Лишние мысли - Евгений Москвин

— Когда это было?

— Ты как раз отлучился — тебе позвонили, и ты вышел на дорогу…

— Там на обочине влажная высокая трава и так сумрачно, что я чуть было не промочил ноги.

— Бедненький… обратил внимание на его часы?

— Да.

— На самом деле это были не часы, а счетчик. Каждый раз, когда в магазинах покупали его книгу, ему поступал об этом сигнал, и цифра менялась… для того, чтобы ему становилось хорошо на душе. Но он уже к этому привык и испытывал равнодушие.

— Я и это упустил. А ведь счетчик все время пищал… ну а толку-то?..

Певучий двухголосый смех, смягченный кремовым паром.

— Пойдем еще раз, и я все увижу от и до.

Когда девушка ушла, они долго ссорились; потом сын (он был не слишком набожен, как, собственно, и его отец в его возрасте), — увез девушку, и вот уже полгода священник не видел ни его… ни ее.

«Если бы он только мог простить меня… она так похожа была на его мать… конец ее жизни явился началом его… после этого я вверил себя Богу, но правильный ли путь я избрал? Я никогда не переставал… помилуй Бог, что случилось со мной?..» — мысли священника едва не обращаются в шепот, и тут спотыкающийся стук колес замедляется, а потолок все тяжелее и тяжелее прогоняет с себя тени — скоро остановка. Запах рельсового масла усиливается, и когда вагон, наконец, заглатывает в свои стены автоматические двери, свет в тамбуре, словно прощаясь с несколькими выходящими пассажирами и встречая новых, моргает не один, а целых два раза. С трудом удается священнику очнуться от тяжелых воспоминаний, но все же постепенно они сменяются в его мозгу прежним удивлением от сходства мужчины и женщины с теми, кого он едет сегодня венчать… он думает, такое же ли это сильное сходство, как и девушки сына — с его женой, умершей много лет назад.

…Через минуту, когда поезд тронулся, мужчина снова попытался прижаться к стене, но и на сей раз испытал не больше удобств, чем в предыдущий. Чтобы отвлечься от всегда раздражавшей его тесноты и от тех проблем, которые возникли перед ним в последние годы, он стал в деталях припоминать необычный сон, приснившийся ему прошедшей ночью, приятный, так что он даже пару раз усмехнулся в подушку. Ему снилось, будто он позвонил мастеру освещения, но когда тот поднял трубку, мужчина не поздоровался с ним, а сам выслушал, что ему говорили.

— Я все сделал, как ты просил. Поднял рампу. Зрители увидят всю ее подноготную. А зеркала… зеркала увеличат эффект… ты ведь этого хотел?

Мужчина ответил не сразу, но не потому, что испытывал неуверенность, — он вспоминал тот день, когда увидел ее первый раз, в оперном театре, и полюбил, и как это рознилось с тем, что он чувствовал теперь после восьми лет супружеской жизни. Тогда зеркала по обе стороны сцены обращены были к зрителю и отражали небо, затянутое тонкими вечерними облаками, и горизонт, перекрест которого волновались травяные соцветия. Вдоль сцены была протянута гирлянда с разноцветными треугольными флажками — как в цирке. К запаху травы примешивался преддождевой озон. Прекрасное, печальное пение и музыка складывались с осторожным шумом природы и, достигая крещендо, прорывали небо первыми раскатами грома…

— Да…

…По прошествии нескольких лет после свадьбы ее талант быстро сошел на нет, но никто этого не заметил. Она-то, конечно, знала правду о себе, и все чаще и чаще выплескивала на него отрицательную энергию — только такая и была в ней, остальное — маска; их брак распадался на глазах, но у него не хватало духа разорвать последние связующие нити, и дело даже не в том, что он оставался без гроша в кармане. Нет. Ему хотелось уйти, громко хлопнув дверью. Как? Покуда у него не было ответа на этот вопрос, он напряженно ждал. Два дня назад, после их очередной ссоры, она уехала готовиться к выступлению, а затем позвонила ему и сказала, чтобы он немедленно приехал к ней на концерт; по ее тону он сразу мог почувствовать, что если не исполнить просьбу, это будет последней каплей, и он нехотя стал собираться, но в последний момент заснул на кушетке, — и тогда ему приснился разговор с мастером по освещению.

Проснулся он рано утром, и еще можно было успеть на концерт, если выехать тотчас же…

…Когда поезд, приближаясь к новой остановке, снова замедлил ход, мужчина несколько раз моргнул глазами и пробормотал еле слышно:

— Теперь я, кажется, знаю…

То, что он увидел во сне после того, как сказал «Да» и положил трубку, дало ему ключ. Но слишком уж часто он твердил себе и доказывал, что больше не любит ее. Слишком.

