Скальпель, пожалуйста! - Валя Стиблова

— Пойдем, похолодало…

Итка схватила меня за руку:

— Нет, погоди немного…

Она смотрела на меня пристальным взглядом, и глаза ее были серьезны. Потом сказала:

— Ты ведь не знаешь, что мы с Митей…

— Ты с Митей?..

Было странно слышать уменьшительное имя его студенческих лет из Иткиных уст. Оно резануло мне слух еще утром, когда она позвонила по телефону.

— Да, мы какое-то время встречались. Незадолго перед тем, как я с тобой познакомилась.

Запад померк, поднялся ветерок. Мне неожиданно стало очень холодно и грустно.

— А почему ты мне об этом никогда не говорила?

Открытый взгляд карих глаз не дрогнул.

— Мы с тобой обещали друг другу не ворошить прошлого. Ты сам хотел этого, и у тебя ведь до меня были возлюбленные…

А что ж, действительно ведь были! Одну звали Верой, другую Марией, третью уж не помню как. Свидетель бог, со времени своей женитьбы я о них ни разу не вспомнил. Однажды, вскоре после свадьбы, я разбирал стол и вытащил коробку со старыми письмами и фотографиями.

— Смотри, тут мое прошлое, — поддразнил я Итку.

Я думал, она, как всякая женщина, проявит любопытство и захочет поглядеть. Она поступила иначе. Вышла в соседнюю комнату и тоже внесла перевязанную тесьмой пачку. Когда ее развязала, посыпались другие письма, фотографии и засохшие цветы.

— Вот, — сказала она. — Теперь пусть каждый возьмет свои реликвии и бросит в печь.

В этом была вся Итка. Мы свалили их в одну кучу и подожгли. Тогда мне это показалось оригинальным. А теперь, как подумаю, что именно Микеш…

— Но тебе все-таки известно было, что он из интерната?

— Конечно. И странно: о других товарищах ты мне рассказывал, о нем — никогда.

— А он? Упоминал когда-нибудь обо мне?

— Разумеется. Когда мы с ним встречались, он был еще студентом. Потом я начала проходить практику у вас в хирургическом. Рассказывала ему о молодом ассистенте, который нас учит. Как только я произнесла твое имя, он сказал, что тебя знает, и стал о тебе говорить.

Вот оно! Мите я был неприятен, и он не смог забыть об этом по сей день. Но почему? Я был, на его взгляд, слишком самоуверен и тверд? А может быть, и потому еще, что тут была замешана Итка?

— Интересно, как он обо мне говорил. Я думаю… довольно резко…

— Нет, ничего определенно плохого сказано не было. И все-таки… мне тогда показалось, что он против тебя предубежден. Я специально снова и снова о тебе упоминала… это было в ту пору, когда ты начал обращать на меня внимание… И каждый раз это вызывало у него отрицательную реакцию. Один раз, например, он заявил, что ты страшно тщеславный и, когда тебе надо заниматься, не смотришь ни на кого и ни на что. В другой раз начал рассказывать о Фенцле, к которому ты будто бы относился свысока. Однажды он меня с этим Фенцлом даже познакомил. Мне тут же стало ясно, что я не найду с ним общего языка — он был какой-то многоречивый… И показалось, что оба тебя недолюбливают.

Я вздохнул. Мне все это начало представляться каким-то гротеском. Сегодня, когда я хотел выйти из палаты, Митя сделал попытку меня удержать. Может, и он намеревался рассказать мне о себе и Итке?

— И знаешь, дело прошлое, — продолжала она, — но именно эти его камешки в твой огород начали разжигать у меня интерес к тебе. Вообще-то мы не долго с ним встречались. Он для меня был слишком… — Она запнулась, не могла сразу подобрать определение.

— Романтик?

— Нет… Против такого качества я, видимо, не так уж бы и возражала… Он был какой-то не от мира сего… И ужасно сентиментальный. Я никогда бы не соединила с ним свою судьбу, хотя ему этого и хотелось.

— Как он смирился с тем, что вы расстались? Он тебя, разумеется, любил?..

— Возможно. Но он в то же время был очень самолюбив. Был уязвлен, когда узнал, что я намереваюсь с ним расстаться. Ожесточился. Потом я послала ему извещение о нашей помолвке — думала, он придет нас поздравить. Это поставило бы все на свои места. Но, видимо, он не хотел с тобой встречаться.

— Ну а теперь? Он попросил тебя устроить ему протекцию в клинику?

— Он вообще не знал, где я работаю. Мы встретились случайно, при профессорском обходе. Он сразу меня узнал, но, кажется, не очень этому обрадовался. Потом я к нему зашла. И разговор, в общем-то, велся в товарищеском тоне — это мне удалось. Он долго мне рассказывал о своей жене, по-моему даже нарочито долго. Просил, чтоб ей пока не говорили, что с ним.

