Литературная Газета 6479 ( № 37 2014) - Литературка Литературная Газета

Какой-то красномордый бюрократ

Весь день орёт на бессловесных клерков.

Но жизнь права.

И драма не нова.

А где ещё им размещаться, трестам?

Всё правильно.

Но лучше бы трава

Росла на месте, освящённом детством…

1982

СТИХИ О СТИХАХ

Ну, поместит стихи журнал,

Ну, пролистнёт стихи читатель,

А ты мыл слово, как старатель,

Ты потрясти людей желал.

Иль удивить. Хотя б слегка,

Но все удивлены настолько,

Что от стихов не стало толку –

Не почитаема строка.

Всё это понимают,

н о

Прут в мир стихи, друг другу вторя.

Так в кризис жгут в печах зерно,

Так молоко сливают в море…

1984

ВЫСОЦКИЙ

Я был к нему не то что равнодушен,

А мягко выражаясь, не влюблён.

Вино, табак – литературный ужин…

Высокий спор. В углу магнитофон.

Заветное своё стихотворенье

Пииту декламирует пиит.

А из угла в предвечном озверенье

Похмельный Гамлет песенки хрипит.

1984

30 лет

Конечно, числа, даты, юбилеи –

Символика, условность, этикет,

Тогда зачем я сердцем холодею

От мысли: мне сегодня тридцать лет!

Но жизнь идёт. В загулах и заботах

Мотыжу невеликий садик свой.

А кто-то, строгий, щёлкает на счётах,

Насмешливо качая головой.

День миновал – весёлый или тяжкий –

Забудется, водою утечёт.

Но белые и чёрные костяшки

Всему ведут неумолимый счёт.

Сегодня в сердце – хмурая усталость,

Назавтра – молодеческая прыть…

Что там, на счётах?

Сколько мне осталось?

Узнать бы, разрыдаться и забыть.

12 ноября 1984

ПОПУТЧИК

Качнулось вправо здание вокзала.

И он сказал, взглянув на небосвод,

Где в красных тучах солнце исчезало:

«Как этот день, так наша жизнь пройдёт!»

И водки мне налил.

С толпой народа

Уплыл перрон, похожий на причал.

«Закат – лишь только повод для восхода…» –

Подумал я, но выпив, промолчал.

1985

СЕРАФИМЫ

Случится это поздно или рано,

Но кончится заветное кино.

И я уйду с обжитого экрана

Туда, где не светло и не темно.

Но жизнь мою, как будто киноплёнку,

Не смоют, я надеюсь, не сотрут –

На дальнюю, заоблачную полку

Её положит Главный Кинокрут...

И горнею пытливостью томимы –

Чтоб мир людской расчислить и понять, –

Бесплотные, как пламя, серафимы

Мою судьбу решат с той полки снять.

Но созерцая дни мои и ночи,

Мой путь земной, как был он, без прикрас,

Они опустят ангельские очи

В унынии – и вдруг увидят нас.

Да, нас с тобой в том сумасшедшем мае...

И серафимы, глядя с высоты,

Пожмут крылами, недоумевая,

Зачем навзрыд от счастья плачешь ты?

1987

* * *

Ах, фантазёрки с честными глазами!

Вам гор златых не надо обещать –

Из нас, обычных, вы спешите сами

Выдумывать героев и прощать...

Химеры женские, они гранита крепче,

Надёжней волноломов штормовых –

Безжалостные будничные смерчи

И день, и ночь ломаются о них!

И вдруг однажды, пошатнувшись хрупко,

Обрушится герой...

Но в том и суть,

Что снова ты готова, словно шубку,

Судьбу под ноги вымыслу швырнуть!

1987

СОВДЕПИЯ

В альбом Рене Герра

Бедный Дельвиг умер, затравленный:

Бенкендорф Сибирь посулил.

Бедный Горький умер, отравленный:

Сам Ягода яду подлил.

Слёзы жертв до сих пор не высохли.

И теперь, кого ни спроси:

При царях ли, при коммунистах ли

Хорошо не жилось на Руси.

Как и вы, ненавижу цепи я.

Но нельзя жить, отцов кляня!

То, что вы зовёте «Совдепия»,

Это – Родина для меня…

2010

КУРОРТНЫЕ СТИХИ

Назло врагам и либеральным троллям,

Обдумывая новую главу,

Я отпускным, неторопливым кролем

Вдоль берега турецкого плыву

И размышляю: «Зря смеётесь, гады!

Ещё не кончен вековечный спор.

Ещё мы доберёмся до Царьграда

И вычерпаем шапками Босфор!»

2011

ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ

* * *

Я слушал песню горлицы в саду.