Тени на потолке остановились и, как только автоматические двери раздвинулись, образовали ограждение платформы; та оказалась пуста, и никто не вышел, — вот почему свет в вагоне горел ровно и ни разу не потух. В правом верхнем углу проема сиял фонарь — огромное светло-синее пятно.

Но вот поезд тронулся, и все приходит в движение. От мужчины так крепко и приторно пахло одеколоном, что женщина с трудом это выносила. Она мечтала, чтобы сейчас рядом с ней стоял кто-то другой… нет, не просто кто-то, но человек, с которым она познакомилась два года назад и который однажды бесследно исчез. «Нас разлучил ребенок… — думала женщина, — как… как это получилось?..»

В тот вечер они пошли посмотреть на цыганский табор, который несколько дней назад раскинулся возле города. Это была его идея, а она не протестовала, но когда он внезапно передумал идти на представление, а вместо этого направился к черному с желтыми звездами шатру гадалки, стала его отговаривать. Он спросил ее, что в этом собственно такого и почему бы ему не узнать свою судьбу. В ответ она замешкалась, поглядела в сторону — ей не хотелось говорить, что она против из-за религиозных соображений; в результате она только произнесла:

— Просто не делай этого и все. Я прошу тебя.

Но он уверенно покачал головой и сказал, что долго не задержится.

— Я хочу знать свою судьбу. Нашу. Нашу судьбу, понимаешь? Вот так-то… — и поцеловал ее в лоб.

Ее взгляд потеплел, но белки все еще сохраняли в себе испуганные красные прожилки. Она неуверенно выпустила его руку, но прежде чем он скрылся за провисшим входом, через который видна была чуть теплящаяся масляная лампа — свет в ней подрагивал, точно веко сновидца от осторожного прикосновения пальца — послышался отчаянный детский возглас.

— Что такое? — он обернулся и выпрямился. Возле дороги стоял мальчик в майке и шортах; лицо его покраснело, и он посасывал палец — только бы не расплакаться; другая рука его сжимала красный воздушный змей, — эй, что случилось? Ты потерялся? Где твоя мама?

— С моей мамой все в порядке. Она на представлении.

— Так-так! Бери меня за руку и пошли к ней.

— Нет, нет, прошу тебя, прежде отыщи мой думпер. Такой небольшой, красно-белый, он заехал в траву, и я не могу найти его.

— Ну… хорошо. Где ты играл с ним? Покажи мне.

— Вот здесь.

— Ага… — он наклоняется, заходит в траву, и пока ищет, мальчик бегает вдоль дороги и пускает воздушного змея; его руки простерты к небу, леска натянута во всю длину, и ветер играет на ней, как на струне. Один раз мальчик оборачивается и смотрит на женщину, нетерпеливо переминающуюся с ноги на ногу, и вдруг зачем-то хитро подмигивает ей.

— Есть! Нашел!.. — восклицает внезапно мужчина, — вот твой думпер. Возьми и пошли, — он отдает ему игрушку, но в этот самый момент мальчик вдруг выпускает веревку, на которой парит и совершает небесные сальто змей, и тот улетает в поле.

— Ой!.. Что же я натворил! Можешь поймать его?

Мужчина раздраженно смотрит на мальчика.

— Да ты, я вижу, решил погонять меня?

Тот в ответ начинает реветь и крепче сжимает думпер двумя руками, так, будто игрушку сейчас попытаются отобрать.

— Ну ладно, ладно, успокойся. Я мигом, — мужчина бросает взгляд на женщину, просит, чтобы она последила за мальчиком и снова заходит в высокую траву, гораздо быстрее чем в прошлый раз, — оно и понятно, ведь змей уже далеко. Довольно скоро мужчина срывается на бег; иногда он спотыкается, даже падает, но чем быстрее он двигается, тем дальше и дальше от него объект преследования, и вот уже исчезают и змей, и мужчина из поля зрения женщины и мальчика, оставшихся на дороге. Они ждут его пять, десять минут, а потом она отводит ребенка к матери в зрительный зал, где гремят бездушные звуковые осколки представления, выпущенные из алчной сценической пасти.

— Я принесу тебе змея, когда он вернется, — она старается перекричать этот дьявольский гул, а потом снова возвращается на дорогу… и ждет… ждет… ее белки воспаляются все больше… больше…

— Ты меня пугаешь!.. Куда ты пропал?!..

Ждет… ждет…

…И вот уже женщина вообразила, что он все-таки вернулся из своей странной погони за воздушным змеем, которую она видела теперь своей памятью как на замедленном повторе. Он вернулся и стоял рядом с ней, в этом вагоне, в черном фраке, плотно прижимаясь своей грудью к ее груди, — так, что даже хрустела роза в его петлице, — целовал ее губы, шею, ласкал руками распущенные волосы, лежащие на свадебном платье. Снова пассажиры превратились в счастливых созерцателей, а растаявший снег — в конфетти, и все вокруг имело светло-коричневый оттенок…