Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Франсиско Усканга Майнеке

ее развивалась стремительно. В двадцать лет фон Харден покинула родительский дом из-за «удушающей буржуазной атмосферы» того района Гамбурга, в котором выросла. Она приехала в Берлин с пустыми карманами, стала вращаться в богемных кругах и вышла замуж за поэта-экспрессиониста Фердинанда Хардекопфа. Затем развелась и переехала в Цюрих. Там она работала на издательство Rauscher и опубликовала свой первый поэтический сборник – Verworrene Städte («Запутанные города»), а также редактировала недолго выходящий журнал Die Bücherkiste. Устав от Цюриха, она объехала несколько европейских городов и в конце концов возвратилась в Берлин. В «Западном кафе» фон Харден познакомилась с Карлом Фридрихом Лером, еще одним поэтом-экспрессионистом, с которым сочеталась браком. Лер, измученный войной и неспособный справиться с нанесенной ею травмой, пустил в себя пулю через несколько недель после свадьбы, прямо напротив кафе, в котором их свела судьба. Фон Харден перестала слагать стихи и больше не переступала порог «Западного кафе». Она с головой погрузилась в работу: начала писать роман о Робеспьере и крупные статьи для газет Berliner Tageblatt, Berliner Volks-Zeitung и Prager Presse. Послеобеденные часы она теперь проводила в «Романском кафе».

Биография Сильвии фон Харден демонстрирует новое положение женщин. Еще в эпоху правления кайзера Вильгельма жизнь женщин определялась тремя К – Küche, Kinder и Kirche – кухня, дети и церковь. Перемены наступили во время Первой мировой войны, когда многим женщинам пришлось выполнять задачи, которые традиционно ассоциировались с мужским трудом, в особенности на заводах военно-промышленного комплекса, а также в учреждениях и банковских конторах. Не знаю, насколько хорошо исследовано влияние форс-мажорных ситуаций на самоопределение женщин; безусловно, они являются одной из главных причин перемен. После окончания войны многие дамы, в особенности молодежь и жительницы городов, отказались возвращаться к роли домохозяек, нянек и благочестивых прихожанок и заявили свои права на более активную роль в общественной жизни и на рынке труда.

Это привело к активизации движений эмансипации по всей Германии, которые стремительно развивались и вскоре получили признание: Конституция Веймарской республики закрепила за женщинами избирательное право, и в парламентских выборах, проходивших в 1919 году, приняло участие почти девяносто процентов женского населения старше двадцати одного года; десять процентов избранных депутатов были дамами (этого результата вновь удалось достичь лишь на выборах 1983 года). Получившим места в парламенте удалось добиться принятия серии «женских законов». Они подразумевали расширение нормативных актов, обеспечивающих защиту материнства и гарантии социального страхования надомных работниц. Последний закон был направлен прежде всего на облегчение положения тысяч швей. Еще одним достижением, которое, впрочем, сначала имело чисто символическое значение, было официальное разрешение женщинам занимать судейские должности.

В начале 1920-х годов в Германии работало уже тридцать пять процентов женского населения. Конечно, большинство из них были заняты в сфере услуг и торговли – работали продавшицами, уборщицами, портнихами, парикмахерами, а также в сфере текстильной промышленности, многие выполняли задачи секретаря, телефониста и стенографиста. Женщины составляли добрую часть работников мира театра – это были танцовщицы, певицы, актрисы. Однако с каждым годом появлялось все больше женщин с высшим образованием, занимавших должности среднего звена на предприятиях и в банковских учреждениях, или таких, которые строили карьеру на административных должностях и в вузах. Одной из первых женщин, получивших место преподавателя в вузе, стала в 1923 году химик Маргарет фон Врангель. Женщин нередко можно было встретить среди представителей свободных профессий: адвокатов, врачей или, как в случае Сильвии фон Харден, журналистов.

Социальная и экономическая эмансипация женщин вместе с уверенностью в себе и либерализацией нравов находила свое отражение и на улицах больших городов. По бульвару Ку’дамм спешили дамы с короткими стрижками, в костюмах мужского покроя и туфлях без каблука; они торопились на работу и, казалось, стремились соперничать с мужчинами за должности. По вечерам те же представительницы прекрасного пола выходили из дома на высоких каблуках, в коротких юбках, с бандо в волосах, накидкой на плечах и с сигаретой в мундштуке, зажатой между пальцев. Они наконец-то освободились от пут, доставлявших страдания их матерям, и теперь смотрели и двигались с вызовом. Временами они даже надевали цилиндры и вставляли в глаз монокли. Верх провокации!

Многие из этих женщин посещали «Романское кафе». Не все клиенты заведения взирали на это благосклонно (здесь Берлин не слишком отличался от других европейских столиц). В своей книге Las ciudades y los escritores («Города и писатели») Фернандо Саватер рассказывает, что несколько лет спустя первое появление в парижском кафе Симоны де Бовуар было расценено как акт неповиновения. Иногда дамы приходили в одиночестве и сидели также одни, как в случае с Сильвией фон Харден, которая обычно курила, пила свой привычный коктейль за одним из уединенных столиков в «бассейне для не умеющих плавать». Или же они составляли свой кружок, например «столик пишущих женщин», ставший известным даже среди самой консервативной мужской публики. Эльза Ласкер-Шюлер вела себя здесь как гранд-дама от литературы. Она увеличилась в объемах – прошли те времена, когда она питалась только орешками, – в кафе Ласкер-Шюлер теперь обычно заказывала чай с выпечкой, продолжала давать советы писательницам и журналисткам, разделявшим ее взгляды. У нее была любимая фраза, которой она списывала со счетов тексты, не казавшиеся ей убедительными: «Это мог написать и Гёте».

Молодежь шла в «Романское кафе» не только ради встречи с Эльзой Ласкер-Шюлер. Их привлекала туда и личность скульптора и художника Кете Кольвиц. С собранными назад волосами и грустным взглядом, она казалась тихой и кроткой старушкой – в 1925 году ей было почти шестьдесят. Однако ее творчество было полной противоположностью внешности: она работала в струе самого радикального экспрессионизма и крайне критического реализма.

В 1924 году Кольвиц вызвала споры своим плакатом против закона об абортах. Документ, принятый еще в 1871 году, предусматривал за аборт пять лет тюрьмы; это было еще одно поле боя для феминисток, поскольку он не только посягал на право принимать решения относительно собственного тела, но и приводил к жертвам, в особенности среди женщин простого происхождения. Не имея никакой поддержки, многие из них из-за аборта оказывались в тюрьме, а также получали травмы и даже погибали в результате варварских вмешательств и операций в ужасных антисанитарных условиях (считается, что, несмотря на угрозу тюремного заключения, в середине 1920-х в Германии проводилось до миллиона подпольных прерываний беременности в год).

На плакате Кольвиц изобразила закутанную в лохмотья беременную с младенцем на руках. За ее свободную руку цепляется еще один ребенок. Изможденное лицо женщины выражает бесконечную грусть; лицо ребенка, наполовину скрытое рукой, – вселенскую беспомощность и страх. Кажется, мне