Дело Саввы Морозова - АНОНИМYС

С этих пор Ника перестала быть просто девчонкой, а стала тайным агентом, или, как она сама себя называла, сыщицей. Надо сказать, что Нестор Васильевич не особенно ее утруждал на первых порах, задания были небольшие и совсем необременительные. Вероятно, он больше приглядывался к ней, смотрел, можно ли поручить ей что-то стоящее.

И вот наконец заветный день настал.

Глава четвертая. Потомственный сумасшедший

Нестор Васильевич обычно пил не много. Однако в этот раз официант еле успевал подносить к их с Морозовым столику новые бутылки. И дело, конечно, было не в том, что Загорский решил уйти в загул. Просто разговор с мануфактур-советником касался тем очень болезненных и одновременно пугающих, вопросы приходилось задавать весьма интимные, на которые пьяному человеку отвечать гораздо легче.

Вопрос, любит ли Савва Тимофеевич актрису Андрееву до сих пор, как раз и относился к числу таких вопросов. Трезвый мануфактур-советник вряд ли стал бы на него отвечать, во всяком случае отвечать откровенно. Другое дело – мануфактур-советник выпивший и тем самым освободившийся от некоторых социальных оков. Такой, пожалуй, мог пойти и на самые откровенные излияния.

Итак, любит ли он Андрееву до сих пор?

Морозов задумался. Пожалуй, что и нет. Во всяком случае, сам он до последнего времени думал, что нет. Думал, что за два года любовь эта, счастливая и несчастная одновременно, все-таки отгорела. Его разрыв с Андреевой совпал с рождением у него сына, маленького Саввы, и на время радость эта заслонила все его огорчения и потери. Он помирился с женой, работал, все как будто вошло в привычную колею. Но…

Но все же он ошибся, выдавал желаемое за действительное – прежняя любовь не отпускала мануфактур-советника. С некоторых пор ему все сделалось неинтересно: мануфактура, Художественный театр, семья. Он метался и не знал, куда приткнуться. Он даже решил оставить театр, где служил директором, – ему казалось, что так он сможет разорвать невидимую мучительную нить, которая связывала его с Андреевой.

Известие о том, что Савва Тимофеевич уходит, обрушилось на Станиславского как снег на голову. Константин Сергеевич никак не мог в это поверить. После того как Андреева ушла к Горькому, Станиславский, конечно, опасался, что Савва Тимофеевич лишит их финансирования. Но он этого не сделал. И вот когда, казалось, все уже быльем поросло, гром все-таки грянул, и Морозов вышел из числа пайщиков.

– Как принял это Станиславский?

Морозов пожал плечами. Как он мог это принять – с величайшим огорчением, конечно. Выражаясь языком Писания, Савва был в Художественном театре камнем, поставленным во главу угла. И вот этот камень убирают. Это был тяжелейший удар для Константина Сергеевича, да и для всех, кто имел к театру хоть какое-то касательство.

– Как вы полагаете, театр без вас выживет? – с любопытством спросил статский советник.

– Надеюсь, что выживет, конечно. Однако жить ему будет куда труднее.

Тут мануфактур-советник внимательно посмотрел на Нестора Васильевича, и вид его сделался растерянным. Не думает же господин Загорский, что Станиславский или Немирович захотят из мести его убить?! Это ведь невозможно!

Загорский отвечал, что Станиславский, может, и не захочет. Может быть, даже не захочет и Немирович-Данченко. Но театр – это не только его основатели. Там полно других людей, которые кровно заинтересованы в его благополучии. Но все же, все же почему Морозов решил оставить Художественный театр?

– Я же говорил вам, мне хотелось разорвать все связи с Андреевой.

– Только поэтому?

Савва Тимофеевич замялся, лицо его на миг сделалось беззащитным. Нет, не только, конечно. Разразился экономический кризис, а театр требовал слишком много сил, времени и денег. Не было у него возможности тащить на себе подобное предприятие.

– Ну, хорошо, – кивнул Загорский. – Не хотите называть подлинной причины, дело ваше. Но все-таки что вас натолкнуло на мысль, что вас хотят убить? Слежка? Угрозы со стороны Красина?

