Суворов. Чудо-богатырь - П. Васильев

— Умереть? А я? Обо мне ты забыл!.. Нет, нет, ты должен жить для меня… Беречь себя. Я попрошу Румянцева, чтобы он оставил тебя при своем штабе… Ты должен часто видеться со мною… Я тоже пойду за вами… Я богата, я очень богата, я организую медицинскую помощь, я устрою свой лазарет, ваша армия нуждается в лазаретах… Я буду с тобою, милый, дорогой мой… — и графиня, забыв свою недавнюю сдержанность, покрывала голову, лоб и лицо молодого офицера страстными поцелуями…

— А в России как? Схватили ли Пугачева.

— Нет, он угрожает Казани, его сообщники множатся.

— Какое несчастье, какое несчастье!.. Ты говоришь, привез Румянцеву приказание наступать. Какое на него впечатление произвел приказ.

— Не хорошее, не доволен. Ах, я и забыл, он приказал мне явиться к нему в один час, теперь час без четверти.

— Так ступай, дорогой Жан, ступай, а обедать приходи ко мне, вечер тоже у меня. Я сама никуда, и прикажу к себе никого не принимать… Иди с Богом.

И она обвила шею молодого офицера своими точно из мрамора выточенными руками.

Сокольский ушел.

— Бедный мальчик, милый мальчик, как мне жаль тебя, — участливо проговорила графиня, — садясь к письменному столу и начиная писать.

«Господин министр, — писала графиня, — от вас вполне зависит парализовать действия русских войск. Сегодня Румянцеву прислан приказ немедленно переходить к активным действиям. Ему обещано прислать в подкрепление две дивизии, но главнокомандующий недоволен таким приказом и подчинится ему нехотя. Русская армия, хотя и не велика, — на бумаге 50 тысяч, а в строю едва 35,— много больных, но я убедилась, что и эта армия в руках энергичного опытного генерала может сделать многое. До сих пор такого генерала в армии не было и турки могли считать себя в безопасности. Теперь не то. На берегах Дуная появился генерал, который совмещает в себе таланты Аннибала, Юлия Цезаря и Александра Македонского. К тому же он неустрашим, имеет неотразимое влияние на солдат, его боготворят, за ним идут на смерть с радостью. На турок он успел нагнать уже страх, одно имя его наводит на них ужас. Горе мне, если Суворову предоставят в армии видную роль. Пока он занимает подчиненное положение, но Румянцев его уже оценил и не сегодня-завтра он будет задавать тон всему. Для турок тогда всё потеряно: он войну закончит в несколько месяцев. От вас зависит удалить его из армии. Этим вы ослабите Румянцева. В России бунт Пугачева еще не подавлен, союзники его растут. Подействуйте через свое посольство в Петербурге на канцлера, он может рекомендовать его Императрице для подавления бунта как энергичного и храброго генерала. Теперь буду писать вам чаще и подробнее. В штабе Румянцева у меня есть друзья. До свидания, дорогой господин министр. Да, я и забыла. Нужны луидоры и чём больше, тем лучше. Переводите через Вену: скоро много понадобится денег».

Перечитав письмо, и надписав на конверте парижский адрес, графиня улыбнулась.

— Его превосходительство должен быть мною доволен.

Глава XI

На веранде господского дома подмосковного села Всесвятского сидели две молоденькие девушки. Несмотря на конец августа, день был жаркий, знойный, как и все лето 1773 года.

У девушек на коленях лежало вышивание, но они не работали и, по-видимому, углубившись в размышления, лишь изредка перебрасывались словами.

— Уж давно бы пора Кузьме воротиться из города, — сказала одна из подруг, — ты как думаешь, Зина?

— Да вот и Кузьма со своей одноколкой… Ах, как он медленно плетется по дороге, — и девушки бегом бросились навстречу въезжавшему уже в ворота дворовому, исправлявшему обязанности почтальона.

— Что, Кузьма, есть письма? — в один голос кричали подруги.

— Есть, барышни, одно. Нашей барышне Анне Петровне, — и Кузьма вынул из сумки объемистый, испачканный пакет. Видно, немало прошел он верст, побывал не в одних десятках рук.

— От Аркадия, — воскликнула Зина. — Ах, противный, что же он мне ничего не пишет…

Анна Петровна вспыхнула и с радостью схватила пакет, заключавший в себе письмо жениха. Стремительно подруги бросились на веранду. Быстро вскрыла Анна Петровна пакет и начала читать. Глаза ее искрились радостью.

— Слушай, слушай, Зина, он здоров, он отличился при взятии Туртукая, он награжден Георгиевским крестом… Просит поцеловать тебя, — и счастливая невеста, обняв подругу, звонко ее поцеловала.

— Теперь, будем читать дальше… Боже мой, Евгений… — руки у чтицы задрожали, на глазах навернулись слезы.

