Выигрыш - Элеонора Корнилова

Но обе пожилые не зря тряслись на велосипедах по пятнадцать километров до благотворительности. Обе держали деньги взажим. Их кошельки походили на мышеловки, деньги туда проникали, но выманить их наружу было невозможно: пестрые от старческих пятен руки мертво держали застежки. На ласковую просьбу о небольшом займе одна пенсионерка ответила отказом и девичьим объяснением, что они с Хансом почти незнакомы. Это не помешало ей принять прямые ухаживания Ханса и посетить после кофе его спальню. Там снова стояла принесенная из подвала бывалая кровать, потерявшая и пружины, и голос. Они долго возились в постели, будто строили под одеялом карточный домик. Потом Ханс гонял на кухню за постным маслом, остаток которого желтел на дне бутылки еще со времен Рози. Секс вышел, как по телефону. Но оба были довольны тем, что сделали нечто, обоюдно полезное для здоровья.

Знакомство состоялось и, пользуясь интимностью, Ханс обновил свой трюк у кассы. Охлопал карманы, сделал глаза: ах, забыл! Пенсионерка глянула, как пойманный альбатрос, и заплатила за Ханса один евро даже как-то мстительно. На другой же день она ждала у входа в благотворительный подвал, словно жена рыбака у моря. Стало ясно, что, несмотря на шторм и бури, она будет ждать Ханса всегда, пока не получит свой евро обратно.

Его дом нравился гостьям как-то вяло и не вызывал желание смахнуть пыль и постирать. Это были уже не те, не прежние, подружки. Эти бестрепетно смотрели в недолгое будущее. Знали, какой домик ждет каждую, и не хотели тратить время на уборку чужих помещений. Старушечий цинизм мог быть, конечно, расколот и растоплен, если б Ханс предложил руку и сердце, обрадовав избранницу вероятностью вдовства и наследования. Но пенсионерки видели Ханса насквозь. Он был из тех хитрых и корыстных, от которых напрасно ждать посмертного подарка, эти хрычи хотят всех пережить. Ханс тоже раскусил их. Эти старые никогда не станут Новыми. Их не провести от иллюзий до прозрения. Они уже прошли этот путь. Взаимные диагнозы не изменили их приятельских отношений. Заходя в благотворительность, Ханс бодро и плоско шутил с собравшимися, а своих пенсионерок, чинно пьющих дешевый кофе в ожидании лотереи, приветствовал, стукая по их столу костяшками пальцев.

Фольксваген, сообщник и движимое свидетельство благополучия, дряхлел. Ханс никуда не ездил: бензин так дорог! И куда ездить? Время от времени он заходил под навес, ковырял ржавые пятна на кузове. Скоро будут дырки. Шайзе! А кредит плати?! Он пришел к адвокату. Может, есть какой-нибудь закон, освобождающий от выплаты кредита? Нет, сказал адвокат. А почему бы Хансу, сказал адвокат, не выставить Фольксваген в автосалоне, на продаже подержанных автомобилей? Не нужно будет платить страховку. Ханс выручит деньги и рассчитается за кредит.

Розовый мальчишка! Нет, не мог Ханс растолковать ему, что не в силах с чем-нибудь расстаться, если уж оно попало ему в руки! Продать авто?! Ишь как! Тогда почему не продать дом? Это одно и то же! Адвокатик несогласно качал головой, но все-таки помог составить письмо банку, отказавшись подписаться и как-то заверить свою юридическую причастность.

В письме инвалид Ханс Шванц жаловался на недостаток средств. Пенсия-то всего пятьсот шестьдесят евро. По настоятельной просьбе клиента было упомянуто даже о четырнадцатилетнем плене отца у русских. Ханс был уверен: западный банк непременно пожалеет его, пострадавшего от коммунистов в двух поколениях, на то он и западный. Банк пожалел. Снизил помесячную выплату на десять евро. То-то же! Ханс знал, чем пронять сердца! Но миллион или сто тысяч все равно были крайне нужны. Ну, пусть половина – пятьсот или пятьдесят.

Кончалась зима, а грянул мороз. Минус полтора! На обоих этажах, во всех комнатах дома прочно поселился холод. Ханс отключил домовой обогреватель. Газ так дорог! Нужно экономить! Скоро весна. Замотавшись в попону с ларчика, он целыми днями разбирал почту с предложениями поиграть. Бормотал телевизор. Седой, как Ханс, обаятельный господин на экране убеждал покупать билеты Lotto. Ханс кивал ему: уже купил, на весь квартал. Ханс обложил Фортуну со всех сторон. Теперь ей некуда деться!

Он подписался еще на три новых игры: “Счастливчик”, “Грандиозный успех” и “Хитрец-миллионер”. Скоро, очень скоро прольется золотой дождь.

– Завтра! Морген! Доброе утро! – хрипел в кустах, как взойдет луна, постаревший Йохан. Его голос зашершавел и походил на шелест листьев.

