Остров - Николай Мороз

Он умер, как только произнес эти слова, его дыхание остановилось, взгляд стал пустым и тусклым. Мать охнула, зажала ладонью рот и, закашлявшись от дыма, хрипло крикнула мне:

– Быстрее! Или мы сгорим!

Она открыла дверь, выскочила на улицу, запахло дождем и солью. Огонь загудел от притока кислорода, его языки поднялись выше и весело побежали по стенам и по лестнице, опалили мне волосы. Рюкзак Билла, запертый в кладовке, пропал безвозвратно, в кухне что-то хлопнуло, будто взорвалось, и я вспомнил, что в кладовке под лестницей стоят два газовых баллона. Ели огонь доберется до них… Я взял из рук Билла браунинг, обшарил его куртку и выгреб патроны россыпью, штук тридцать или сорок. Бросил их себе в карман и выбежал из дома.

Мать ждала меня у дороги, она натянула на голову капюшон, и сидела на набитой сумке, смотрела на тела убитых, что лежали на дороге. Смотрела спокойно и равнодушно, даже безразлично, а может, так оно и было на самом деле. Я подошел, встал рядом, мать взяла меня за руку, точно я был маленьким мальчиком, и спросила строго:

– Что он тебе сказал? Что за бред…

– Это не бред, – перебил ее я и выложил все, что узнал от нашего постояльца, пока мы с ним ждали урочного часа. Мать, конечно, не поверила, потом вздохнула и поднялась на ноги.

– Переоденься, – она заставила меня снять старые вещи, вытащила из сумки новую «двойку» и критически осмотрела меня во всполохах пожара.

– Нормально, – сказала Тереза, – а теперь пошли отсюда.

– Куда? – удивился я. Идти нам было некуда, в этом мире не было ни единой живой души, что дала бы нам кров хоть на время.

– У меня есть немного денег, я как-нибудь проживу. Если прижмет – пойду сдаваться родителям, не выгонят же они свою дочь на улицу. Или выгонят? – с усмешкой спросила она.

«Они могут», – подумал я, вспомнив свою вечно недовольную и постоянно срывавшуюся на крик толстую неопрятную бабку и деда. Он всегда смотрел на меня так, точно я мог что-нибудь украсть у него или испортить, сломать самую дорогую вещь, что нашлась бы в доме. Или задразнить до бешенства их крохотную облезлую белую собачку. Хотя тут – чего скрывать – я всегда отрывался по полной, улучив хоть малейшую возможность позлить бесполезную скотинку.

Тереза, видимо, считала так же, и какое-то время мы молча шли по пустоши. Справа от нас было море, оно дышало легко и сильно, с него дул тяжелый ветер и приносил соленые брызги. В лучах фонарика под ногами я видел мох, покрытый инеем, и седую траву, потом за спиной сильно грохнуло, рвануло раз, потом другой – видимо, огонь добрался до газовых баллонов – но мы даже не обернулись.

Дорога была слева, море шумело за спиной, мы шли, старясь держаться подальше от некогда оживленной трассы. Нам не встретилось ни единой живой души, а шли мы больше часа, когда под ногами мерзко захлюпало, завоняло илом и соляной тухлятиной. Болота, будь они неладны, с ними шутки плохи, особенно ночью, поэтому пришлось выйти на дорогу. Мы оба знали, что она ведет в поселок и что там можно снять комнату или даже квартиру, если позволят средства. Но это если пойти налево, а вот направо… Направо идти можно долго, сутки или двое, а то и больше, как повезет, но эта дорога после развилки ведет прямиком в Бристоль. Не заблудишься при всем желании – вдоль полотна полно указателей, и если не разучился читать, то попадешь, куда шел. Если повезет.

– Стой, – вдруг сказала мать, – дальше я пойду одна. В поселок, – уточнила она и забрала у меня тяжелую сумку, поставила ее на дорогу.

– А я? – сорвался с языка глупый вопрос, мать посмотрела в сторону, потом на меня, улыбнулась, и даже в темноте я заметил слезы на ее глазах. Тереза обняла меня, и проговорила:

– А ты иди в Бристоль, найди этот банк, сейф, эту карту. А потом отправляйся к этому озеру, пруду или как его там. И привези оттуда столько воды, сколько влезет на твой корабль, продай, привези еще, и так до тех пор, пока не разбогатеешь. А потом возвращайся ко мне, мы купим новый дом, ты женишься, у тебя будут дети, у нас все будет хорошо…

Моя мать верила в то, что говорила. Голос ее дрожал, Тереза старалась не смотреть мне в глаза и прижималась своей мокрой щекой к моей. Я обнял мать и заметил, как та украдкой смахивает с глаз слезы. Я понимал ее. Я видел, как ей тяжело – ведь чтобы найти этот остров мне предстояло выйти в море, то есть сделать то, чего мать боялась больше всего на свете и запрещала мне всю мою жизнь. И вот теперь сама отправляет меня туда. Впрочем, оставался еще один шанс.

– У меня нет корабля, мама, – напомнил я, – а денег в сейфе мало, Биллу не хватило их, не хватит и мне…

– Разумеется, не хватит, – ее голос вновь стал строгим, мать уже держала меня за плечи и разглядывала так, точно видела впервые в жизни, – не хватит тебе – хватит другому. В Бристоле ты найдешь Тэйлора, я позвоню ему завтра же, предупрежу, чтобы он ждал тебя. Это мой старый приятель, он порядочный человек, ему можно верить. Сволочь, конечно, но порядочная сволочь, – охарактеризовала мать незнакомого мне человека. И тут мне вспомнилось, как она несколько раз уезжала в Бристоль под предлогом срочных дел, звавших ее туда, как возвращалась веселая и даже помолодевшая, с блестящими глазами. Хорошего настроения ей хватало на несколько дней, потом она становилась самой собой, дела затягивали ее, а потом – через месяц или два – все повторялось. И последний раз она была в Бристоле месяца три назад, а, может, и больше.

Этот Тэйлор, несомненно, был ее любовником, но его самого я ни разу не видел. «Порядочный, но сволочь» – исчерпывающая характеристика. Итак, ничего другого мне не оставалось.

– Хорошо, я сделаю, как ты скажешь, – пообещал я, поцеловал мать в щеку и пошел по дороге направо. Браунинг лежал у меня в кармане, в другом при каждом шаге позвякивали патроны. Взять у Билла кобуру я не догадался, и пистолет тяжело оттягивал карман, идти было неудобно. Поэтому я на ходу затолкал пистолет под ремень на штанах и обернулся – на дороге никого не было.

Глава 2

Море отхватило хороший кусок Бристоля, его домов и улиц. И все же он был огромный, больше всех городов, что я видел раньше. Больше их всех, вместе взятых. Немного их было, честно говоря, но я невольно сравнивал и поселок неподалеку от нашего трактира, и городок, где жили родители моей матери. Я шел по мокрым улицам, закрываясь от дождя капюшоном и засунув руки в карманы, шел, обходя лужи, если не мог обойти – перепрыгивал или пробирался вдоль стен, как делали это другие прохожие.

Людей тут было полно, все они двигались быстро, говорили громко, шли, почти бежали мимо куда-то по своим делам и никто, ни один из них, не обращал на меня внимания. Я шел одинокий в этой толпе и в то же время был ее частью, как и все, кто попадался навстречу, или кто задевал меня, обгоняя. Я двигался вместе с ними, шел, просто шел: прямо, потом сворачивал, потом двигался дальше, а городу все не было конца, за каждым поворотом открывалась новая улица с другими домами.