КНИГА ТОТА - АЛИСТЕР КРОУЛИ

Такой обычай со временем превратился в положение, великолепно исследованное Фрэзером в «Золотой ветви». (Эта Ветвь, без сомнения, является символом самой Царской Дочери.) «Вся слава дщери Царя внутри; одежда ее шита золотом.»[67]

Как же это превращение осуществилось?

Возможно, это была реакция на политические игры вроде той реакции на викторианство, которую мы наблюдаем в наше время. Начали прославлять «джентльмена-взломщика», а закончили боссом-гангстером. Верительные грамоты «странствующего царевича» тщательно проверяли; если только он не был беглым преступником, его не допускали к состязанию. Не достаточно для него было и выиграть царскую дочь в открытом поединке, жить в роскоши, пока старый царь не умрет, и мирно унаследовать его трон; он был обязан убить царя своей собственой рукой.

На первый взгляд может показаться, что эта формула предполагает союз предельной мужественности, большого белокурого зверя, и предельной женственности – принцессы, которая не может заснуть, если под ее семью перинами лежит горошина. Но всякий символизм такого рода разбивает сам себя; мягкое становится жестким, шершавое – гладким. Чем глубже погружаешься в формулу, тем ближе отождествление Противоположностей. Голубка – птица Венеры, но также и символ Святого Духа, то есть Фаллоса в его самой утонченной форме. Поэтому не стоит удивляться и отождествлению отца с матерью.

Естественно, когда идеи вульгаризуются, они уже не могут демонстрировать символ с прежней ясностью. Когда великий иерофант сталкивается с совершенно двусмысленным символом, он вынужден, именно потому, что он иерофант – то есть тот, кто открывает таинства, – «умалять послание для собаки»[68]. Это он должен делать, демонстрируя символ второго порядка, подходящий для разума Посвященных второго ранга. Этот символ уже не универсален, уже не за пределами обычного выражения; он должен быть приспособлен к умственным способностям определенной категории людей, посвящение которых – работа иерофанта. Профану такая истина может показаться басней, притчей, легендой и даже вероучением.

С таким многозначным символом, как Дурак, связано, насколько нам известно, несколько отдельных традиций – очень отчетливых и исторически очень важных. Их надлежит рассмотреть поочередно, чтобы понять единую доктрину, из которой они все вышли.

«Зеленый Человек» праздника Весны. «Апрельский дурак». Святой Дух

Эта традиция представляет изначальную идею в форме, доступной пониманию среднего крестьянина. Зеленый Человек – персонификация той таинственной силы, которая вызывает все весенние явления природы. Трудно сказать, почему, но этот образ связан с идеями безответственности, безнравственности, буйства, идеализации, романтики, звездного сна.

Когда приходит Весна, Дурак пробуждается в каждом из нас. Все люди становятся немного дикими, немного растерянными. Считается, что поэтому и сложился целительный весенний обычай: подсознательным импульсам надо давать выплеснуться вовне в ходе ритуалов. Это был один из способов облегчения исповеди. Обо всех этих праздниках можно сказать, что они в простейшем виде, без всякого самоанализа, изображают совершенно естественное явление. Особенно следует отметить Пасхальное Яйцо и «poisson d avril»[69]. (Рыба Спасителя подробно обсуждается в других местах нашего эссе. Из-за прецессии равноденствий весна теперь начинается с вхождения Солнца в знак Овна, а не Рыб, как это было в древние времена.)

«Великий Дурак» кельтов (Далуа)

По сравнению с сугубо натуралистическими явлениями, описанными выше, Великий Дурак – значительный шаг вперед; в нем уже просматривается четкая доктрина. Мир всегда нуждается в спасителе, и доктрина, о которой идет речь, с философской точки зрения уже больше, чем доктрина: это факт. Спасение, что бы оно ни означало, не достигается ни на каких разумных условиях. Разум – это тупик, разум – это проклятие; только безумие, божественное безумие, предлагает нам выход. Закон Лорда-канцлера не поможет; законодатель может быть страдающим эпилепсией погонщиком верблюдов вроде Мухаммеда, провинциальным выскочкой-мегаломаном вроде Наполеона, или даже изгнанником, обитателем чердаков Сохо[70], на три четверти ученым и на четверть сумасшедшим, вроде Карла Маркса. У таких персон общее лишь одно: все они безумны, все они «вдохновлены». Почти у всех первобытных народов есть эта традиция, хотя бы и слабо выраженная. Они уважают бродячего психа, ибо он может быть посланником Всевышнего. «Этот юродивый? Давайте обращаться с ним ласково. А вдруг мы, не зная, оказываем гостеприимство ангелу[71]?»

