Одинокое путешествие накануне зимы - Виктор Владимирович Ремизов

делал простые и привычные дела и завидовал сам себе. Во всей этой маленькой, малюсенькой конфигурации жизни было столько ясности и покоя. Все тут было правильно. Ничего не нарушено. На душе тихо и хорошо. Никого я не обидел в этот день и знал, что не обижу, в душе плескалась простейшая, ни от чего, радость. От чистой говорливой воды, от предвкушения восходящего солнца, от легкого прозрачного пламени, трепещущего над утренней косой. Оно заварит мне сейчас кружку крепкого чая. От того, наконец, что все это досталось мне просто и честно.

Каша моя замерзла крепкими комками, я постоял, соображая насчет завтрака, и увидел ленков, разложенных с вечера на гальке. Рыба застыла до крепости дерева. Выбрал покрупнее и настрогал топором на бревне. Посолил, поперчил и стал есть с хлебом. Ленковая строганина жирно таяла в руках.

К десяти лагерь был собран, все увязано в лодку, и я наконец настроил удочку. Я ждал этого момента. Удочка была длинная, легкая и прочная, на конце тонкой лески парила в воздухе искусственная мушка — темненькая со светлой головкой, похожая на личинку насекомого. Солнце вовсю уже освещало речку. Тут было неглубоко — метра полтора, под заломом чуть больше, — просвечивалось до дна и никакой рыбы не было видно. Хариуса редко видно, привычно рассуждал я, забредая чуть выше по течению, из-под ног ловишь, а не разглядеть.

Пустил муху на струю, ее потянуло под залом, где ее должны были караулить хариусы. Это всегда рискованно — под заломом полно хлама и можно зацепиться… Я ждал поклевки, но она, как всегда, случилась неожиданно — удочка согнулась звонкой дугой, леска запела, я боялся пересиливать, гасил рывки удилищем, иногда его кончик резво гнулся и уходил под воду, и мне казалось, что леска не выдержит. Рыба рвалась на струю, под залом, я же потихоньку выходил на берег и ругал себя за слишком тонкую леску, я целый год не ловил такой рыбы. Хариус все не показывался, временами лишь проблескивало что-то серебристое или тень мелькала в прозрачной, золотистой от солнца воде. Наконец хариус устал и вышел из струи. Но увидев меня, волчком завертелся в заводи, на поверхность выскочил, пытаясь освободиться. Я аккуратно подтягивал. И вот он заплясал на камешках, разбрасывая сухие листья.

Темно-золотая спинка, высокий радужный верхний плавник, брюшко светлое с золотыми продольными нитками. Он все никак не сдавался, прыгал, я счищал с него прилипшие палочки и листья и любовался красивой, редкой рыбой. Снова пустил муху.

Хариусы брали верно, засекались надежно, я выудил пятерых, клевать перестало, поменял муху на верховую, ту, что не тонет, а изображает моль или поденку, и на нее поймал еще трех. Потом кто-то покрупнее, скорее всего ленок, согнул удочку так, что у меня сердце ушло в пятки, а тот неизвестный уверенно поволок леску под залом и оборвал…

Улыбаясь своему рыбацкому счастью, я собрал рыбу, положил в нос лодки и отчалил. Время было уже полпервого, а мне сегодня предстояло пройти километров сорок.

Хариус — удивительная тварь божья. Не живет там, где некрасиво.

Своего первого хариуса я поймал в семнадцать лет. Работал тогда в геологической экспедиции в среднем течении Ангары. Наш небольшой палаточный лагерек, человек на десять, стоял на берегу Тагары. Речка маленькая, в самом широком месте не больше трех метров, она бежала по глухой тайге, часто исчезала с поверхности в карстовые полости, потом снова появлялась. Из-за высокого содержания железа вода в ней была ржаво-коричневая. Прозрачная, правда. Там и компас дурил из-за железа: стоишь — вроде показывает север, присаживаешься к земле — стрелка начинает крутиться в растерянности в разные стороны.

Я, выросший на большой реке, сомневался, что в таком ручье может быть рыба, но местные уверяли, что обязательно есть и даже хариусы должны быть. Однажды я сделал удочку и пошел на рыбалку. Речку в любом месте можно было перешагнуть, она петляла, бежала по рыжим каменистым перекатикам, замирала над небольшими ямками в тени деревьев. В этих ямках исправно ловились гальяны — маленькие угольно-черные рыбки, похожие на бычков, я брезгливо выбрасывал их. Вскоре те несколько червяков, что удалось отыскать, кончились, такая рыбалка мне надоела, и я пошел обратно. На одном из перекатов что-то всплеснулось, серебристое, как мне показалось, я поймал на себе овода и, оторвав крыло, пустил по течению. Он закрутился, заскакал между камешков, а перед самым омутом исчез с небольшим всплеском.

Следующего я насадил на крючок.

Переходя от быстрины к быстрине, где, как оказалось, и держались хариусы, ушел далеко, несколько раз терял речку и находил ее по гулу под землей, у меня кончилась мазь и зажирал гнус, кирзачи промокли, я забыл о времени, пропустил обед и ужин и вернулся в лагерь, когда меня уже собирались идти искать… в кармане начинающего харюзятника лежали шесть темненьких, измятых рыбок в пол-ладони размером и в палец толщиной. Мужики смеялись, а я был счастлив.

Времена меняются. Мой Степа уже в одиннадцать лет попал на прекрасную дальневосточную речку.

Мы залетели в верховья на вертолете, разгрузились ниже водопада и стали накачивать лодку. Степе делать было нечего, и я собрал ему спиннинг. Я не очень верил, что он там поймает, слишком быстрой и с большими камнями была река. Вскоре, однако, раздались пыхтенье и всплески, я обернулся, Степка тянул здорового, не меньше килограмма, харюзину. Спиннинг дугой, временами рыба выскакивает из тугой струи, Степка падает, молчит и тащит. Я кинулся помогать, но все уже было сделано. Первый в его жизни длинноперый красавец прыгал среди камней, а сам рыбак стоял над ним со спиннингом, рассматривал и о чем-то думал. Я, счастливый больше сына, пожал ему руку, поздравил с таким прекрасным трофеем. Пока мы качались, он выдрал еще несколько.

Мы сходили к водопаду. Тысячелетия точила вода эти базальты, три мощные ступени с поворотом на девяносто градусов получились. Стоишь в начале водопада, конца не видно, всюду радуги водяной пыли и многотонный гул падающей воды.

Вернулись и стали варить уху из Степиных хариусов. Сам рыбак от избытка эмоций, не дождавшись еды, ушел спать и спал до утра, а мы — Васька, наш охотский товарищ Саня Мальков и я — сели бражничать. В первый день это святое. Только приняли по первой, разразился чудовищный ливень. Мы друг друга не видели, но как сидели, так и остались, даже успели за ливень выпить, прикрывая кружки руками. Он был теплый, лил недолго, а потом вышло солнце.

Лена шла