Но стоны оборвав, она вспорхнула

И унеслась, оставив мне на память

Литую каплю тёплого гуано.

Ах, бабы, бабы, все таковы!

* * *

Смешная девочка боится темноты.

Нагая девушка – стеснительного света.

Увядшая жена – что муж уйдёт.

Старуха – что не хватит на лекарства.

* * *

Лежу, не сплю и вспоминаю детство.

Живой отец ведёт меня к реке

Учиться плавать.

Я боюсь и плачу.

О память, золотая тень от жизни!

* * *

За полчаса из города Тяньцзиня

Домчались мы до города Пекина.

Пешком бы шли без малого неделю.

Как долго люди жили в старину!

* * *

О нет, не может клоун суетливый

С лиловой нарисованной улыбкой

Быть грозным укротителем медведя!

И выключил я глупый телевизор,

Где снова угрожал Москве

Обама.

2014

МОСКОВСКАЯ ЮНОСТЬ

Ещё ты спишь, рассыпав косы,

Любимая…

Но мне пора!

Я выхожу в открытый космос

Из крупноблочного двора

И улыбаюсь сквозь зевоту

Всему, чего коснётся взгляд:

Вокруг меня компатриоты,

Подобно спутникам, летят,

С часами суету сверяя,

Гремя газетой на ветру,

Докуривая и ныряя

В метро, как в чёрную дыру.

Тоннель из тьмы и света соткан.

Но к солнцу лестница плывёт.

Растёт уступами высотка,

Напоминая космолёт.

Строку задуманную, скомкав,

Я застываю впопыхах,

На миг влюбляюсь в незнакомку

С печалью звёздною в очах.

И вновь спешу, прохожий парень,

Мечту небесную тая.

Я твой неведомый Гагарин,

Москва – Вселенная моя!

1980–2014

Теги: Юрий Поляков , поэзия

Левый нагой

Виктор Пелевин. Любовь к трём цукербринам. - М.: Эксмо, 2014. – 448 с.

Помните анекдот? Учительница в школе объясняет детям разницу между бедой и трагедией: "Беда, дети, это когда козлик идёт по мостику, мостик ломается, и козлик летит в речку. Но это ещё не трагедия. Трагедия – когда падает самолёт и на нём всё наше правительство. Поняли, дети? Ну, расскажи ты, Вовочка". Вовочка встаёт и говорит: «Трагедия – это когда падает самолёт и на нём всё наше правительство. Но это ещё не беда[?]»

К чему сие? Вы только что прослушали демоверсию новой книги Виктора Пелевина «Любовь к трём цукербринам». Её герой занят тем, что спасает козликов, чьё падение в речку могло бы привести к тектоническим сдвигам, не сопоставимым с какой бы то ни было трагедией. Для этого герою требуются небольшие сверхспособности: он знает всё обо всех всегда. И не в том даже беда (а кому и трагедия), что в содержательном плане книга являет собой плод перекрёстного опыления «Матрицы» и Брэдбери с лёгким привкусом Сахновского, а в том, что она писана левой ногой и доведена до публики на автопилоте, которому явно не помешало бы техобслуживание.

Если вы любите игрушку «Энгри Бёрдс», вам, возможно, будет даже интересно. Там, помнится, нужно убивать свинок птичками. У Пелевина демонические Птицы пуляют людьми в Вепря-Творца, который на самом деле не Вепрь и не Творец, а смотрящий за миром Киклоп, подчинённый законам Вселенной, какими бы они ни были, а на деле – никаким, ведь в итоге дура-Аннушка всё равно разливает масло, и мир неизбежно принимает форму мелкого круглого блюдца, на донце которого Пелевин красиво рисует тушью даосскую монаду. Или, как в этой книге, наспех рисует маркером. Кажется, ему просто было скучно объяснять в очередной раз, что «ноль одинаков в любой точке мультиверса, в любом моменте прошлого и будущего». Ну, и про то, что мир можно бестрепетно помножить на ноль, с тем чтобы в итоге ничего не изменилось. Вы уже всё про это знаете, если когда-либо раньше читали Пелевина.

Это тем более грустно, что в его предыдущей книге («Бэтман Аполло») брезжила надежда на возможный разрыв шаблона и уход из круга обречённости в какие-то иные, ещё не апробированные сферы и схемы. Теперь можно констатировать, что этого не произошло. Так новая компьютерная игрушка убивает надежду на социализацию: мальчик Витя вроде бы и желал вый­ти во двор, продышаться, но Цукербрин предложил очередное, гораздо более усовершенствованное приложение, и мальчик снова завис над компом.