Жертвы редко встречают убийцу соответствующей реакцией. Они не знают, какое у него к ним дело. Будь оно иначе, над землей висел бы вечный вопль ужаса.

Кролики, видя Ханса, связывали его появление с обычным: с куском брюквы, клоком сена. Их первый и единственный опыт насилия был забыт. Они не помнили своего детского кошмара при процедуре определения пола, когда, закатив глаза, долго висели вниз головой, туго зажатые коленями Ханса. Он въедливо колупался под их дрожащими хвостами, не всегда верно решал, девственны они или мужественны, и рассаживал по отдельным интернатам. Ханс не баловал кроличий народец. Его лицо хозяина и правителя, обращенное к кроликам, было суровым. Как иначе смотреть на неунывающих бездельников, жрущих в долг? Которые к тому же в любой день могут подохнуть, не рассчитавшись. Они были только мясо, которое до поры живенько прыгает в шкуре, во всем задолжав Хансу.

Наступала пора, и обреченный положить жизнь в кастрюлю встречал хозяина, как обычно: вставал на дыбы, барабанил лапками в сетку, дергал усами, гремел щеколдой. Дверца открывалась, но в морду не летела корочка хлеба. В клетку ныряли растопыренные пустые руки. Кролик, пометавшись, забивался в глубину, к задней стенке.

Ханс выковыривал его из угла орудием убийства – толстой палкой. Сжимал кроличьи уши в кулак, тянул вместе с подстилкой. Кролик упирался и тормозил всеми лапами. Обсыпанный навозом, Ханс нес кролика на место убийства, в заброшенную теплицу, держа за уши обеими руками. Там вспоминал, что оставил палку в клетке. Кролик дергался на весу, раздирал когтями задних лап рубашку.

– Шайзе! – визжал пораненный Ханс и выпускал уши. Кролик пускался в бега по теплице, получив свободу и надежду, что хозяин просто временно спятил, так странно с ним обращаясь.

Урсула различала сквозь обомшелую пленку теплицы кидающуюся в разные стороны фигурку, падающую, снова бегающую. Слышала пронзительные индейские вопли. Кто визжал? Сосед или кролик?

Ханс пытался подработать. Стал разносить газеты и рекламу. Сначала дело показалось несложным. Ездил на велосипеде по свежим улочкам. Сзади, в проволочном ящике, приделанном к багажнику, – стопы газет, перетянутые резиновыми шнурами.

Хорошо, когда рано. Никого нет. Улитки и слизни еще ползают по дорогам и тротуарам. Оставляют сопливые следы. Авто поедут и передавят. В прошлом году, как ни закрывал щели в теплице, пробрались. Объели все огурцы. Лучше не сажать. Как хрустят под колесами. А слизни, им наплевать, что переедешь. Живучие. Некоторые ставят ловушки. Пиво в тарелках. Слизни пьют, тонут. Еще чего, пиво. Ножом их, пополам.

Работа разносчика газет доставляла и другие радости. Проходя через сады, поднимаясь на крылечки, уставленные цветами в горшках, Ханс неприметно цакал твердыми ногтями и отсекал череночки приглянувшихся растений. От клематиса и бегонии, или – верхушку пеларгонии, или на редкость густомахровую петунию, или веточку от… – забыл название, но видел на садовом рынке, деревце очень дорогое, может, приживется. Он приезжал домой за новой партией газет с полными карманами.

Но в оплату за доставку входила еще и сортировка. В каждую газету нужно было вложить по шесть-восемь рекламных листков. Ханс не справлялся. После трех недель езды по местечкам и ночного стояния за длинным обеденным столом, заваленным разноцветными кипами, стержень в руке больно напомнил, что получает пенсию, содержит весь дом и организм и терпение его не беспредельно. Несколько раз Ханс выбрасывал ночью связки неразнесенной рекламы в уличный контейнер для бумаги и был однажды пойман на месте полицейским. Бледный Ханс залепетал об инвалидности и кредите. Полицейский отпустил нарушителя. Его объяснения не годились ни в какой протокол. Потом немного заплатили, но подработка на этом закончилась. Счастьем было, что не наказали.

А потом повезло. Важный Тамплон взял Ханса мыть вагоны. На две недели. Их отцы когда-то водили знакомство, оба были военнопленными.

Ханс увидел машину, узнал лицо, замахал. Тамплон сбавил ход, и Ханс побежал, держась за дверцу медленно едущего автомобиля, торопливо и сбивчиво заговорил об отцах и желании работать. Лицо Тамплона будто треснуло, когда он узнал в тощем старичке Ханса. Улыбнулся, остановил машину. Договорились, что Ханс поработает по-черному, потом Тамплон заедет и рассчитается наличными. А там будет видно. Ханс постоял еще, посмотрел вслед черному, присадистому BMW, сливавшемуся с тенями густых каштанов и сверкавшему, как молния, когда он вылетал на залитую солнцем дорогу.