Реформатор - Юрий Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты не представляешь, — ответила девушка, — сколько на свете разных имен. Например, Мера, или Малина. Я думаю, — склонилась над Никитой, уронив ему на лицо сначала мягкие мраморные волосы, а затем — пружинные мраморные груди с вишневыми пуговицами сосков, — тебе лучше повернуться к стенке. Спи!»
«Ложись со мной, Цена, — предложил Никита, надеясь на невозможное. Монгольфьер плоти вновь рвался в небеса. — Места хватит и для тебя, и для Меры и для… Малины».
«Для всех места не хватит никогда, — грустно ответила девушка. — В принципе, душа не шире двуспальной постели… Вот только, — вздохнула, — человек почти всегда спит один, даже… когда не спит один, как сейчас твой брат».
Никита так сильно задумался над ее словами, что мысли незаметно (как ручей в реку, а река в море) перетекли в сон. Сон же, как известно, имеет обыкновение бесследно растворять мысли, либо оттачивать их до необъяснимой остроты, так что поутру человек либо ничего не помнит, либо — не знает, что делать. У Никиты во сне видимо случилось невозможное совмещение — растворившись, мысли отточились до необъяснимой остроты. Проснувшись, Никита одновременно ничего не помнил, не знал, что делать, проникал бритвенной мыслью в суть вещей.
У него закружилась голова.
Солнце светило вовсю.
Ни Саввы, ни девушек в номере не было. Номер был пуст и чист, как если бы ночная оргия приснилась Никите. Должно быть, они отправились на ночное (лунное) купание, которое незаметно перешло (перетекло как мысли в сон) в утреннее (рассветное).
«Зачем тебе сразу три?» — спросил Никита у брата, когда, наконец, встретил его в столовой на обеде.
«Три? — удивился Савва. — Ты что, их было всего две!»
Наверное, подумал Никита, он забыл про третью со странным именем Цена. Какая-то его охватила светлая радость, что Цена осталась незадействованной в непотребном ночном действе.
«А две? Зачем тебе сразу две?» — Никита вспомнил, что душа должна быть не шире двуспальной постели. У Саввы она получалась многоспальной. Хотя, если судить по неуходящей из его глаз печали, Цена была права: Савва спал (да и бодрствовал) в одиночестве даже когда не спал (не бодрствовал) в одиночестве.
«В это трудно поверить, — задумчиво проговорил Савва, — но некоторые, на первый взгляд, удивительные и необъяснимые вещи способны помешать произойти еще более удивительным и необъяснимым вещам. Видишь ли, — понизив голос, наклонился к самому уху (сердцу) Никиты, — сколько у меня будет девушек, столько дней будет существовать наше государство — сверхдержава под названием Союз Советских Социалистических Республик. Я как атлант держу страну своим х… Но все имеет свой предел, — почти весело закончил Савва. — В том числе и мощь моего х..!»
«Всегда есть что-то, что “над”?» — подумал, но получилось, что спросил Никита.
«Именно так, — внимательно посмотрел на него брат, — а над этим “над” другое “над”, и так бесконечно. Но это, — продолжил после паузы, — не избавляет, нет, не избавляет от страданий»…
«Каждая новая девушка идет за день? — уточнил Никита. — А я… могу тебе помочь? Купи мне ботинки на каблуках! Если я надену твою джинсовую рубашку, то…»
«Боюсь, тебе в этом не поучаствовать, — вздохнул Савва, — а если и поучаствовать, то не здесь и не сейчас. Возможно, позже. Куда спешить? Вся жизнь впереди! Пойду посплю, сегодня решающий день, точнее… ночь».
«Решающий? — удивился Никита. — Для кого?»
«Для Союза Советских Социалистических Республик! — как солдат в строю отчеканил Савва. — Есть основания предполагать, что его время окончательно истекло».
…После ужина Савва обычно выдавал Никите рубль на молочный коктейль и пепси-колу, сам же направлял стопы в злачные и не очень злачные места, где можно было встретить девушек, готовых за деньги, за выпивку с угощением, или просто так, ни за что (честно) разделить ложе с первым, вторым, а может, третьим или четвертым встречным.
В решающий для Союза Советских Социалистических Республик поздний багровозакатный день, а может, ранний густозвездный вечер, Никита вышел из корпуса сразу вслед за Саввой и пошел за ним, аки сумеречный тать, благо брат не ожидал, или не придавал значения возможному за собой наблюдению, а потому и не оглядывался. Слишком серьезное Савве предстояло дело, чтобы обращать внимание на подобную чепуху.