— Евгений, что с ним, — испуганно вскричала Зина, — что с кузеном? Он ранен? Убит? Говори же, Бога ради… — и она потянула руки к письму.

— Ничего неизвестно, тела не нашли, предполагают — в плену…

— Боже мой, Боже мой! — залилась слезами Зина. — Как сказать об этом тете Анюте и Лине. Тетю это убьет.

— Аркадий пишет, чтобы ни сестре, ни матери Евгения пока ничего не говорили. Они предприняли розыски, обещали местным жителям большую награду и надеются отыскать его… Во всяком случае, Аркадий просит не говорить ничего ни Анне Михайловне, ни Лине до следующего его письма.

У Зины Вольской градом лились слезы. Зина была единственная дочь, ни братьев, ни сестер у нее не было и всю нежность сестриной любви она перенесла на своего кузена Евгения. Они были дружны с раннего детства, она привыкла радоваться его радостями и печалиться его маленькими печалями. В свою очередь она делила с ним свои мысли, свои радости и вот теперь… теперь она одна, одинока… Правда, у нее еще есть кузен Аркадий Ребок, но не говоря о том, что отношения ее с Аркадием не были так близки, как с Евгением, ему теперь не до нее… он счастливый жених…

Невеста Ребока, по-видимому, угадала мысли своей подруги. Она нежно обняла ее и привлекла к себе на грудь.

— Зиночка, родная, прежде времени не убивайся… Евгений ведь и мне близок, ведь он кузен твой, и Аркадия, а следовательно не чужой и мне… но я уповаю на Бога… у меня есть какая-то необъяснимая уверенность, что Евгений жив. Быть может, он ранен, даже быть может, в плену, но сердце мне говорит, что он вернется жив и невредим.

Зина безнадежно покачала головой и продолжала плакать…

— Знаешь ли что, Зиночка, ты веришь гаданьям, помнишь, ты еще зимою хотела быть у гадалки, как ее зовут… Парасковья, кажется… та, что живет на Маросейке.

— Ах да, Парасковья, едем, душечка, поедем, голубушка, — и Зина первая вскочила с кресла. В это время на веранду вышла старушка, мать Анны Петровны, Серафима Ивановна Загубила.

— Что с вами приключилось, милые мои девочки?.. Откуда слезы?

— С кузеном Евгением несчастье, Серафима Ивановна, — отвечала Зина, и со слезами на глазах рассказала содержание письма Ребока.

— Чтобы успокоить ее, мамочка, мы хотим поехать к гадалке Парасковье, — сказала Анна Петровна, — да заодно уже заедем и к Прозоровским.

— Что же, езжайте, езжайте, с Богом. Я прикажу заложить тарантас.

Через час с небольшим молодые девушки в сопровождении горничной и выездного лакея ехали по кривым и пыльным улицам Маросейки.

— Скоро, Семен? — нервно спрашивала Зина у выездного, знавшего адрес гадалки.

— Вот мы и приехали, барышни. — И коляска остановилась у старого покосившегося деревянного дома с мезонином.

Дом был очень стар, из сеней, куда вступили молодые девушки с горничной, пахнуло на них плесенью и сыростью. Черная кошка, испуганная появлением незнакомых гостей, стремглав бросилась вверх по лестнице.

— Скверная примета, Аня, — с дрожью в голосе говорила Зина, взбираясь на мезонин по ветхим скрипучим ступенькам… — Мне страшно…

— Успокойся Зина, успокойся дружок, — ободряла ее подруга.

— И, барышня, чего тут страшного. Не знаете вы нашей Маросейки, тут что ни дом, то стар, так могилой и пахнет, а насчет кошек-то, в других домах не одна, а десяток…

С волнением девушки вошли в комнату гадалки. Их ласково встретила добродушная и симпатичная старушка.

— Вижу родименькие, горюшко какое-то у вас на душе, Бог милостив, не печальтесь, авось горе как рукой снимет. Погадать пришли?

— Да, бабушка, погадай нам на гуще.

Старушка засуетилась, вышла в другую комнату и вскоре вернулась с оловянной чашкой, на дне которой плескалась какая-то жидкость. Усевшись в угол и взболтав чашку, старуха начала сосредоточенно смотреть в нее. В комнате наступило гробовое молчание, минуты для молодых девушек казались часами…

Наконец старуха заговорила.

— Молодой человек, вода… Он ранен… теперь в реке… большая река, не наша, и люди не наши… его вытащил из воды молодой парень… лес… поляна, костры… он у костра, пришел в себя, окружен друзьями.

Старуха замолчала.

— Дальше, бабушка, дальше, — нетерпеливо вскричали обе девушки.

— Подождите родименькие, больше ничего не вижу… все заволокло.