С этой идеей тесно связан вопрос отцовства. Спаситель нужен. Что можно сказать с уверенностью о его качествах? То, что он не должен быть обычным человеком. (В Евангелиях люди не верили в то, что Иисус -Мессия, поскольку он был родом из Назарета, всем известного города, и все знали его мать и семью; поэтому и утверждали, что он не годится в Спасители.) Спаситель должен быть особенно священной персоной; он вряд ли вообще может быть человеческим существом. В самом крайнем случае его мать должна быть девственницей, а для такого чуда отец не может быть обычным человеком; следовательно, отец должен быть богом. Но, поскольку бог – газообразное позвоночное, должна быть некоторая материализация бога. Очень хорошо! Пусть он будет богом Марсом в образе волка, или Юпитером в виде быка, золотого дождя или лебедя; или Иеговой в форме голубя, или любым другим плодом фантазии, желательно замаскированным под какое-нибудь животное. Разновидностей этого предания бесконечное множество, но все они сходятся в одном: спаситель может появиться на свет только в результате очень экстраординарного события, а не нормальным способом. Малейшая примесь в этом деле чего-нибудь разумного испортит весь эффект. Но, поскольку нужно же получить какую-нибудь конкретную картину, обычно принимается решение представить спасителя как Дурака. (Попытки сделать это есть в Библии. Вспомните «разноцветную одежду» Иосифа[72] и Иисуса[73]; именно человек в пестром наряде[*7] выводит свой народ из рабства.

Позже мы увидим, как эта идея связана с мистерией отцовства, а также с переливчатостью алхимической ртути на одной из стадий Великого Делания.

«Богатый Рыбак»: Парсифаль

Происхождение легенды о Парсифале, составной части мистерии Спасителя (Бога-Рыбы) и Санграаля, или Святого Грааля, неясно. Несомненно, она раньше всего появилась в стране бриттов, излюбленной магами, в стране Мерлина, друидов, леса Броселианд[74]. Некоторые ученые предполагают, что еще древнее валлийская форма этого предания, которой во во многом обязан цикл сказаний о Короле Артуре. Это для нас сейчас не столь важно; но необходимо сознавать, что такая легенда, как легенда о Дураке, – по происхождению чисто языческая и дошедшая до нас в латинско-христианских редакциях; в нордических мифологиях нет ничего подобного. (Парсифаль и Галахад были «невинными»: это одно из требований к Стражу Грааля.) Обратите внимание, что Монсальват, «гора Спасения», крепость Рыцарей-Стражей, находится в Пиренеях.

Пожалуй, лучше всего поговорить о Парсифале сейчас, поскольку он представляет западную форму традиции Дурака и поскольку над его легендой немало потрудились высокоученые посвященные. (Декорации вагнеровского «Парсифаля» были разработаны тогдашним главой О. Т. О.[75].)

В своем первоначальном состоянии Парсифаль – «чистый сердцем простец». В первом акте он убивает священного лебедя. Это безнравственность невинности. Во втором акте это же качество помогает ему устоять перед обольщением красавиц в саду Кундри. Клингзор, изувечивший сам себя злой маг, увидев, что его империя в опасности, метает в Парсифаля священное копье (украденное им с Горы Спасения), но оно зависает в воздухе над головой юноши. Парсифаль хватает его – другими словами, достигает половозрелости. (Это превращение мы увидим позже и в других символических преданиях.)

В третьем акте невинность Парсифаля вызревает в священство; он -рукоположенный Священник, чья функция – творить. Наступает Страстная Пятница, день тьмы и смерти. Где ему искать свое спасение? Где Монсальват, гора спасения, которую он тщетно так долго искал? Оy поклоняется копью, и путь, столь долго закрытый для него, немедленно открывается; декорации быстро вращаются, ему самому нет нужды двигаться. Он уже прибыл к Храму Грааля. Всякая истинная церемониальная религия должна быть по характеру солнечной и фаллической. Силу у храма отобрала рана Амфортаса. (Амфортас – это символ Умирающего Бога.)

Поэтому для того, чтобы спасти положение, уничтожить смерть, заново освятить храм, Парсифаль должен лишь погрузить копье в Святой Грааль; он спасает не только Кундри, но и себя. (Эту доктрину могут оценить во всей ее полноте лишь члены Высшего Святилища Гнозиса девятой ступени О. Т. О.)