Мануфактур-советник покачал головой. К слежке он привык. За ним давно ходят агенты охранного отделения, какие-то черносотенцы и всякая тому подобная шантрапа. Что же до Красина, то инженер никогда не произносил вслух никаких угроз. Были, конечно, абстрактные разговоры о суде истории, об ответственности перед народом и всякая подобная чепуха. Но на это он плевал с высокого дерева; Красина он не боится, Красин не убийца.

– А кто, по-вашему, убийца? – вопрос прозвучал, пожалуй, слишком прямо.

С минуту Морозов подавленно молчал. Загорский внимательно изучал модуляции его физиономии, потом кивнул, как бы подводя для себя некий итог. Савва Тимофеевич не просто знает убийцу, он видел его, не так ли?

Тот поморщился, как от зубной боли, на Загорского не смотрел. Ну, смотри не смотри, отвечать-то все равно надо, тем более что статский советник и сам уже все угадал.

Савва Тимофеевич наконец решился: да, он видел. Причем видел при таких обстоятельствах, что не может быть никаких сомнений, что это убийца.

– Он покушался на вас? – спросил Нестор Васильевич.

Да, он хотел застрелить Морозова. Дело было во время волнений на Никольской мануфактуре, спустя недолгое время после Кровавого воскресенья. Рабочие выдвинули целый список требований – сначала экономических, потом и политических. Савва Тимофеевич лично явился на мануфактуру, принял у них требования, некоторые обещал выполнить с ходу, другие – рассмотреть. Однако рабочие не расходились. Они возмущались, выкрикивали угрозы, в окна конторы, где сидел мануфактур-советник, полетели камни. Обстановка накалилась до крайности.

Член правления Назаров, опасаясь бунта, стал требовать, чтобы Морозов вызвал полицию. Савва Тимофеевич не хотел этого делать, понимая, что после событий 9 января и полиция, и рабочие находятся на взводе, и если столкнуть их лбами, крови не избежать.

– Я ведь был дурак великовозрастный, думал, я что-то вроде отца и покровителя своим рабочим, – Морозов досадливо покусывал губы. – Они у меня жили лучше, чем в любом другом месте. Зарплата выше, социальные условия – превосходные, общежитие мы им построили, театр, библиотеку, гулянья устраивали за счет мануфактуры. Даже в кризис я старался зарплат рабочим не снижать. Мне казалось, что и я к ним хорошо отношусь, и они ко мне тоже. Но тут словно с цепи сорвались, я никак не мог понять, в чем дело.

– Провокаторы, – нахмурившись, проговорил Загорский. – При желании даже самую мирную толпу можно накачать так, что она пойдет брать Зимний, не то что мануфактуру.

– Это я понял потом, – кивнул Морозов, – так сказать, на собственной шкуре. Но в тот момент я не желал прибегать к помощи полиции и подавно – войск. Однако Назаров оценил ситуацию лучше меня. Он-то и вызвал полицию.

Рабочие взвыли: увидев конных жандармов, они решили, что хозяева мануфактуры их предали и хотят разделаться с ними руками полиции. В отчаянии Савва бросился между всадниками и рабочими, пытался остановить неминуемую расправу. Но его никто уже не замечал: рабочие швыряли камнями, конники теснили их лошадьми, свистели в воздухе нагайки. В завязавшейся потасовке Савву Тимофеевича опрокинули на землю…

– Как младенца отшвырнули, еще и через голову перекувырнулся, – Морозов смущенно улыбался, глядя на Загорского. – А я-то, признаюсь, думал, что я крепкий человек, когда учился в Англии, боксингом там занимался.

– Английский бокс, или, как вы его зовете, боксинг, малоэффективен против казака с нагайкой, – заметил статский советник. – Ничего удивительного, что вас перевернули вверх ногами, слава богу, что не затоптали.

Барахтаясь на земле, Морозов поднял голову вверх и увидел на крыше ближнего к нему дома человека с пистолетом в руках. Человек был одет как рабочий – в бумазейные штаны и поддевку, на голове коричневый картуз – и целился из пистолета прямо в Морозова.

Морозов, не помня себя, быстро перекатился по земле, пуля ударила в то место, где он только что лежал. Гарцевавший неподалеку полицейский заметил стрелка, выстрелил в его сторону, и тот мгновенно исчез, спрятавшись за коньком крыши. Больше Морозов его не видел.