Виталий Гинзбург, Игорь Тамм - Владимир Губарев

Как хотелось бы, чтобы Виталий Лазаревич был прав!

О звездах и созвездиях

Напомню: Гинзбург мог бы получить Нобелевскую премию и за исследование космических лучей, и за работы, связанные с познанием Вселенной.

Опять-таки не будем забираться в суть тех явлений в астрофизике, которые открыл и объяснил ученый. Это дело специалистов. Более ценно, как именно сам Гинзбург объясняет свое увлечение. Сразу уточню: ученый не советует следовать его путем, так как могут возникнуть иллюзии успеха, и избавиться от этого практически невозможно.

В звездные миры его привела их таинственность. С детства человек постоянно поднимает голову и всматривается в звезды: что же там происходит? И он начинает размышлять:

«Что же касается астрономии, то начну со смешного. Не раз, особенно в период увлечения «новой астрономией» с ее квазарами, пульсарами и т. п., я рассказывал и на лекциях, и в кругу знакомых о различных астрономических открытиях, о радио-, рентгеновском и гамма-«небе». Но обычного-то звездного неба я не знаю, и на вопросы: «Что это за звезда или созвездие?» – так и приходится отвечать – не знаю. И если я охарактеризовал такую ситуация как смешную, а не постыдную, то только потому, что и не считаю себя астрономом-профессионалом. Впрочем, мне все-таки немного стыдно, но так уж жизнь сложилась. Когда в 1946 г., в тридцатилетнем возрасте, я написал свою первую работу по астрономии, то был уже автором многих работ по физике, а еще большее их число ждало, когда же дойдут до них руки. Не хватало времени и сил, да и жизнь была тяжелой. Где уж здесь изучать карту звездного неба, запомнить ее, сжиться с ней.

Это кажется странным, но факты свидетельствуют о том, что незнание самых элементарных вещей в той или иной области – конкретно я имею в виду астрономию и физику – еще не мешают получению вполне интересных и важных результатов в этих областях. Особенно много таких случаев я знаю в отношении математиков, занявшихся решением физических задач и успешно это делающих, несмотря на незнакомство с физикой в целом, не говоря уже о многих деталях. Точно так же немало физиков, к ним я отношу и себя, сделали работы по астрономии, представляющие интерес и опубликованные без каких-либо скидок в астрономической литературе, несмотря на весьма низкую, так сказать, общеастрономическую культуру и квалификацию их авторов».

Представляю, насколько «опасную» цитату я нашел у Гинзбурга. Казалось бы, ею может воспользоваться огромное количество «теоретиков», которые бродят по редакциям журналов и газет со своими «теориями». Теперь они могут ссылаться даже на Нобелевского лауреата, мол, и он свидетельствует: открытия может сделать каждый человек!

Хочу уточнить: академик Гинзбург говорит о своих коллегах, об ученых. Лженауку он ненавидит столь же яростно, как и сталинский режим. Наверное, потому, что у них слишком много общего…

О Сахарове и его жене

В Теоретическом отделе ФИАНа работали два академика – Гинзбург и Сахаров. После смерти И. Е. Тамма вопроса о том, кто сменит его, не было. Единственным кандидатом был Виталий Лазаревич, так как к началу 70-х годов Андрей Дмитриевич в основном занялся политикой, наука отошла на второй план. Это прекрасно понимали сотрудники Теоротдела и они уговаривали Гинзбурга согласиться. Да и сам он прекрасно видел, как развиваются события, а потому ставить под удар все дело он не мог.

И еще была одна причина. Чтобы руководить Теоретическим отделом, требовалась преемственность. Гинзбург много лет был заместителем Тамма, а во время долгой болезни его – Тамм был прикован к постели – руководил Теоротделом. Да и физиком он был «широкого профиля», а Сахаров считался «бомбоделом». Так что выбор был очевиден.

Считается, что Гинзбург поддерживал Сахарова во всем, что касалось борьбы того с Системой.

Это не так.

Елена Боннэр однажды обвинила Виталия Лазаревича, что тот не оказывал должной помощи ее мужу, мол, он мог сделать гораздо больше.

И это, конечно же, неправда.

Отношения двух ученых были непростыми. Их нельзя называть друзьями, но взаимное уважение, безусловно, было.

Да, Гинзбург ненавидел, подчас даже презирал Систему, в которой он работал и жил. Однако методы борьбы с ней Сахарова он не разделял, хотя и относился к ним с уважением. Он считал, что всевозможные письма, пресс-конференции для иностранных журналистов – все это не может уничтожить Систему, она легко выстоит от такого рода нападок.

