г.

Наткнувшись на эту книжку в самом сердце Дальнего Запада, под сто пятнадцатым градусом долготы, иезуит испытывал такое же изумление, как если бы он нашел аргумент bona fide в «Провинциалках».

Раскрыв книгу наугад, он прочел:

«Не чувствуете ли вы, что все, что со мной ни случается, служит к тому, чтобы распространять среди непосредственно окружающего меня общества, а в частности — среди моей семьи, дух мира и чистоты, и что дом наш в известной степени менее неприспособлен, чем он был доныне, быть домом молитвы, где постоянно призывается имя Божие, как оно постоянно призывается на него?..»

Иезуит положил книгу и потер себе руки.

«Вот кто, — пробормотал он, — будет стараться доказать, что отрицание пользы дел не так далеко от известного фарисейства. И подумать только, что это та бессвязная болтовня, которая так нравится Амиелю, Прессансе и Этупу, славному Аженору де Гаспарину! Но пойдем дальше. В моем положении, я не имею оснований не быть беспартийным».

И он продолжал:

«О чудо Божией Благодати! О могущество Евангелия. О горечь греха! О неизменная твердость благодати! Будем бороться с грехом, друзья мои, это...»

— Простите, сударь, но вы сидите на моем платье.

Отец д’Экзиль вскочил.

Перед ним стоял человек, человек обнаженный или почти обнаженный. Вокруг бедер у него был повязан платок, который вода скрутила в веревку. Обеими руками, целомудренно растопыренными веером, закрывал он то, чего не могла прикрыть эта опояска.

Он повторил:

— Вы сидите на моем платье.

— Действительно — сказал отец д’Экзиль. — Простите меня, я не заметил этого.

Они продолжали смотреть друг на друга: голый человек с большим достоинством и немного смущенный; иезуит — с сильным желанием расхохотаться.

«Где видел я этого чудака?» — спрашивал он себя.

Купальщик церемонно представился.

— Священник Джемини Гуинетт из Балтиморы.

«А! очень хорошо, — пробормотал иезуит. — Теперь я знаю! Это один из пасторов вчерашней утренней кавалькады!»

И чтобы не отстать в вежливости, с трудом сохраняя серьезность, он сказал:

— Отец Филипп д’Экзиль из Общества Иисуса. Вот ваше платье.

Тот захватил его в беспорядке, поклонился и Исчез за кустами. Скоро он вышел оттуда приглаженный и одетый.

— Простите меня, что я явился перед вами в таком виде...

— Не в чем извиняться. В такую погоду прекрасно искупаться... А книга эта тоже, вероятно, ваша?

И он протянул ему «Прощание Адольфа Моно».

— Да, моя, — подтвердил пастор. — Очень хорошая книга.

— Я знавал Адольфа Моно в Монтобане, — сказал отец Филипп, — когда он преподавал на протестантском теологическом факультете мораль. Человек талантливый, — вежливо прибавил он.

— С большим талантом, — подхватил пастор.

— Вы интересуетесь его произведением?

— Не столько им... Вы, может быть, слышали об Эмерсоне?

— Я слышал о нем, — сказал иезуит.

— Я изучаю влияние Эмерсона на писателей реформированных церквей в Европе, — небрежно произнес Гуинетт.

— Вам, я думаю, очень трудно серьезно заниматься этим важным трудом, раз вы состоите полковым священником, — сказал отец Филипп. — Мне кажется, я заметил вас вчера, при прохождении американских войск. Думаю, вам представляется масса затруднений...

— Кому говорите вы это? — с горечью заметил пастор.

«Ага! — подумал иезуит, — озлобленный!»

Он взглянул внимательно на своего собеседника. Это был человек лет тридцати, брюнет, довольно красивый, с тонкими чертами, матовым цветом лица, с глубокими глазами. Голос у него был важный, проникновенный и проникающий. Он сам любил себя слушать.

— «Меланхтон!» — пробормотал отец д’Экзиль.

Он хотел показаться заинтересованным, хотя уже скучал смертельно. Он повторил:

— У вас, должно быть, много затруднений.

— Вы производите на меня впечатление человека порядочного, — проговорил пастор. — И должны поэтому знать, что такие люди, как мы с вами, в нашем положении, не всегда встречают у своего иерархического начальства понимание, на которое имеют право претендовать.

— Да, случается, — уклончиво отозвался иезуит.

— Со мною это случилось. Недоразумение с председателем методистской церкви в Балтиморе. Сущие пустяки с точки зрения доктрины, смело могу это сказать. А между тем меня послали туда, где вы меня видите... Что вы скажете о таких поступках?

— О них приходится только сожалеть, — ответил отец д’Экзиль.

— Не правда ли? — продолжал тот. — Также и вы, без сомнения...

— Я здесь по доброй воле, — сказал иезуит.

— А! — недоверчиво пробормотал Гуинетт.

— Впрочем, утешьтесь, — попробовал успокоить его отец д’Экзиль. — Лучше вам возиться с вашими солдатами и мне с моими индейцами, чем фильтровать настойку из комаров на каком-нибудь факультете.

— Вы забываете, что мы не признаем действительности дел, — сухо сказал Гуинетт — И потом, каждому по способностям его. Не стоило, правда, учиться тому, что я знаю, что, без сомнения, вы знаете, чтобы...

— Милостивый государь, — важно произнес отец д’Экзиль, — вы, вероятно, слышали об основателе ордена, к которому я принадлежу, которого католическая Церковь чтит под именем святого Игнатия. Когда речь зашла о том, чтобы послать миссионера к жалким язычникам, Игнатий не подумал о самом темном из учеников своих, который, может быть, в конце концов достиг бы таких же хороших результатов. Он послал к ним самого ученого из первых приверженцев нового ордена, Святого Франциска-Ксаверия.