Во власти ночи - Питер Абрахамс

— Кого, как вы говорите, вы больше не любите.

— Да.

— И все же вы ее помните, думаете о ней. Почему?

— Потому что десять лет — большой срок. Она стала привычкой.

— И вы вернетесь к своей привычке?

— Да.

— В силу привычки?

— По-видимому, так.

Ди улыбнулась неожиданно весело.

— Я не возражаю, — мягко сказала она. — Нисколечко.

Вдруг она отодвинулась. Он обнял ее за шею и привлек к себе.

— Не надо расстраиваться, — сказал он.

— У вас есть дети? У вас и у вашей привычки?

Оказалось, что нет, и ей сразу стало легче.

— А что, она не хочет?

— Мы никогда с ней об этом не говорили.

— И даже не думали?

— И не думали.

— Расскажи мне о той истории, — попросил Нкози.

— Нет.

— Я прошу тебя!

— Ну, пожалуйста, не настаивай.

— Нет, ты сейчас же расскажешь! Или между нами всегда будет отчуждение. Разве ты не понимаешь?

— Ну, ладно.

Она отодвинулась от него. Сейчас он не противился этому. Молчание затянулось и стало неловким.

— Все было так гадко… Не надо… — умоляла она.

Он молчал, ожидая, когда она начнет свой рассказ.

И она заговорила наконец глухим, упавшим голосом:

— Мы встретились, когда я училась на втором курсе Лондонского университета.

Он изучал политику и был секретарем Спартаковского клуба. Блестящий оратор, автор томика революционных стихов, он щеголял марксизмом и проповедовал его с какой-то веселой гордостью и высокомерием. Я впервые увидела и услышала его на диспуте по колониализму между Спартаковским и Социалистическим клубами. Я никогда не видела и не слышала ничего подобного — и конечно же тотчас влюбилась в него.

Он был высокого роста и красив, словно бог, и только благодаря ему Спартаковский клуб одержал победу над своими оппонентами. Я была очень польщена вниманием, которое он проявил ко мне после диспута, и со всей его компанией отправилась на дружескую пирушку. Пришло время закрывать кабачок, и все стали расходиться по домам, а он предложил мне зайти к нему посидеть. Кстати, как только подходила его очередь выставить очередную бутылку, платила за нее я. Потому что в первый раз, когда ему нужно было платить, он пошарил в карманах и, глядя на меня, пожал плечами. Я, разумеется, заплатила. С тех пор так и повелось — всегда и за него и за себя платила только я. Итак, я пошла к нему. Он хотел переспать со мной, и я не противилась. Я стала его любовницей; я оплачивала его счета, убирала комнату, готовила обед, я даже не возражала, когда у него появлялась охота, разнообразия ради, переспать с другой. Видите ли, я была так благодарна, что этот богоподобный, красноречивый и блестящий революционер уделяет мне внимание, что, несмотря на мой физический недостаток, я могу быть приятна такому человеку. Я так гордилась этим. К тому же женщина всегда глубоко привязывается к своему первому мужчине, если этот мужчина сумеет ее всколыхнуть. А он сумел меня всколыхнуть.

Наступило длительное молчание. Его нарушил Нкози:

— Хватит. Ты достаточно рассказала. Воспоминания причиняют тебе боль.

Будто не слыша его слов, она через некоторое время продолжала:

— Придя к нему однажды, я увидела сложенный чемодан. Он сообщил мне, что завтра утром отправляется с небольшой группой писателей в поездку по России и Китаю. И для этого ему необходимо сто пятьдесят фунтов. Он думал, что я тотчас же выложу деньги. Давуд щедро снабжал меня деньгами, но за четыре месяца моего романа я потратила все свои сбережения, пятьсот с лишним фунтов. Я знала, что без разрешения Давуда банк не выдаст мне ни единого пенни, а телеграфировать брату просто не могла. Он ведь не знал, что я содержу любовника, а у меня еще сохранились остатки гордости. Короче говоря, я заявила, что денег у меня нет. Он решил, что я капризничаю, и попытался подействовать на меня лаской. Он так и не поверил, что я не могу достать деньги. Был уверен, что стоит мне только захотеть, и я непременно их достану. Он даже предложил мне связаться по телефону с братом, жившим в Южной Африке, и все объяснить.

Когда же я отвергла это предложение, мой очаровательный герой невероятно обозлился и стал говорить о том, как подавлял в себе отвращение всякий раз, когда ложился со мной в постель, но это было неизбежно, и он с лихвой заплатил за каждое полученное от меня пенни. Так прямо он, разумеется, не сказал, но дал мне понять, что я была противна ему не только потому, что я индианка, но и потому, что я калека. В гневе он дошел до жестокости и стал изображать, как я хожу… А потом велел мне убираться прочь.