Стемнело. Мое тяжелое настроение понемногу рассеивалось. Теперь мне в Мите многое стало понятней. А Итка? В чем, собственно, мог я ее упрекнуть? Да и давно это было…

— Скажи мне только одну вещь. Если бы я не заговорил о Микеше…

Она обняла меня за шею.

— Я все равно бы тебе о нем сказала. Теперь ты ему нужен — это меняет положение. Почему я, по-твоему, хотела, чтобы мы поехали в наш сад именно сегодня? Здесь мы хоть ненадолго, но по-настоящему одни, не то что дома: сидишь как на иголках — только и жди, что перебьет какой-нибудь звонок.

Мы ели бутерброды стоя. Белые кроны лишь слабо мерцали в сгустившемся сумраке.

— Как странно все это совпало…

Она кивнула — рот ее был набит булкой.

— Когда мы здесь, всегда происходит что-нибудь значительное.

Мы вспомнили прошедшие годы: рождение сына, ее мать… Докторскую диссертацию я защищал тоже в мае. А теперь — Митя…

— Ты знаешь, какую еще новость я сообщу тебе сегодня? Мне позвонила Эва — у них будет второй ребенок.

— И ты мне только сейчас это говоришь!

Эва — наша младшенькая. Единственная из детей, кто стал врачом. Старший сын, инженер-строитель, живет с семьей в Остраве. Второй сын предпочел археологию. Бывает иногда в далеких экспедициях. Пока холостой.

Спускаемся со склона к городу. Вдали, на магистрали, течет мерцающий поток машин. Вливаемся и мы в него.

— Ты позвонила бы Эве, пусть они к нам приедут.

— Обязательно. Позовем их на праздничный ужин, с горячим.

— На гуляш в горшочках, — стал я фантазировать. — На утку с хрустящей корочкой…

— На торт-мороженое.

— И каждому пирожное «безе»…

Мы теперь едем по главной улице. У меня уже нет сил состязаться с Иткой в гастрономической изобретательности. Сворачиваем в переулок, где на углу — хороший ресторан.

— Ну, баста! Идем ужинать.

Мы склонились над карточкой меню. Официант деликатно побрел куда-то в угол, потому что Итка выбирала долго и не давала отвлекать себя от этого занятия. «Такой чудесный голод не продам и за полсотни крон», — говорила она.

— Помнишь, — зашептала Итка, — у нас было еще мало денег, и ты мне раз в кафе сказал: «Все, что стоит в меню, сверху донизу, я бы съел».

Конечно, я это помнил. Итка училась на последнем курсе, а у меня зарплата была небольшая. Мы не могли себе позволить часто ходить ужинать куда-нибудь.

— Ты мне все говорила: «Решайся наконец, хватит разговоров! Во сколько это обойдется?» И я действительно все заказал. Хотя не все, два блюда остались.

— Я до сих пор не знаю: то ли ты не мог этого в себя впихнуть, то ли стало жалко денег.

— Нет, я бы при желании мог, но только… голода я уже не чувствовал и вдруг представил себе, какой будет счет. Я помню, нам тогда срочно требовалось приобрести что-то для дома.

— Посуду. У нас было только две-три самые необходимые плошки. Дело прошлое, но, если хочешь знать, я после каждого принесенного блюда думала: «За это можно было купить сковороду, за это — кастрюлю…»

Вдруг Итка прыснула со смеху. Официант в углу зала осуждающе повернул голову.

— Нет, я тебе скажу начистоту!.. Когда ты ел третье жаркое, я подумала: «Теперь дожевывает огнеупорный противень»…

Я оперся о спинку стула и смеялся с Иткой вместе. Официант не выдержал и подскочил к столу. Наконец мы что-то заказали.

3

Ах, Итка! Вечная ее ирония и чертовская прямолинейность! Как повезло мне, что мы встретились в жизни! Кто еще мог быть мне так близок? С кем мы могли бы так понимать друг друга? Я не очень-то выдержан, да и она не больно снисходительна к людским слабостям. Но мы ни разу с ней всерьез не ссорились. Чем это объяснить, не понимаю сам.

Когда мы только поженились и я еще не знал ее так, как теперь, я мог спросить, скажем, в субботу:

— Что будем делать завтра?

— Поедем за город, — предлагала она. — Вернемся последним автобусом.

— Но мне ведь нужно подготовить статейку для печати. Пожалуй, следует заняться ею.

Итка стоит у окна и смотрит на единственный кривой и запыленный куст акации, что растет у нас возле дома.

— Тогда зачем спрашивать? — говорит она, не оборачиваясь. — Сказал бы прямо: надо сочинять статью…

Она как будто произносит это равнодушно, но взгляд, устремленный на улицу, полон невысказанной тоски. Итка часами готова бродить по лесу и в дождь, и в осенний туман — ничто для нее не помеха.