Это было невероятно, но пружинно маячившая впереди стройная атлетическая фигура Саввы как будто излучала вовне отвращение и ненависть, словно не юный красавец, умница и отличник, а… некий сосуд греха, вместилище порока, опасный подонок брел по улице, выслеживая жертву. И, в отличие от настоящего маньяка, таинственным образом оповещал мир о своих гнусных намерениях. Как если бы нес пылающую каинову печать на челе, или — окровавленный топор в руке. Никита, когда подходил поближе, сам чувствовал, как… ненавидит брата, что было дико и необъяснимо, потому что если кого он в этой жизни и любил, так это именно и единственно брата.
Стоило только Савве заглянуть в затемненный с невнятной цветомузыкой подвальный бар под идиотским названием «Стоп», как все присутствующие мгновенно обернулись в его сторону, не скрывая злобы и презрения.
Савва спросил у бармена пива.
Бармен, ненавидяще белея во тьме глазами, ответил, что пива нет и не будет никогда.
Савва подсел было к одинокой, искурившей в ожидании клиентов не один десяток — пепельница была в окурках, как еж в колючках — сигарет проститутке. К нему немедленно прямо из шумящего сортира вышел угрюмый, маленький и толстый, как бочонок, армянин: «Она занята!» Никиту удивило (хотя уже не удивило), что и лунно- (в смысле венозно) ляжечная, определенно разменявшая «сороковку», проститутка брезгливо отвернула накрашенную рыбью морду от молодого и красивого Саввы, обняла студенистой белой рукой армянина за практически отсутствующую, как колючей проволокой утыканную жестким черным волосом, шею.
И ведь не боится наколоть ручонку, подумал тревожно вставший в дверях Никита.
Два устроившихся в углу с принесенным портвейном приблатненных типа вдруг как зомби поднялись из-за своего столика, решительно направились к Савве. Одного Савва, не вступая в ненужные разговоры, встретил прямым в челюсть, другой, однако, успел дать Савве ногой в яйца, прежде чем Никита с грохотом толкнул ему под ноги паукообразный железный стул, который неожиданно, как якорь на дне морском, вмертвую зафиксировался между двумя другими железными пауками, так что у атакующего приблатненного вышла заминка, и Савва с Никитой успели покинуть негостеприимный бар с диким названием «Стоп», радуясь, что «Стоп» выпало противникам, а не им.
«Все против меня», — пробормотал на улице Савва, без малейшего стеснения (чего стесняться при таком отношении со стороны окружающих?) потирая ушибленное место.
«Против тебя?» — удивился Никита.
«Против нас: меня и Союза Советских Социалистических Республик», — уточнил Савва.
«Почему?» — Никита из последних сил преодолевал антипатию к брату. Лживым, жадным и подлым почему-то казался ему Савва. Какая-то совсем идиотская мысль посетила Никиту: а не душит ли он случаем, не закапывает после того как натешится несчастных девушек? И еще почему-то ему вдруг смертельно захотелось в Турцию, которая была рядом — через море, однако попасть куда вот так сразу (по желанию) было совершенно невозможно по причине все еще висящего над страной железного занавеса.
Никита отчетливо, как если бы шел к этому всю свою короткую жизнь, понял: нет страны хуже, чем СССР и, следовательно, нет человека хуже, чем брат, который пытается продлить существование СССР. Все это было тем более странно, что лично Никита (исключая невозможность предпринять немедленное путешествие в Турцию прямо из Крыма) от СССР ничего плохого не видел. Стало быть, дело было не в Никите. Нечто более существенное, так сказать, судьбоопределяющее и предопределяющее правило бал.
«Еще один такой удар, — Савва шагал, широко расставляя ноги, как будто только что соскочил с лихого скакуна, — и нашей державе п….ц».
«Почему?» — тупо повторил Никита.
«Видишь ли, брат, — перевел дыхание Савва, — в данный момент народ дико ненавидит свою Родину. Причем ненавидит, как ее форму, так и содержание, то есть ненавидит законченно и отъявленно. Подобную ненависть можно сравнить с двухактной пьесой. Сначала истребляется форма. Ну, а потом — неотвратимо — оставшееся без формы содержание. Содержание без формы — все равно, что человек без… яиц. В принципе, его можно и не истреблять — он и так бесплоден. В каком виде в данный исторический период существует наша Родина? — спросил Савва и сам же ответил: — по форме — СССР, по содержанию — Россия».
«Чего тебе до этого сраного СССР? — наконец-то сумел сформулировать Никита давно мучивший его вопрос. — Чего ты… ссышь против ветра?»