И еще, что обязательно необходимо учитывать: вокруг Сахарова создавался ореол исключительности, мол, он, «создатель водородной бомбы», вознесся выше не только физиков страны, но и вообще всех ученых». Естественно, Гинзбург и его коллеги не могли принять это расхожее мнение – они хорошо знали истинную цену Сахарова как ученого.

На гражданской панихиде в ФИАНе у гроба А. Д. Сахарова он, в частности, сказал:

«Мне как физику ясно, что он обладал редчайшим научным талантом и оригинальностью. Яков Борисович Зельдович, как вы знаете, сам был выдающимся физиком, но он мне так говорил: «Вот других физиков я могу понять и соизмерить. А Андрей Дмитриевич – это что-то иное, что-то особенное». Я тоже это чувствую, но так сложилась жизнь, что Сахаров не смог целиком посвятить себя чистой науке. Причины известны. Елена Георгиевна сказала, что Андрей Дмитриевич тем не менее был счастлив, и я очень рад этому…»

А. Д. Сахаров был сослан в Горький. Это был закрытый для иностранцев город, и, по мнению властей, ученый там будет изолирован от Запада. В общем-то так и случилось. Единственной ниточкой, которая связывала опального академика с наукой, стали приезды к нему сотрудников Теоретического отдела ФИАНа.

Мало кто знает, что идея эта родилась у Гинзбурга. Он вышел с предложением именно так поддерживать Сахарова, то есть оставить его в числе сотрудников отдела и посылать к нему в Горький сотрудников для информации и консультаций.

В. Л. удалось убедить руководство Академии наук и ЦК партии в целесообразности такого использования Сахарова. Он гарантировал, что «политики» не будет. Первым к Сахарову 11 апреля 1980 года поехал сам Гинзбург. С ним еще двое сотрудников.

Сахаров на такое сотрудничество согласился сразу же. С Гинзбургом они договорились, что никто из сотрудников не будет использоваться для «политики», так как у них не было никакой защиты от властей. Расправа была бы мгновенной, так как контакты Сахарова отслеживались специальными службами и он постоянно находился под контролем КГБ.

До официального возвращения Сахарова из ссылки приезды сотрудников ФИАНа были для него «истинными весточками с Большой земли», как скажет он сам.

За получение диплома надо расписаться. В Нобелевском комитете те же порядки, что и везде…

Естественно, несколько раз Боннэр и сам Сахаров пытались использовать этот канал связи для разных обращений к мировой общественности. Но им это не удавалось – В. Л., следуя договоренности, не подставлял своих сотрудников под удар. Этим он спасал их и самого Сахарова.

Кстати, Гинзбург – один из немногих – не подписал ни одного письма против Сахарова, несколько раз встречался с президентом АН СССР, чтобы защитить опального ученого. Что греха таить, сам Гинзбург считался властями диссидентом. Его не трогали, хотя Систему он осуждал. Однако в отличие от Сахарова он с ней активно не боролся, и для власти этого было достаточно.

Впрочем, однажды Гинзбург поступился своими принципами.

От Сахарова пришел пакет с документами. В нем было обращение к президенту Академии наук А. П. Александрову. Ссыльный академик просил передать его по назначению. В сопроводительном письме Андрей Дмитриевич уточнял:

«Прошу извинить меня, что я использую приезды физиков для целей, не имеющих отношения к науке. Но сейчас речь идет о вопросе жизни и смерти, перед которым все остальное отступает на задний план. Вы понимаете, в частности, что других путей довести что-либо до сведения А. П. у меня нет. Мы находимся в состоянии чудовищной изоляции. Друзей и знакомых к нам не пускают. Письма от нас (и к нам!), содержащие хоть какую-либо информацию, не доходят. В этих обстоятельствах самое главное, что могут сделать для нас друзья, – это помочь нашей связи с внешним миром».

Виталий Лазаревич сразу же передал обращение Сахарова президенту Академии наук. Естественно, тот был недоволен. Он заметил, что мы посылаем сотрудников в Горький для помощи в работе, а они оттуда привозят письма. Дело в том, что в обращении Сахарова к президенту академии речь шла о поездке Е. Г. Боннэр за границу для лечения. Конечно же, тот, прочитав о «вопросе жизни и смерти», лишь усмехнулся…

Убежден, что нить, соединяющая Сахарова и ФИАН, сохранилась только благодаря мужеству и мудрости Гинзбурга. Это отметил и сам Андрей Дмитриевич: первое, что он сделал при возвращении в Москву, – поехал в ФИАН, чтобы поблагодарить Гинзбурга и сотрудников Теоретического отдела за поддержку во время ссылки в Горький.