— И ты никогда никому не рассказывала об этом? — подчеркнуто спокойно спросил Нкози.

— В университете все знали, — ответила она все так же уныло, упавшим голосом.

— Я не об этом спрашиваю.

— Ты имеешь в виду близких мне людей? Например, Давуда или Сэмми? Но разве я могла? Только их любовь и уважение да моя трусость удержали меня в те дни от какого-нибудь отчаянного поступка.

— Ты все еще помнишь об этом? — нежно спросил он.

— Воспоминания преследуют меня, как кошмар, — ответила она бесстрастно.

— Надо было обязательно с кем-нибудь поделиться!

— С кем же?

— Хотя бы с братом.

— До сих пор не могла. Сейчас смогу, если…

— Сейчас, — отозвался он, — в этом, пожалуй, нет необходимости. Не так ли?

После долгого раздумья она чуть заметно покачала головой:

— Гадкая история…

— Это давно позади, — сказал он, — и ты можешь спокойно все взвесить и оценить.

— Мне так стыдно…

— Давай лучше отдохнем немного, — предложил он. Немного погодя он ушел к себе.

Оставшись одна, Ди Нанкху снова и снова вспоминала омерзительные подробности своей первой любви.

Нкози приснилось, будто он спит и вдруг в комнату вбегает Ди и начинает изо всех сил тормошить его, звать по имени. Он открывает глаза и видит, что комната залита ярким светом, а над ним склонилась Ди. Но оказалось, что все это происходит наяву.

— Скорей поднимайся наверх!

Сон как рукой сняло. Нкози вскочил и сгреб в охапку свою одежду. В комнату тотчас же вошла высокая худая женщина и, словно не замечая его, стала застилать постель. Ди поспешила к двери и выглянула в коридор.

— Можете идти, — сказала она.

Он проскользнул в дверь, пересек коридор и нырнул в стенной шкаф.

— Как только смогу, я приду, — шепнула она.

После того как дверцы шкафа закрылись, он ощупью поднялся по темной, узкой лестнице, отыскал дверь и вошел в комнату. Через отверстия в потолке проникал свет, усеивая пол маленькими пятнышками. Но разглядеть что-либо было невозможно. Он закрыл глаза и попытался вспомнить, как выглядит эта комната, в которой он так недолго пробыл накануне. Выключатель должен быть на стене слева, рядом с дверью, чуть повыше головы. Где-то наверху справа должно быть маленькое окошко. Оно так и осталось закрытым. Нащупав на стене выключатель, он хотел зажечь свет, но передумал. С закрытыми глазами и вытянутой вперед рукой он стал осторожно двигаться туда, где по его расчетам должна была быть кровать. Добрался и сложил на нее одежду. Затем обошел кровать и продолжал обследовать комнату, пока не обнаружил маленькое окошко, вырезанное в покатом потолке. Прежде чем отодвинуть маскировочную штору, он тщательно исследовал, как она устроена. Важно было ничего не испортить, чтобы можно было снова надежно затемнить окно. Когда наконец он отодвинул штору, в комнату хлынул поток яркого света.

Нкози осмотрел окно. В него было вставлено цельное квадратное стекло толщиной в два с половиной сантиметра с вплавленной в него тонкой проволочной сеткой. Стекло было заключено в стальную рамку со специальными пазами, по которым оно могло свободно двигаться. Запиралось окно с помощью стального шпингалета. Нкози осторожно тронул шпингалет, и он бесшумно отодвинулся в сторону. Затем легонько толкнул стекло, оно свободно и бесшумно заскользило вправо. В случае необходимости через это окно можно будет выбраться наружу. Он подставил стул, на котором прошлой ночью лежала его одежда, встал на чего и высунул голову из окна Внизу виднелись подсобные постройки, за которыми начинались лабиринты темных переулков и жалкие лачуги Индийского квартала. В одном месте, там, где задняя часть крыши могла просматриваться с улицы, был поставлен цинковый заборчик.

Как тщательно все рассчитано, как все предусмотрено! Случайности здесь быть не может.

От этой мысли ему стало не по себе, однако он подробно продумал, как легче и быстрее спуститься вниз. Потом задвинул стекло и опустил шпингалет.

Ты оставил комнату незапертой, сказал он самому себе. Это непозволительная оплошность. По толстому ковру он быстро прошел к двери и повернул ключ в замке. Этого никогда не случилось бы, не внуши она тебе, что ты в полной безопасности; взвешивайте каждый свой шаг, мистер, взвешивайте каждый свой шаг.